Крушение столпов - Морис Дрюон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все это оба знали и без обиняков высказывали друг другу. Отношения между ними были искренние, товарищеские, вполне товарищеские. И называли они друг друга на «ты».
Они и в самом деле были существами одной породы, одинаковой силы, и каждый бессознательно старался не дать другому превосходства над собой.
Как-то в середине июня Симон Лашом повстречал Изабеллу, одну из своих первых любовниц. Изабелла, располневшая от невостребованных гормонов, с темными кругами вокруг глаз, черными волосами и рассеянным взглядом, казалась, как всегда, возбужденной и мятущейся.
– И что вы сейчас делаете? – спросил Симон так же машинально и с профессиональным безразличием, как он обратился бы к какому-нибудь художнику, журналисту или чиновнику.
– Не знаю, – ответила она. – Может быть, отправлюсь путешествовать. Если только в следующем сезоне не поеду на охоту с Жаклин…
Во время разговора она то надевала, то снимала очки в черепаховой оправе, точно в своей болезненной нерешительности не могла понять, хочет ли она четко видеть, или же не хочет себя портить, или все-таки хочет четко видеть…
– Чего я хочу на самом деле, так это усыновить ребенка. И я думаю об этом все чаще. Теперь, когда по возрасту я имею на это право по закону…
«А можно было уже и раньше», – подумал Симон.
– Только вот к кому обратиться? Я побаиваюсь специальных заведений. Мне могут дать неизвестно чьего ребенка… Ах! Знаете, Симон, я очень часто жалею, – добавила Изабелла, сняв очки и печально подняв на него глаза. – В конце концов, давайте больше на эту тему не говорить – это бесполезно, коль скоро сами вы об этом наверняка и не вспоминаете!
Симон размышлял.
– Послушайте-ка, дорогая, – сказал он. – Я думаю сейчас кое о чем. У меня, может быть, есть возможность осчастливить троих людей…
Он вспомнил о ребенке, вернее, о подложном ребенке Сильвены, о девочке, оставшейся от авантюры с «близнецами».
Сильвена обеспечивала содержание крошки, чьей законной матерью она считалась, но совсем не занималась ею.
Она считала, что в полной мере исполняет свой долг, поместив четырехлетнего ребенка в пансион доминиканского монастыря.
– Хотела бы я иметь возможность воспитываться в доминиканском монастыре! – заявляла Сильвена.
А Симон подумал, что, кроме всего прочего, известная ирония судьбы заключалась бы в том, чтобы вернуть в орбиту семейства де Ла Моннери этот плод, приписываемый Моблану и ставший причиной стольких драм.
– А вы видели этого ребенка? – спросила Изабелла.
– Да, видел однажды. Она очень мило выглядит. Я уверен – мы бы сделали доброе дело. Актрисе, как вы сами понимаете, заниматься ребенком некогда. Настоящая мать, которая, впрочем, совсем исчезла с горизонта… вышла замуж где-то в провинции, кажется… и живет, очевидно, в весьма стесненных обстоятельствах. А вот отец, если верить тому, что мне говорили, был из очень хорошей… словом, из нашего круга…
На следующий день Симон поделился своей идеей с Сильвеной.
– О! Чудесно, это было бы чудесно, – ответила она.
В течение всей недели дня не проходило, чтобы Симону не позвонила Изабелла. Она просила дополнительные сведения: хотела непременно иметь фотографию ребенка…
– И потом, вполне ли вы уверены, что с точки зрения закона нет никакого риска и что настоящие родители в один прекрасный день не потребуют ее? О, вы знаете, ведь это такая большая ответственность…
Симон уже было пожалел о своей инициативе, когда вдруг в одно прекрасное утро торжествующая Изабелла объявила ему, что решила удочерить ребенка, и попросила как можно скорее привезти девочку.
7
В следующее воскресенье Симон появился в квартире, которую Изабелла в силу своей нерешительности («я перееду… нет, в сущности, мне лучше остаться… да, я перееду, как только найду что-нибудь подходящее…») оставила без каких-либо изменений после смерти своего мужа Оливье Меньере.
В одной руке Симон нес небольшой красный фибровый чемодан, а другой вел девочку семи лет с большим выпуклым матовым лбом, черными блестящими и жгучими глазами, необычайно тонкими чертами лица, пышными каштановыми волосами, которые ниспадали локонами до самой талии, и с пугающе безупречными манерами.
– Это Люсьен, – представил ее Симон.
Девочка в белом платье оставалась серьезной. В ее взгляде была какая-то страдальческая и чуть вызывающая напряженность, чувствовалось, что она привыкла молчать, наблюдать и снова молчать.
– Судьбе было угодно, Симон, чтобы именно вы дали мне моего ребенка, – с волнением сказала Изабелла. – Она действительно очень хорошенькая, – понизив голос, добавила она, – немножко, по-моему, дикарка, но, должно быть, прелестна.
Когда Симон ушел, Изабелла села в кресло, притянула к себе ребенка и сказала:
– Ну вот, теперь я – твоя мама.
– Хорошо, мадам, – ответила маленькая Люсьен.
– Значит, ты будешь называть меня мамой.
– Да, мадам.
Изабелла не настаивала. Она чувствовала себя смущенно, растерянно, будто общаясь с существом другой породы. Во взгляде девочки проглядывало то же таинственное волнение, какое бывает в глазах щенков, отнятых от матери, за решеткой псарни.
Изабелла машинально посмотрела на ладони девочки, вглядываясь в линии, уже чуть намеченные на шелковистой коже, но Изабелла умела читать по рукам лишь то, что рассказал ей кое-кто из ее ухажеров, – иными словами, она не знала ничего.
– Ступай, занимайся чем хочешь, – сказала Изабелла.
Девочка медленно прошлась по квартире, внимательно все разглядывая, но ни к чему не притрагиваясь. Выражение восторга появлялось иногда на ее лице, когда она поднимала голову к одной из люстр, разглядывала безделушки из слоновой кости или переплеты книг. Чувствовалось, что ей так и хочется задавать вопросы, но она не решается.
Изабелла приказала приготовить девочке постель на диване в маленькой комнатке, примыкавшей к ее спальне.
Три дня подряд Изабелла отказывалась от всех приглашений, чтобы ужинать вместе с девочкой. Она отвела ее в парк Монсо, купила большого плюшевого мишку. Много раз на лице Люсьен появлялась улыбка, слегка размывая тонкий рисунок ноздрей, смягчая серьезное выражение глаз, прикрытых пушистыми ресницами.
И вечером, на третий день, когда Изабелла пришла укрыть Люсьен, уже лежавшую на диване, девочка закинула руки ей на шею и прошептала на ухо:
– Спокойной ночи, мамочка… Вы знаете, сестрам я говорила «матушка»: я даже не знала, что это такое…
Изабелла отвернулась, пошла к себе в спальню и выплакалась вволю. Она представляла себе, как в старости рядом с ней будет высокая веселая девушка, а потом высокая молодая женщина, которая всегда будет говорить ей «мамочка» с той нежностью, от которой у Изабеллы сжимало грудь.
Но на следующий день Изабелла должна была идти на ужин. Когда, препоручая Люсьен заботам горничной, она дала девочке какие-то указания, в глазах ребенка появился немой укор, смесь жестокости и отчаяния, которые причинили Изабелле боль.
На следующий день в гостях, за чаем, Изабелла встретила майора Жилона.
– Где вы собираетесь отдыхать, дорогая Изабелла? – спросил он. – Я, скажем, еду в Биариц. Нас туда отправляется целая компания. Поедемте с нами!
Тут Изабелла растерялась. Нет, естественно, она и не думает ничего затевать с этим молодцеватым Жилоном. Но при случае он всегда начинал так ненавязчиво и мило за ней ухаживать, что ее это забавляло и ей льстило. Да и потом, кто знает? А может быть, в Биарице она встретит мужчину, который… А если она в Биариц не поедет, она его не встретит. И не может она ехать в Биариц с ребенком – ну не брать же, право, гувернантку, уж на это у нее совершенно нет средств, а если не брать, она будет связана. А если она встретит мужчину, который не любит детей?
Страх потерять ненужную, призрачную свободу, свободу, которая за целых десять лет ничего ей не дала, породил в ней некоторую панику. Эта девочка, которую она собирается удочерить, олицетворяет конец всем надеждам, отказ от всех ее прежних привычек, переход в разряд старух.
Тысячи раз в последующие дни Изабелла надевала, снимала и снова надевала свои черепаховые очки и путалась в противоречивых мыслях.
Наконец, когда наступило воскресенье, она позвонила Симону.
– О нет, решительно нет! – заявила она. – Я не стану ее удочерять! Не могу!
Симон, с трудом сдерживая ярость, приехал забирать красный чемодан и девочку в белом платье с пушистыми, словно кустик петрушки, волосами.
– До свидания, мамочка, – сказала Люсьен.
– Нет, мой милый, нужно забыть: не нужно больше звать меня так, – проговорила Изабелла, торопливо подталкивая ее к двери.
Лицо девочки сузилось, сжалось, под круглыми темными зрачками словно выступила влага.
Она дала руку человеку в сером, который олицетворял для нее судьбу. В другой руке она уносила плюшевого мишку.
На лестнице Симон почувствовал большее волнение и большую вину, чем после крушения Руссо, Шудлера и даже смерти собственной матери.
