Призрак - Роберт Харрис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Б или Е? Оба решения казались почти равнозначными. Я чувствовал себя бестолковой лабораторной крысой, которая, попав в лабиринт, все время сталкивалась с альтернативами и постоянно выбирала неверные ходы. Двери автобуса с тяжелым вздохом открылись. Я вышел у терминала Б, купил билет, отослал текстовое сообщение Райкарту и сел на рейс Американских авиалиний, направлявшийся в аэропорт Ла Гвардия.
* * *По какой–то причине наш самолет задержали на стоянке. Мы по расписанию поднялись на борт, но затем лайнер остановился на рулевой дорожке и по–джентльменски пропустил вперед несколько других самолетов, которые должны были вылетать после нас. Начался ливень. Я смотрел в иллюминатор на прибитую дождем траву и едва различимую грань между морем и небом. По стеклу змеились прожилки воды. Каждый раз, когда с соседней полосы взлетал очередной самолет, корпус нашего лайнера дрожал и прожилки меняли узор. Пилот включил интерком и, извинившись, сообщил, что у службы безопасности возникла проблема с проверкой пассажиров. Департамент безопасности только что поднял уровень террористической угрозы с желтого (повышенного) уровня до оранжевого (высокого), поэтому пилот просил нас проявить терпение. Среди бизнесменов, сидевших вокруг меня, нарастала тревога. Один мужчина опустил край газеты и, поймав мой взгляд, покачал головой.
— Ситуация становится все хуже и хуже, — сказал он.
Сложив газету, мужчина бросил ее на колени и закрыл глаза. Заголовок передовицы гласил: «Лэнг завоевал нашу поддержку». На фотографии экс–премьер опять усмехался. Рут была права. Ему не следовало делать этого. Своей усмешкой он уже достал весь мир.
Мой небольшой чемодан находился в багажном отделении на верхней полке. Ноги покоились на наплечной сумке, которая лежала под креслом. Беспокоиться было не о чем, но я не мог расслабиться. Меня терзало чувство вины, хотя я не совершил никаких предосудительных поступков. Чуть позже в моем уме зародилось подозрение, что скоро люди ФБР войдут в самолет и выведут меня из салона. Однако после сорока пяти минут ожидания двигатели нашего лайнера снова взревели, и пилот, прервав молчание, объявил, что нам дали разрешение на взлет. Он еще раз поблагодарил нас за понимание текущей обстановки.
Мы вырулили на взлетную полосу и взмыли к облакам. Несмотря на волнение — или, возможно, именно из–за него, — моя усталость втянула меня в сон. Я проснулся от толчка и почувствовал, что кто–то склонился надо мной. Это был стюард. Он попросил меня пристегнуть ремень безопасности. Я думал, что проспал лишь несколько секунд, но давление в ушах подсказало мне, что мы уже шли на посадку в аэропорту Ла Гвардии. Самолет приземлился в шесть минут седьмого (я запомнил время, потому что посмотрел на часы). В двадцать минут седьмого, отделившись от нетерпеливой толпы, которая скопилась у ленты для выдачи багажа, я направился в зал прибытия.
Был ранний вечер, и помещение заполняли люди, спешившие в центр города или домой — за стол с горячим ужином. Я обвел взглядом это шумное многоликое множество в надежде, что Райкарт сам удосужится встретить меня. Но среди толпы я не заметил ни одной знакомой фигуры. У прохода расположился обычный траурный строй водителей. У каждого в руках на уровне груди имелась табличка с фамилией пассажира. Водители смотрели прямо вперед, избегая посторонних взглядов, словно были подозреваемыми на процедуре опознания. Я же — в роли нервного свидетеля — шагал перед ними и внимательно осматривал их, не желая совершить ошибки. Райкарт намекнул, что я узнаю нужного человека, когда увижу его. И это действительно произошло — причем с таким эффектом, что у меня едва не оборвалось сердце. Он стоял на небольшом удалении — высокий грузный мужчина лет пятидесяти, с бледным лицом и темными волосами, одетый в плохо пригнанный костюм из какого–то второсортного магазина. В его руках я увидел черную табличку, на которой мелом было написано «Майк Макэра». Взглянув на его хитрые бесцветные глаза, я подумал, что он чем–то напоминает мне моего предшественника.
Мужчина меланхолически жевал резинку. Кивнув на мой чемодан, он тихо произнес:
— Багаж в норме.
Это было похвала, а не вопрос, но смысл слов дошел до меня позже. Мне никогда не нравился нью–йоркский сленг, однако в тот момент я обрадовался ему, как ребенок. Мужчина повернулся на каблуках, и я последовал за ним через зал в кромешный ад вечера — в какофонию криков, свиста, шума хлопавших дверей, ссор из–за такси и воя отдаленных полицейских сирен.
Водитель подошел к своей машине, сел за руль, опустил оконное стекло и жестом велел мне садиться. Пока я тужился, затаскивая чемодан на заднее сиденье, он молча смотрел вперед. Похоже, этот боров не был расположен к беседе. Впрочем, на нормальный разговор у нас не хватило бы времени. Покинув периметр аэропорта, мы подъехали к отелю с большим стеклянным фронтоном и несколькими конференц–залами, чьи окна выходили на Большой центральный бульвар. Мужчина что–то промычал и затем, изогнув тяжелое тело, повернулся ко мне. Машина пропахла его потом. Взглянув через пелену дождя на мрачное безликое здание, я испытал момент экзистенциального ужаса. О господи! Что я тут делаю?
— Если вам потребуется контакт с боссом, используйте эту трубу, — сказал он, передав мне новый мобильный телефон в сохранившейся полиэтиленовой обертке. — Там сим–карта на двадцать долларов. По старому телефону молчок! Лучше вообще отключите его. Вы сейчас войдете внутрь и оплатите свой номер наличными. У вас имеются деньги? Это будет стоить около трехсот баксов.
Я кивнул.
— Останетесь здесь на ночь. Номер зарезервирован.
Он изогнулся еще больше и вытащил из заднего кармана толстый бумажник.
— Вот вам карточка для дополнительных расходов. Запомните имя на ней. В отеле регистрируйтесь по этой фамилии. Назовите клерку какой–нибудь адрес в Великобритании. Только не ваш собственный! Если карточки не хватит, то остальные расходы оплачивайте наличными. Вот телефонный номер, который вы будете использовать для дальнейших контактов с боссом.
— Вы, наверное, работали копом, — сказал я, забирая у него кредитную карточку и клочок бумаги, на котором детским почерком был записан номер телефона.
Бумага и пластик нагрелись от жара его тела.
— Не пользуйтесь Интернетом. Не общайтесь с незнакомыми людьми. И особенно избегайте женщин, которые попытаются завязать знакомство с вами.
— Так обычно говорила моя мама.
Выражение его лица не изменилось. Мы посидели несколько секунд.
— Ну, все, — сказал он и помахал мне рукой. — Пока.
Пройдя через вращающуюся стеклянную дверь и оказавшись в вестибюле, я прочитал фамилию на карточке. Клайв Диксон. Где–то рядом закончилась большая конференция. Десятки делегатов в черных костюмах, с ярко–желтыми значками на отворотах хлынули в огромный холл, украшенный белым мрамором. Их гомон наполнил пространство. Они походили на стаю ворон. Эти энергичные целеустремленные люди только что получили новый заряд сил и мотиваций для решения своих личных целей и корпоративных задач. Их значки свидетельствовали о принадлежности к какой–то церкви. Большие стеклянные шары светильников, свисавшие с потолка в сотне футов над нашими головами, отбрасывали блики на хромированные стены. Я больше не тонул в глубинах страха. Волна событий вынесла меня на сушу.
— У вас зарезервирован номер на фамилию Диксон, — сказал я клерку за стойкой администратора.
Лично я не выбрал бы для себя такую вымышленную фамилию. Я просто не мог представить себя Диксоном, кем бы он там ни был. Но клерк не разделял моего смущения. Фамилия имелась в компьютере, и все остальное его не тревожило. Благо, карточка оказалась нормальной. Номер обошелся мне в двести семьдесят пять долларов. Я заполнил бланк и написал ложный адрес: на указанной улице находился лондонский клуб Рика, а номер дома принадлежал коттеджу Кэт, выходившему террасой на задворки Шефердз–Буш. Когда я выразил желание расплатиться наличными, клерк принял банкноты двумя пальцами, словно они были какой–то диковинкой, которую он прежде никогда не видел. Наличные? Если бы я привязал осла к его стойке и предложил заплатить ему шкурами сусликов или деревянными фигурками, вырезанными под завывание зимних ветров, он и тогда бы не был в большем замешательстве.
Я отказался от помощи в переноске багажа, поднялся в лифте на шестой этаж и сунул электронный ключ в паз замка на двери. Гостиничный номер имел обои цвета беж и освещался настольными лампами. Из двух окон открывались виды на бездонную черноту Ист–Ривер и пространство от Большого центрального бульвара до Ла Гвардии. На большой «плазме» демонстрировался фильм «Я беру Манхэттен». Когда на экране появились титры: «Добро пожаловать в Нью–Йорк, мистер Никсон», я отключил телевизор и открыл мини–бар. Мне не нужно было ни бокалов, ни стаканов. Я отвинтил крышку и отхлебнул из горлышка маленькой бутылки.