Мой любимый зверь - Матильда Старр

Но интерьер ее не слишком волновал, а вот Виктор… Было в нем что-то такое, что вызывало смутное беспокойство. Ей было некомфортно рядом с ним.

А он смущенным не выглядел. И держать дистанцию явно не собирался – взял за плечи, развернул к себе спиной и начал проводить странные манипуляции. Инга замерла и лишь прислушивалась к происходящему. Вот он пробежал пальцами по ее позвоночнику, вот положил руки на макушку…

– Твое тело меняется, – задумчиво и отстраненно говорил он. – Еще несколько месяцев, и ты станешь намного сильнее любого человека. Даже когда сама будешь в человечьем обличии.

Руки спустились на поясницу, огладили бедра – и Инга не решилась его одернуть.

– Раны на твоем теле будут заживать быстрее. Но это не значит, что тебе не следует их бояться…

Как заживают раны на волках, Инга уже видела. Зрелище было впечатляющее. И поэтому она переспросила:

– Все равно следует бояться?

– Знаешь, кто чаще всего тонет?

– Нет, не знаю…

Откуда? Впрочем, вполне могла бы узнать, если бы делала интервью с каким-нибудь тренером по плаванию. Или спасателем.

– Те, кто совсем не умеет плавать, и волею случая попал на глубину. И те, кто плавает очень хорошо: профессиональные пловцы. Догадаешься, почему?

Инга кивнула: угадать было несложно. Излишняя самоуверенность. Непоколебимая убежденность в том, что ты умеешь делать что-то очень хорошо. Лучше всех. Тот, кто знает, что плавает не очень, не станет лишний раз рисковать. И обычный человек не полезет в драку с толпой отморозков, понимая, что силы явно неравны. А вот Стас полез.

Стас! – снова кольнуло в сердце.

Перед глазами возникли темные, трудноопределимого цвета глаза, упрямый подбородок, жесткие короткие волосы, в которые так и тянет запустить пальцы. До боли знакомая ленивая усмешка, приподнявшая уголки четко очерченных губ. Губ, которые могут быть такими нежными, ласковыми, что хочется плакать… И жадными, ненасытными, сводящими с ума… И сильные руки, и широкие плечи, и все его гибкое хищное тело с гладкой горячей кожей, под которой перекатываются налитые мускулы. Мгновенно вспомнилось то, как он двигается, как он дышит, как поднимается и опускается при это его твердая грудь, как бухает его сердце в ее плечо, когда он прижимает ее к себе. И так явственно все это вспомнилось, что Инга почувствовала даже запах его разгоряченной кожи, вкус его губ…

Нет! Нет! Что она делает? Такие мысли только бередят, растравляют душу, скручиваются внутри жгучей тоской. Надо немедленно перестать о нем думать. Вот только как?

Инга сглотнула, с трудом сосредоточилась.

– Я буду осторожной, – улыбнулась она, надеясь, что промелькнувший в какую-то долю секунды водоворот мыслей, воспоминаний и чувств остался незамеченным, непрочитанным, непросканированным чужими жесткими ладонями.

Виктор не ответил на ее улыбку. Он продолжал говорить так же сурово, ни на минуту не выпуская Ингу из рук.

– В полную силу ты вступишь через несколько месяцев, не сразу. А серьезные нагрузки начнутся уже сейчас. Так что твое здоровье должно быть идеально. Лечить себя сама ты пока не можешь…

– Ясно… – она никак не могла понять, к чему он клонит.

– Ложись на скамейку.

Инга посмотрела на Виктора подозрительно, словно ожидая какого-то подвоха. И все-таки не рискнула ослушаться.

Медленно опустилась на лавку, так же медленно, не сводя с него глаз, вытянулась во весь рост. Подумала, куда бы деть руки, – их девать никуда не хотелось, ими хотелось закрыться от тяжелого взгляда – и положила под голову.

Виктор вздохнул:

– Переворачивайся, спину править буду. Старая травма?

Инга кивнула:

– В детстве еще, гимнастикой занималась. Упала.

– И что потом?

Говоря это, Виктор пробегался руками по позвоночнику.

– Больше не занималась, – горько усмехнулась Инга.

Она вспомнила отчаяние девчонки, которая мечтала о соревнованиях и победах, смотрела чемпионаты и представляла, что она будет вот так же, улыбаясь, стоять на пьедестале, ослепленная вспышками, гордая и счастливая.

И очкастого доктора, который поставил большой и жирный крест на всех этих мечтах.

– Ну-ну, – вывел ее из задумчивости голос Виктора, – ты мне тут черноту не нагоняй.

– Что? – Инга не сразу поняла, о чем он.

– Нет ничего хуже сожалений о прошлом. Оставь то, что было, там, где ему место, и забудь.

К манере старших говорить так, будто бы они древние оракулы или истина в последней инстанции, Инга уже начала привыкать. Вот и Анна говорила загадками – про путь и все такое. А ведь ту же мысль можно выразить куда проще. Но, видно, у волков так принято.

Виктор продолжал водить над ее спиною руками, лишь едва касаясь, и сквозь тонкую материю водолазки Инга чувствовала жар и покалывание, как вчера, только гораздо сильнее.

Неужели он, такой весь из себя лекарь, считает, что ее спину, которая давала о себе знать каждый раз на перемену погоды или если пересидеть за компьютером, действительно можно вылечить, просто вот так вот поводив руками?

Касания перестали быть легкими, теперь Виктор надавливал с силой, прощупывая позвонки и выкручивая лопатки, так, словно Инга расплавилась и стала глиной в его руках. Ощущение было настолько болезненно-неприятным, что она невольно попыталась дернуться, повернуться, выскользнуть из его рук, но вдруг поняла, что не может двинуться.

Хотела сказать, что ей больно, но и на это сил не было. Внезапно навалилась усталость, дремота, глаза закрылись сами собой, и ее понесло куда-то на волнах беспокойного, тревожного сна.

* * *

Она пришла в себя на той же лавке. На спине – теплая тяжесть одеяла.

Сколько прошло времени, она не представляла, но за окном уже сгущались сумерки. Свет в комнате не горел, и поэтому здесь тоже был полумрак.

Инга тут же вспомнила, что было перед тем, как она «поплыла»: горячие руки на ее спине, ощущение тяжести, неподвижности… Ежки-матрешки! Мгновенно захотелось подскочить и проверить, может ли она двигаться, и что вообще этот странный человек с нехорошим взглядом сделал с ней, пока она была в отключке.

– Резко не вставай, – раздался голос Виктора, – потихоньку. И меньше двигайся сегодня.