Революция Гайдара - Петр Авен

П. А.: Вы по собственной инициативе статьи давали?

С. А.: Обычно он просил. Я писал, если по каким-то причинам в «Коммунист» не брали, тогда у меня шло автоматом в «Плановое хозяйство» и там публиковалось. Естественно, это вызывало бурю у нас в Госснабе, на коллегиях, особенно когда регионы приезжали: мол, подрываем систему! Но тем не менее мы по этому пути начали идти. К сожалению, когда Россия объявила свою особую позицию по независимости…

Как рассыпалась система

А. К.: Принятие Декларации о независимости — это июнь 1990 года. Станислав Васильевич, эта декларация реально на что-то повлияла?

С. А.: До лета 1990 года союзная система снабжения и в целом плановая система еще работали. Уровень выполнения заказов был 95–97 %. Естественно, все потребности не удовлетворялись. Там, где план, всегда дефицит. И, естественно, при планировании обычно, когда ресурсы распределяются для того, чтобы больше всем досталось, завышали потребности.

П. А.: Последний пятилетний план был выполнен в целом процентов на 50, по-моему, даже на 46… То, что говорите вы, что на 95 % выполнялись госзаказы, этого не может быть. Уровень выполнения был существенно меньше планового.

С. А.: Я сказал, что уровень выполнения плана был примерно 97 %. Другое дело, вы можете сказать, что были корректировки, может быть, были приписки, отписки. Я говорю лишь о том, какие были официальные данные по статотчетности.

А вот после принятия деклараций о суверенитете начались сбои, и достаточно сильные. В конце 1990-го я собрал министров союзных республик в Киеве, и мы договорились о формировании плана на год. Но фондовая дисциплина реально упала, прибалтийские республики начали делать все, что хотят…

П. А.: То есть все совсем посыпалось весной 1991 года?

С. А.: Я бы сказал, да. Весной 1991 года начали уже не выполняться даже те договоры, которые были согласованы в Киеве. Хотя сначала даже Прибалтика с ними согласилась. Осенью 1990-го уже было сложно, но все-таки мы нашли общий язык по движению товаров. Но только до тех пор, пока не прекратили двигаться деньги. А когда прекратили двигаться деньги, уже ничто спасти не могло. Почему тогда орал Щербаков на совещании у Горбачева 3 августа 1991-го: «Михаил Сергеевич! Примите же хоть какое-то решение, в конце концов!»

П. А.: До этого последнего совещания мы дойдем. Как я понимаю, вы сейчас говорите, что с осени 1990-го пошли явные сигналы — республики не рассматривают больше Москву как абсолютного начальника и командира.

С. А.: И как партнера.

П. А.: И даже как партнера. То есть вы их еще собирали, вы с ними договаривались, но команды ваши уже не выполнялись. Вот это четко было видно? Такая тенденция постепенного развода?

С. А.: Конечно же, я не только с министрами собирался. Помню, в 1990 году собрал в Челябинске всех директоров металлургических заводов. Химиков тоже собирал, всех собирал, со всеми договаривались о реформировании системы. Правда, я, конечно, охватывал только самые крупные отрасли.

П. А.: Представляю, как вам было трудно договариваться с директорами. В 70–80-х первый зампред Госснаба директору команду давал. А вот в 1990 году вы уже должны были договариваться. Конечно, и раньше на самом деле имел место торг, но уровень «командности», реальные рычаги в руках Госплана и Госснаба были значительно сильнее. Теперь все стало совсем по-другому, «веса» властных аргументов существенно снизились.

С. А.: Безусловно.

А. К.: Там же выборы пошли, директора хрен снимешь. Когда развал начался? Когда начались выборы директоров или когда Россия суверенитет объявила?

С. А.: Ну, первый, конечно, всплеск, когда директоров стали выбирать, да. Но надо сказать, что все-таки большинство директоров, хоть и прошли через выборы, сохранили свои кресла. То есть директорат не поменялся, менталитет оставался тот же. А вот после того, как был объявлен суверенитет, когда начала уже разлезаться финансовая система и банковская система…

А. К.: Но это уже другая история, хоть и командиры остались те же. Знаете, как в 1917 году летом? Приняли решение выбирать командиров частей, и они больше не могли давать приказы, только на общем собрании воинского подразделения принималось решение: держать позицию или не держать. И фронт посыпался. А ведь командиры частей остались те же… Так и в нашем случае. Директор вам говорит: «А вы меня снять не можете, почему же я должен вас слушаться?»

С. А.: Почему тот же Мостовой ушел? Потому что ему тяжело было на все это смотреть… Мостовой при Рыжкове мне говорил: «Неправильно себя ведешь. К тебе приходят, а ты их выслушиваешь, объясняешь. Мордой об стол до крови, и пошел вон». Понимаете, вот уже не получалось это с директорами — «мордой об стол, и пошел вон». Это как раз то, что вы говорите. Вроде бы ничего не поменялось, но стало нужно достигать взаимопонимания. Если достигли, все вроде шло очень хорошо, потому что они по-прежнему держали руль в руках…

А. К.: Сразу вспоминается этот эпизод из фильма «Свой среди чужих, чужой среди своих». Когда Богатырев Кайдановскому говорит: «Убью, паскуда!» А тот ему: «Нет, дорогой, ты меня не убьешь. Ты меня теперь беречь будешь. Нашего человека в ЧК знаю теперь только я».

С. А.: Был у нас в 1992 году один зампред правительства. Я в его присутствии провожу совещание и начинаю с директорами обсуждать все эти вопросы. Все нормально, все обсуждаем, принимаем решение, все потом выполняется. Зампред, который потом был послан в Канаду торгпредом…

П. А.: Махарадзе.

С. А.: Махарадзе. И он в конце говорит: «Я буду в следующий раз проводить. Я тебе покажу, как надо». Я говорю: «Проводи». Он проводит в духе Павла Ивановича Мостового. Директора его послушали, послали и разошлись. И он в полном недоумении: «А что ж теперь делать?» Все-таки к тому моменту ситуация изменилась и стиль должен был меняться. Может, у меня характер помягче был, потому что все-таки цековская школа. Я в экономическом отделе ЦК 10 лет проработал, как раз курировал Госплан и Госснаб. Все время анализ, анализ, анализ… В ЦК убивали, если перебиваешь собеседника. Вы обязаны только слушать и задавать вопросы, и никаких комментариев. И если ты докладывал потом, то только ты сам все подписывал. Если завотделом визировал, это лишь обозначало, что он читал, но он не имел права никакой правки вносить. И, естественно, стопроцентная ответственность на том, кто подписал бумагу. Куда она попадет в ЦК КПСС, попадет ли она первому лицу или там кому-то другому, это уже не от нас зависело. Это вырабатывало привычку: слушать, слушать, слушать, задавать вопросы, анализировать, сопоставлять, находить новые документы, опять анализировать и сопоставлять, потом после этого только писать. Поэтому, наверное, и стиль соответствующий выработался…

А. К.: Это скорее научная деятельность, чем менеджерская…

П. А.: Скорее, аналитическая.

С. А.: Аналитическая. Сначала анализируешь все, что у тебя есть по этому вопросу, а после этого высказываешь свой взгляд.

Тяжелый был 1990 год, а 1991-й начался с того, что пошли постоянные сбои с материально-техническим обеспечением и с обеспечением продовольствия. Мы пытались договариваться, собирали уже не премьеров, а президентов. Кончалось все одним и тем же: система уже не работала.

П. А.: Вы все время говорите о сбоях в 1991 году, но полки были пустые в Москве уже в 1988–1989 годах.

С. А.: Я говорю не только о полках в магазинах… Накануне событий конца 1991 года, я могу точно сказать, не было ни продовольствия, ничего не было. Когда уже подписали договор о роспуске Союза, ни одного контракта на поставку продовольствия не было, а вы не забывайте, что мы на тот момент импортировали на весь Союз 18 млн тонн зерна. Поскольку оплатить было нечем, контракты на поставку зерна перестали действовать, контракты на мясо перестали действовать…

П. А.: Западные контракты?

С. А.: Западные.

«Голод бы наступил…»

А. К.: Мы плавно подбираемся к теме голода…

С. А.: И западные контракты перестали действовать, и все внутрисоюзные контракты — тоже. Украина перестала поставлять. Белоруссия перестала поставлять. Все перестали. Если кто-нибудь находил себе товарную позицию, чем поменяться можно, то менялся, а если нет, то, увы, нет. От этого страдали прежде всего крупные промышленные предприятия и крупные города, потому что другие регионы не очень-то хотели менять продовольствие, допустим, на какие-то крупногабаритные машины. Или на танки.

П. А.: В декабре 1991-го, считаете, была реальная угроза голода?

С. А.: Да, безусловно. 20 ноября Борис Николаевич поставил на рассмотрение правительства вопрос о положении с продовольствием. Он меня растирал по стенке, хотя я только 10-го приступил к обязанностям, а 20-го уже меня там размазывали. И потом он сказал: «Сами поедем смотреть по городам». Не помню сейчас, вы летали или нет, Барчук113 летал, это точно. Полетели в Нижний Новгород, в Брянск, в Бурятию, на Алтай, куда еще — уже не помню. Еще мы к Собчаку летали, в Питер.