Мечи свою молнию даже в смерть - Игорь Резун

– А где портвейн?

Повариха, добрая женщина лет пятидесяти, развела руками.

– Не могу знать, Тимофей Палыч… О том, что закупали, слышала, что привезли – знаю, но до кухни он не дошел, однако-сь… Выдохся по пути, наверное!

– Я им покажу – выдохся!!! – заревел Еханенко, бросил бумажку и полетел откручивать кому-то головы.

В итоге через полчаса в буфет доставили пол-ящика прекрасного молдавского портвейна. Бутылки дремали в лимонно-желтом дереве ящичка, в благородных опилках.

Стараниями Еханенко институт сиял, как райский чертог. Скелет трогонтериева слона, стоявший на входе и угрожающе тычущего бивнями в каждого заходящего, натерли мастикой до нестерпимого блеска. После того, как Кроу уйдет, на бивне с внутренней стороны обнаружат написанное неизвестным шутником краткое «ЕХАНЕНКО – КОЗЕЛ», но, как и в случае с запиской для Шимерзаева, виновника не найдут…

Но это будет потом, потом! А сейчас завхоз хотел было даже натянуть в холле кумач с надписью типа «Привет дорогому товарищу Кроу от тружеников сибирской науки!» – но не нашлось кумача, и дело, ко всеобщему облегчению, увяло.

…Людочка подошла за два часа, как и приказал завхоз. Она надела купленную не так давно в секонд-хэнде юбку до самых пят из ткани в чудную черно-желтую клетку и белую крахмальную блузку. На ноги пришлось нацепить Иркины туфли – на невысоком, в принципе, каблуке, но все-таки на размер меньше. Полпути Людочка героически проделала в них, потом сняла и бежала босиком, отдыхая; а у самого порога института, воровато озираясь, обулась снова. Еханенко оглядел ее экипировку и поначалу ничего не заметил, а потом в ужасе ткнул пальцем:

– А это ЧТО?

Он показывал на разрез юбки, тянувшийся от самых бедер. Девушка подняла виноватые глаза, но перст Еханенко уже пригвоздил ее к месту:

– Зашить! Немедленно!!!

Завхоз вертел лысой шарообразной головой, как ужаленный. В итоге остаток подготовительного этапа Людочка провела в том самом буфете, зашивая разрез и слушая повариху. Та пыталась продегустировать портвейн, предназначенный для супа, и после удачной попытки вынесла свой вердикт:

– Говно портвешок. Кислый. Тот, наш, слаще был! И рази ж можно такую гадость в суп лить?! Совсем с ума люди посходили…

Ближе к двум на мобильный завхоза позвонил директорский водитель и сообщил чуть ли не шифровкой: везет! Завхоз натянул на круглые плечи пиджак, выше поддернул брючки, открыв тугие щиколотки, кое-как приладил галстук и лихорадочно забегал по институту, проверяя посты. Упрямое солнце било в окна, рисовало прихотливые квадраты на расстеленной ковровой дорожке и портило этой вольностью ее строгую орнаментальную геометрию.

– Идут! – пронеслось по институту.

Еханенко и его свита, а также любопытная околонаучная челядь встречали иностранца на третьем этаже. Здесь через две ступеньки открывался переход в беломраморный каминный зал, в котором имелся никогда не зажигавшийся камин и был сервирован небольшой, вполне свойский банкет. Еханенко стоял и потел, нервно вытирая лысину, но уже через пару секунд она все равно у него блестела нежненько и розово, от пота.

Вот на лестнице появились гости. Но самого Джулиуса Кроу сразу не увидели. Зато увидели его переводчицу.

Это была высоченная сухая и прямая, как майский шест, англичанка. Она шла прямо, почти не сгибая острые колени. С ног до головы эта дама оказалась закована, как в броню, в черную кожу: кожаные сапоги с меховой оторочкой закрывали ее ноги до конца икр, дальше шли лоснящиеся кожаные штаны, затем – черный пиджак-френч, застегивающийся «молнией» до самого горла. Даже лицо ее защищали, словно забрало, огромные очки, и Людочка, со страхом посмотревшая из-за чужих голов на англичанку, подумала, что и белье на той, наверное, кожаное.

А следом шел англичанин. Это был сухопарый, невысокий, но вполне статный человек. На его загорелом, хорошо вылепленном лице с аккуратной шкиперской бородкой застыло то извиняющееся, испуганное выражение, какое отличает всех иностранцев, впервые попавших в самую глубину России. Он улыбался, но серые глаза его оставались испуганными. И на какую-то секунду эти умные глаза встретились с глазами Людочки, вставшей на цыпочки, чтобы все увидеть…

Сердце ее дрогнуло. Этого человека, всем своим видом подтверждающего исконную производную слова «джентльмен»: от gentle, по-английски – «мягкий» – она сразу же сравнила с образом капитана Кука из детских книжек. Такой же суровый, но благородный, такой же несгибаемый, но романтичный… Однако взгляды их не зацепились друг о друга, а снова расстались.

Переводчица и Кроу попали в объятия Еханенко. Он хотел было поздороваться с англичанином, но переводчица загораживала того своим бронированным телом, и завхоз сначала схватил эту узкую холодную, как сосулька, костлявую руку и долго тряс ее, не зная, что с ней делать, потом же отпустил… взял за руку Кроу. И тут, вероятно, от волнения все спутав, завхоз сделал едва заметную попытку наклониться, а губами издал чмокающий звук. Людочка видела, как напрягся англичанин, готовый в принципе к любым проявлениям гостеприимства, но Еханенко вовремя опомнился и, широко взмахнув другой рукой, проговорил:

– Добро, значит, пожаловать… Проходите, гости дорогие! Устали, поди, с дороги? Сейчас закусим-поедим!

Англичанка обернулась к Кроу и перевела:

– The director offers to arrange a lunch. So is called the first supper in Russia.. It’s usually very plentiful, sir… It is necessary to be cautious[12].

Кроу непонимающе посмотрел на сияющего завхоза. Англичанин был одет гораздо легче своей переводчицы: в белые дорогие кроссовки и полосатые, желто-красные гетры из чистой шерсти. Выше оказались бриджи цвета хаки с карманами и такая же рубашка, в вырез которой выглядывала загорелая мускулистая шея. И вообще, Людочка сразу же оценила его руки – руки настоящего мужчины, жилистые, покрытые не черным, а рыжеватым легким пушком, с мощными локтевыми костями.

– I understand nothing… They promised to show us a museum of archeology at first?[13] – проговорил он вежливо, но растерянно и не переставая улыбаться.

Англичанка перевела, мерцая забралом очков. Завхоз затоптался на месте.

– Видите ли… он немного закрыт… кхе… одним словом, давайте-ка сначала закусим, а потом поедим… то есть в музей! Никак нельзя иначе! Согласно законам гостеприимства.

– He says, that all visitors of a museum should eat before come there. They have such rules[14].

Кроу пожал плечами. Снова улыбнулся, склонил голову в легком поклоне и проследовал по руке завхоза – в каминный зал.

Балык и копченые колбасы, икра и маринованные грибы, огромные блюда бутербродов, ощетинившихся крохотными мачтами палочек, как флотилии Непобедимой Армады, покрывали стол. Завхоз рассадил гостей, свою свиту и начал бормотать о том, что им, «простым труженикам сибирской науки, чрезвычайно почетно принимать у себя такого… такое… такое светило, понимаешь, мирового… значит… этого… то есть, надо выпить с дорожки…»

И тут в этой комнате с евроремонтом и неряшливой лепниной на потолке произошел первый казус, первый конфуз, который мог окончиться совершенно плачевно. Тимофей Палыч открывал бутылку шампанского. Открывал долго, упорно, вымученно улыбаясь и давя в себе желание простецки свернуть ее крепкими желтыми зубами. Он ее основательно взболтал, потом почему-то опустил и уставился на этикетку, проверяя, то ли купили. Он же заказывал…

В этот момент газы вырвали пробку вместе с остатками проволоки, и она с гулким хлопком вылетела вперед, по направлению к левому серому глазу мистера Кроу.

И остаться бы англичанину одноглазым, как его великий предок, увенчавший себя морской славой и стоявший в бронзе на Трафальгаре, но положение невольно спасла Людочка. В этот момент она раскладывала перед гостями кружевные салфетки. И шампанская пробка ударилась ей в спину, прямо между худых лопаток.

Удар был сильным. Тело девушки пронзила резкая электрическая боль, но она почему-то успела подумать, что Принцессе не пристало показывать свою слабость… Только легкая гримаса страдания пробежала по ее длинному лицу, на долю секунды сделав его еще некрасивее.

Это заметили все, кроме Кроу. Тот непонимающе вертел головой, а злосчастная пробка, срикошетив о кости Людочки, белым мотыльком упорхнула под стол. Покрасневший завхоз ловко опрокинул пенную струю в бокалы и забормотал растерянно, не зная, что делать:

– Да вот… так мы… значит, во глубине сибирских руд… эх, понимаешь!

Людочка закончила с салфетками и бочком подобралась к завхозу, шепнул ему:

– Тимофей Палыч… Горячее когда?

– Марш отсюдова! – шикнул он на нее яростно. – Марш на кухню. Ждите. И чтоб горячим было…

Он досадовал на себя, на пробку и, наконец, на эту нескладную дурочку. Как ее? Верблюдочка, ага, вот как!

Когда емкости были наполнены, завхоз зорко проследил за тем, чтобы все были «обокалены», и, прокашлявшись, проговорил: