Сионская любовь - Авраам Мапу

Разоблачения и саморазоблачения

Ночь спустилась на засыпающий Иерусалим. В тишине раздались голоса дозорных: “Не дремлет страж Сиона, хранит народ Израиля!” Стражники следуют вдоль темных улиц и отгоняют от себя сон бодрой песней:

Водворит ночной покой

Стражник сильною рукой.

Честный спит, и спит простак.

Не уснут злодей и вор,

Гневной совести укор

Не дает уснуть никак.

– Взгляни-ка на север, приятель, языки пламени там! – сказал один стражник другому.

– Отлично вижу. Дым столбом. Поспешим на помощь!

Стражники пробираются к пожарищу коротким путем и видят человека странного, сам себе бормочет. Они прислушались.

– Говоруны великие, что на погибель мне, теперь навсегда смолкнут в беспощадном пламени. Пришло избавление. Вот только поджилки дрожат. И стены крепостные пляшут, как черти у костра, и башни, на великанов похожие, смеются мне в лицо и строят рожи. Одиноким волком бреду во тьме. Над головой небеса грохочут, под ногами земля скрежещет, ветер в уши кричит: “Прочь, нечестивец!” Горе мне! Всей воды в реке не хватит кровь материнскую с рук смыть. Море не затушит пламени, отца погубившего. Куда бреду я? Позор и смерть мой удел! – слышна неизвестного путаная речь.

Встречного остановили, не дают пройти.

– Твои уста свидетельствуют о тебе и против тебя. Говори, кто ты таков! Не запирайся, надеясь на тьму. Лишь до рассвета спасешься ложью, а молчанием преступление усугубишь!

Тут подоспел начальник стражи.

– Я был на пожарище. В городе беда. Огонь свирепствует.

– Нам случилось схватить вот этого молодца. Полагая, что его не слышат, он клял себя, как поджигателя и убийцу. Сейчас молчит, словно безгласная овца, и мы не знаем, кто он и откуда.

– Ведите его в дом к Иядидье, где собираются старейшины. Они разберут дело и свершат праведный суд, – сказал начальник стражи.

Послушные приказу, стражники препроводили человека к Иядидье.

Старейшины с достоинством восседают в парадном зале и внемлют свидетельству Зимри о дьявольском действе. Две женщины, мать и дочь, с изумлением и ужасом слушают историю о себе, и только руками всплескивают, и не знают, как защититься от наговора, и всхлипывают. Тамар сидит в своей комнате, дверь открыта, прислушивается.

Ввели в зал Азрикама. Тот увидел рассказчика и ловко просунул руку под плащ. Молнией блеснул острый меч, и рухнул на пол смертельно раненый Зимри.

– Получай плату за совет! На сей раз железом, не золотом! – взревел Азрикам.

– Убийца! Хватайте его! – возопили старейшины.

Азрикам, осатанев от вида крови, уж замахнулся мечом на Нааму и Пнину. Проворный Тейман перехватил преступную руку. Подоспели стражники, отняли меч, усмирили безумца. Влетела в зал Тамар, ужас в глазах. Умирающий Зимри прошептал: “Каюсь! Амнон – святой, я и Азрикам – злодеи!”

Тамар содрогнулась. Ситри и Авишай ошеломленно уставились друг на друга. С улицы послышались крики и стоны – доставили обгоревших на пожарище.

Отворились двери, и вошли сыновья Ахана.

– Брат наш Наваль – убийца и злодей! Нас и отца нашего Ахана, и Хэфера и Букью заманил в амбар, запер дверь снаружи и зажег огонь. А мать нашу Хэлу зарубил мечом.

– Кто такой Наваль? – вскричали все разом.

– Он перед вами, наш брат родной. Знают его, как Азрикама, сына Иорама, – ответили сыновья Ахана.

– Желаем взглянуть на пострадавших в огне, – заявили старейшины.

– Отец и Хэфер и Букья еще не умерли. Живые головешки. Мы вытащили их из пламени. Сами, сильные и молодые, спаслись, – сказали сыновья Ахана.

Стражники внесли недвижимых. Хэла мертва. Ахан, Хэфер и Букья черны, громкими стонами с жизнью прощаются.

– О-о-о, тяжко преступление мое, – выдавливает слова Ахан, – восемнадцать лет тому назад судья Матан подстрекнул меня поджечь дом ненавистной ему Хагит. О-о-о, сгинула она, а сына моего Наваля я представил Азрикамом, что погиб вместе с Хагит, матерью своей. О-о-о, это не все. В поджоге обвинил Нааму, благонравную жену Иорама.

– О-о-о, наши преступления не легче, – простонали Хэфер и Букья. – По наущению Матана тайно переправили ему сокровища Иорама, ложным свидетельством очернили имя Наамы. Когда лишился разума судья, сожгли его дом.

– О-о-о, благородная Наама с дочерью живут в бедной хижине, верните оклеветанным их владения, – добавил Ахан.

– Я опорочил Амнона и двух женщин, которых до сего дня не знал, – присоединил свое признание Зимри.

– Начавших лгать не остановишь: одну ложь десятью подтвердить нужно, – заметил Ситри, подводя итог потоку саморазоблачений.

Ситри поразил всех

Невозможно описать изумление Иядидьи и Тирцы, Теймана и Тамар.

– Не ведьму, а достойную девицу, писаную красавицу и дочь воеводы Иорама полюбил Амнон. Он чист! – воскликнула то ли счастливая, то ли несчастная Тамар. – Ах, а мне-то как жить с этим?

Тирца подошла к Нааме, осторожно сняла с нее платок, и женщины обнялись, и слезы на щеках, и нет слов. И Иядидья безгласен.

– А где же избавитель и наследник мой? – прервал молчание Хананель.

– О, Наама, достойная супруга Иорама, лучшего товарища моего, – торжественно заговорил Иядидья, – Господу потребовались огонь и меч, чтобы хулителей твоих покарать и истину восстановить. А мне позор положен, ибо я поверил лжи, на тебя возведенной.

– Выслушай меня, отец! – воскликнул Тейман, падая на колени.

– Говори, сын.

– Эту девушку я люблю больше жизни, и она меня любит, – сказал Тейман и указал на Пнину. – Она не открыла мне ни тайну свою, ни имя, боясь гонителей. Ее сердце терзали злые слова оговора, и я, поверив, терзался. Ее душа – моя душа, и без нее мне не жить!

– Не торопи любовь, юноша, чтоб не соседствовала с враждой, которую прежде истребим в наших сердцах, – заметила Наама. – Скажи, нежная Тамар, отчего со рвением примкнула к тем, кто нас с дочерью колдуньями ославил?

– Я люблю Амнона, и как узнала, что он очарован твоей дочерью, не могла с безумной ревностью совладать. Да ведь мы обе, я и Пнина, можем быть женами Амнону! – в отчаянии воскликнула Тамар.

– Кто отчаивается, тот не утратил надежду. Разве дочь Иорама, воеводы в Иудее, станет женой пастуха? – обращается Ситри к Тамар. – Теперь же скажу нечто, и услышите и поразитесь! Амнон и Пнина – близнецы, дети Иорама и Наамы. Воспитывал Амнона мой брат Авишай, а Пнина с матерью тихо жили на горе Кармель и кормились, подбирая колосья за жнецами. Безмолвна и терпелива настоящая мука. А жители тех мест звали девушку Розой за ее красоту.

– О, восторг! Вы мне, как мать и сестра! – вскричала Тамар и бросилась навстречу Нааме и