Одно лето в Сахаре - Эжен Фромантен

— Мой лейтенант, я забыл флейту, — сказал Аумер и неожиданно повернул коня.

Не дожидаясь ответа, он пришпорил лошадь и помчался во весь опор к Баб-эль-Гарби. Мы обернулись, чтобы проводить его взглядом. Клок белого порохового дыма покачивался над старым бастионом Серрен. Ночь спускалась на город.

— Меня беспокоит, — сказал лейтенант, внимательно глядя на запад, — что нет и намека на появление луны.

Ты знаешь, что рамадан — пост арабов — продолжается между двумя лунами, то есть чуть меньше солнечного месяца. Ежедневное воздержание начинается в ту едва уловимую, условную минуту, когда «нельзя отличить черную нить от белой». Месяц поста истекает в не менее спорный момент, когда три Аду заявляют, что увидели молодую луну. Однако луна в первый день встает и заходит вместе с солнцем и едва заметна в очень короткий промежуток времени в сумерках. Но даже если она появляется, достаточно легкого облака тумана, чтобы скрыть ее и продлить рамадан еще на сутки. Итак, есть в чем сомневаться, но вопрос слишком серьезен, и арабы столь нетерпеливы, что на исходе 28-го дня все, в том числе и тольба*, придерживаются единого мнения.

Уже почти наступила ночь, когда мы достигли гребня, медленно пробираясь цепочкой по каменистой площадке, звенящей под копытами лошадей, как гранитная мостовая, и так гулко, что, казалось, под ней скрывается пустота. В темноте послышался конский топот, и мимо нас галопом проскакал Аумер, без труда взбираясь по скользкой тропинке; он был с флейтой и курил сигарету.

— Дай мне прикурить, — попросил лейтенант.

Аумер нагнулся к седлу, дал огня, а затем занял свое место впереди, рядом с Бен Амером.

Лейтенант повернулся ко мне и сказал:

— От него пахнет бараниной! Я уверен, что он вернулся, чтобы поесть. А как же рамадан? — крикнул он Аумеру.

— Закончен, мой лейтенант, — весело ответил тот.

— А луна?

— Ее видели.

— Кто же?

— Все.

— Ладно, тем лучше, — сказал я лейтенанту, — жители Айн-Махди успеют утолить голод до нашего приезда, и мы можем надеяться на хороший прием.

Некоторое время мы следовали за коричневыми силуэтами двух всадников, чьи головы в капюшонах вырисовывались в тридцати шагах перед нами на фоне еще освещенного красноватого неба; потом силуэты стали более расплывчатыми и растворились на потемневшем небе; еще несколько мгновений ориентиром нам служил серебристый круп белой лошади Бен Амера, наконец исчезла из виду и лошадь вместе с седоком, и нам оставалось определять путь по сухому стуку семенящих шагов мула и похожему на дорожные сигналы металлическому позвякиванию стремян.

Мы пересекали неровную, холмистую местность, предоставив себя инстинкту животных даже на самых сложных участках; они шли с отпущенными поводьями столь же уверенно, как и средь белого дня, не скользя и не высекая искр, так как ни одна из лошадей не была подкована. Мы догадывались по далеко разносящемуся стуку копыт и по неровному аллюру, что едем по каменистой дороге, и, наоборот, более мягкое движение, приятно убаюкивающее всадников, предупредило, что характер местности изменился и мы вступили в пески. И тогда справа от нас появились едва видимые длинные бледные дюны с темными пучками травы.

Ночь была чудесна, спокойна, тепла, небо все горело звездами, как бывает в конце июля. От горизонта до зенита мерцали мелкие звезды, от которых шло слабое свечение, среди них сверкали крупные белые звезды и проносились бесчисленные метеориты, некоторые столь ярко сверкавшие, что моя лошадь встряхивала головой, обеспокоенная их огненными шлейфами. Неподвижный воздух был пропитан тишиной, которая нарушалась неведомым и неописуемым шорохом, исходящим с небес, казалось, его производили трепещущие небесные светила.

Мы ехали в глубоком безмолвии. Лейтенант, кроткая кобыла которого шла в ногу с моей, скрестил стремена у нее под шеей и удобно устроился в широком седле, зажав ногами луку. Маленький Али спрятался среди багажа, вероятно мало беспокоясь о дороге. М. по-прежнему замыкал караван, старался утихомирить свою беспокойную лошадь. Аумер попробовал свою флейту, наигрывая некоторое время, затем умолк; что до Бен Амера, то он оставался невозмутимым всю ночь, он, вероятно, спал, верный своей привычке. У него был отсутствующий вид, словно он витал в облаках, но вдруг послышался звонкий голос Аумера: «Эй, Бен Амер, дай табаку», и глухой, безразличный голос всадника откликнулся, как сквозь сон: «Не задень абрикосы» — джебира Бен Амера на самом деле была набита фруктами. Я же думал о прелестях жизни и мысленно перебирал воспоминания, которые не давали мне заснуть.

В десять часов ночь была такой ясной, что различались стрелки на часах. Мы объехали серую скалу, по форме напоминающую пирамиду, на вершине которой виднелось темное пятно.

— Мы на полпути, — сказал Али.

— Может, остановимся на ночлег? — сказал уже давно дремавший лейтенант.

— А где? — спросил я.

— Здесь.

— Мой лейтенант, — сказал проводник, — едем дальше, Уэд-Мзи совсем рядом.

И мы продолжили путь.

— Лошадь совершенно измучила меня, — снова заговорил лейтенант после часового молчания.

Он прочел мне лекцию о неудобствах ночных переходов и выстроил теорию, доказывавшую, что форсированный марш — самое эффективное средство от сна.

В половине первого ночи местность, которая вот уже час заметно поднималась, начала выравниваться. От мощных порывов ветра, приходящих из-за горизонта, на губах ощущался влажный привкус. Перед нами расстилалась огромная страна с редкими лесистыми участками; вдали, прямо перед нами, слабо слышалось кваканье лягушек.

— Едем, в Уэд-Мзи еще осталась вода, — сказал лейтенант, которого голоса лягушек привели в хорошее расположение духа.

Через полчаса мы спешились и, ступив на теплый песок широкого речного русла, раньше ощутили, чем увидели, близость воды. По обе стороны ручейка тянулись густые заросли тростника; за ним проглядывали невысокие темные деревья, цвет и форму которых можно было различить, несмотря на ночное время, — это была тамарисковая роща Решег. Впервые скупая река Уэд-Мзи одарила нас своей водой.

— Поставим палатку? — спросил лейтенант.

— Не стоит.

— Ковер тоже не будем стелить?

— Зачем?

Мой слуга М. спутал наших лошадей, обе лошади спаги вместе с желтой кобылой и мулом были отпущены в рощицу. Мы уселись вокруг зажженной свечи, воткнутой в песок. Бен Амер открыл свою джебиру и, ни слова не говоря, принялся за абрикосы. Аумер воздержался от еды, так как уже пообедал. Ночь была так безветренна, что пламя свечи даже не подрагивало.