По пути в Германию (воспоминания бывшего дипломата) - Вольфганг Ганс Путлиц

Единственным опасным нацистом в моем отделе был чиновник, ведавший паспортами. Другие сотрудники, к счастью, были разумными людьми, которые едва ли разделяли нацистские убеждения. В своем кругу мы никогда не орали «хайль Гитлер», как это было предписано. Навязанные нам портреты «фюрера» мы, насколько это было возможно, повесили на стену за нашими спинами, чтобы во время работы не иметь их перед глазами.

Работы у нас в отделе было много. Мы больше, чем кто-либо другой, кому не приходилось заниматься мелочами повседневной жизни, видели тот полный произвол, который царил во внутреннем управлении Третьей империи. В решениях, принимавшихся в Берлине, право попиралось до такой степени, на человеческие судьбы обращалось так мало внимания, что у любого корректного чиновника волосы могли встать дыбом. [169]

Нашими посетителями — а их каждый день приходили сотни — были в большинстве своем евреи и эмигранты. Паспорт да, пожалуй, чуть ли не каждая справка имели для них огромное, может быть, даже жизненно важное значение. Кое-кому можно было помочь, посмотрев на дело сквозь пальцы, но во многих случаях так поступить было нельзя, потому что мы сами сломали бы себе при этом шею. Тем не менее опыт научил меня кое-каким трюкам.

К своей радости, я обнаружил, что руководитель отдела по делам иностранцев в английском министерстве внутренних дел некий мистер Купер был отзывчивым человеком. Поскольку нам все время приходилось иметь дело друг с другом, между нами вскоре установилось тесное согласие.

Моя официальная задача состояла в следующем: я должен был заботиться о том, чтобы эмигрантам чинились в Англии всяческие препятствия, а нацисты, желавшие заниматься здесь своей деятельностью, получали всевозможные послабления. В моем бюро часто появлялся плешивый партейгеноссе{20} Бене, который в прошлом был представителем фирмы, производившей средство для ращения волос «Трилизин», а теперь дослужился до ландес-группанлейтера{21} нацистской партии. Он диктовал мне гневные отношения или же слушал, как я по телефону заявлял г-ну Куперу столь энергичные протесты, что лучше не сделал бы даже самый бравый нацист. Партейгеноссе Бене не был светочем мудрости, и ему было невдомек, что я просто разыгрывал перед ним комедию.

Г-н Купер не принимал всерьез ни одного из моих официальных представлений. Мы условились, что в каждом отдельном случае я лично, с глазу на глаз, буду излагать ему истинное положение вещей, в соответствии с чем он и принимал нужные решения. Благодаря мне королевство его британского величества смогло в тот период держать вдали от своих пределов кое-кого из опасных нацистских саботажников и хитро маскировавшихся шпионов. А иным немецким эмигрантам пришлось бы куда более туго, не будь у меня столь тесного сотрудничества с Купером. Разумеется, я извлек из Берлина и моего врача и доброго друга д-ра Г. с его семьей и выхлопотал для него разрешение открыть в Англии практику. [170]

В самом посольстве тоже была возможность водить нацистов за нос. Наиболее эффективная тактика и здесь всегда состояла в том, чтобы прикидываться безобидным шутом либо беспомощным увальнем. Помню случай с одним молодым человеком по имени Верхан. Однажды он явился к чиновнику, ведавшему паспортами, и, вручив свои документы, заявил, что германские власти разыскивают его и он добровольно хочет отдаться им в руки. Чиновник привел его ко мне.

Молодой человек имел жалкий и неопрятный вид, но производил неплохое впечатление. Я спросил его:

— Что вы такое натворили?

— Вообще говоря, ничего. На меня, по-видимому, донес один шахтер, которого не так давно посадили. Ну, и я попросту смылся.

— И теперь, когда вы благополучно прибыли сюда, вы хотите вернуться, чтобы вас схватили?

— Я не могу поступить иначе. Вот уже трое суток, как я ничего не ел и ночую на скамейках в Гайд-парке. Я уже хотел было вскрыть себе вены, но для этого нужно бритвенное лезвие, а у меня нет и этого. К тому же я не хочу своим самоубийством здесь, в Англии, принести горе моей семье и невесте.

Парень совсем потерял голову и не дал отговорить себя от своего отчаянного решения.

— Ладно, — сказал я. — Раз вы настаиваете, я дам вам немного денег из кассы вспомоществования. На них вы сможете добраться до общежития немецких студентов и там, по всей вероятности, получить постель и еду. Тем временем я узнаю, когда отходит в Гамбург следующий немецкий пароход.

Паспортный чиновник, желавший показать, что он тоже что-нибудь да значит, тотчас же доложил обо всем партейгеноссе Бене, а тот, поскольку в ближайшие десять дней в Лондоне не ожидалось немецких судов, связался с конторой судоходной компании ГАПАГ, пароход которой должен был прибыть в конце недели из Америки в Саутгэмптон. Он договорился о том, что капитан лично передаст преступника гамбургским полицейским властям.

Накануне отъезда Верхан снова явился и попросил, чтобы его принял я, а не чиновник, ведавший паспортами. Судя по всему, он почувствовал ко мне доверие. [171]

Я увидел совершенно переменившегося человека: он был выбрит, глаза стали ясными и голос звучал твердо.

— Ну, вы, самоубийца, — приветствовал я его.

— Господин консул, — сказал он умоляющим тоном, — помогите мне. В тот раз я действительно не видел выхода. Но теперь я встретил кое-кого, кто хочет мне помочь. Скажу вам по секрету, что завтра я не поеду в Саутгэмптон. Только, пожалуйста, верните мне мои бумаги.

— Как вы себе это представляете? Или вы хотите, чтобы я из-за вас нарушил служебный долг и был за это наказан? Позавчера я достаточно ясно советовал вам отказаться от вашего безумного предприятия. Но теперь делу дан законный ход, и сегодня уже не в моей власти что-либо изменить.

— Если бы у меня был по крайней мере мой паспорт! Мне было от души жаль его, и я стал раздумывать. При этом мне пришел на ум один эпизод из «Мыслей и воспоминаний» Бисмарка. Я велел принести папку с его бумагами, осторожно вынул скрепки, извлек паспорт и положил его сверху. Затем я строго посмотрел на Верхана и сказал:

— Надеюсь, вы раз и навсегда поняли, что я не могу пойти против предписаний. Все, чем я, вероятно, могу вам помочь, — это пойти в соседнюю комнату и принести для вас из кассы вспомоществования еще несколько шиллингов.

Мне было ясно, что парень понял меня. Когда через несколько секунд я, взяв деньги, возвратился в комнату, парня уже не было. Он исчез вместе с паспортом. Я поднял адский шум. Были обысканы все уголки здания, вплоть до туалетов. Но Верхан исчез навсегда.

— Вот подлые мошенники! — жаловался я своему паспортному чиновнику, а потом и партейгеноссе Бене.