Аргонавтика - Аполлоний Родосский

Египтянин и просвещенный грек, знаток и ценитель поэтического искусства, Аполлоний прекрасно владел законами эпической поэтики. Поэтому в своей поэме он не отступил от архаического правила кольцевой композиции. В начале первой книги Орфей исполняет торжественный космогонический гимн, в котором анонимно излагается знаменитая доктрина Эмпедокла о возникновении вселенной. В четвертой книге на острове Кирки живут удивительные существа, лишенные какой-либо определенной формы и непохожие на обитателей Земли (ст. 667 сл.). Аполлоний и здесь не назьвзает своего источника, но его просвещенные слушатели и читатели сразу же могли узнать этого же акригентского философа, жившего почти за два столетия до них. Философ Эмпедокл, ставший героем бесчисленных легенд, чудотворец и поэт, увлекался учением египетских мудрецов и воспроизводил его в своих произведениях. Поэтому неудивителен интерес к нему в Александрии и появление основных положений его учения о природе в начале и в конце «Аргонавтики». Второе композиционное и столь же ответственное для Аполлония повторение связано с богом Аполлоном, эпонимом поэта. К нему Аполлоний обращается сам в первом стихе. Перед отплытием из Иолка к нему взывает Ясон. В самом конце поэмы, когда аргонавты, застигнутые полным мраком, уже не надеются на спасение, появляется Аполлон. Он стремительно спускается на ближайшую скалу, держа в руке золотой лук, наполнивший все своим ярким сиянием. Таковым был Аполлон Эглет, Аполлон Сверкающий, завершивший возложенную на него поэтом ответственнейшую миссию.

Милость явите, герои! Вы род богов преблаженных!Пусть из года в год приятнее будет петь людям Песни… —

этими словами завершает Аполлоний свою поэму, вложив в них основной тезис своей программы. Опираясь на многовековую традицию словесного и изобразительного искусства, он создал «Аргонавтику», воспроизводя в ней образ ушедшего мира и мира своего времени, вписывая самого себя в эти оба различных и непохожих друг на друга, но для него одинаково прекрасных мира.

Смысл этой скрытой полемики с инакомыслящими состоял в том, что он верил в бессмертие этих древних героев и стремился доступными для себя средствами утвердить их актуальность для новой, якобы воскресшей Эллады. Он полагал, что некогда великая Эллада теперь передала пальму своего первенства Египту, подобно тому как боги Египта в незапамятные времена пришли на помощь аргонавтам — великим предкам эллинов.

Как и Аполлоний, Каллимах не отвергал мифологию, используя ее в качестве мифологизированной истории Эллады. Но обращение к ней, помимо прославления своей Кирены, стало для него средством самоутверждения и самовыражения. Мыслитель и блестящий поэт, он, пожалуй, единственный среди эллинистических поэтов ощутил постепенную утрату былых мировоззренческих основ, сожалел о них и укрылся с помощью иронии и мягкого юмора. Феокрит, не столь глубокий поэт, в фольклоре своей родной Сицилии нашел для себя новых героев, пастухов и землепашцев. Он также не пренебрегал мифами, но устранял в них героику подвигов, добавлял обыденные подробности с образами страдающих современников. Но и в этом он следовал за Каллимахом.

Оба основных направления эллинистической поэзии различными способами и средствами, но в общей художественной манере выражали свое время. «Аргонавтика» Аполлония Родосского, единая эпическая поэма со сквозным единым действием, сумела воспроизвести свое время в более широких масштабах и включила разнообразные идеологические пласты в соответствии с требованиями и задачами эпического жанра, начиная с Гомера. Но эллинистический эпос не мог быть гомеровским ни в стилистике, ни в поэтике, ни в лексике, не говоря уже об его цели и назначении.

Поэма не лишена недостатков, которые обнаруживаются в излишних длиннотах, в шероховатости отдельных стихов, в пристрастии к отдельным лексическим и фразеологическим раритетам и т. д. и т. п. Но за всем этим нельзя забывать, что перед нами оригинальный и интересный поэт, открывший наиболее полно и ярко блестящую и смутную переходную эпоху раннего эллинизма.

В героях поэмы, якобы пришедших из далеких, забытых времен, предстали такие люди, которых видел и хорошо знал поэт. Он сам вошел в поэму вместе с ними. Волнения, страх перед возможными и неожиданными опасностями, житейская неустойчивость и напряженность эмоционального мира, сложность характеров, в том числе женских, — все это и многое другое предстало в поэме.

Неудивительно, что библия аргонавтов впоследствии надолго затмила Гомера, оставив гомеровский эпос предметом ученых штудий. Для позднего эллинизма и эллинистическо-римской эпохи Гомер был непонятным и слишком далеким. С середины I в. до н. э. в Риме Аполлония читали уже на латинском языке. Из «Аргонавтики» взросла «Энеида» Вергилия, для которого Август занял место аполлониевского Птолемея II Филадельфа как символ мирового величия Рима. Еще позднее, после латинских подражаний и переводов, уже в Средние века на основе «Аргонавтики» возникла «Троянская история», вскоре переведенная на все европейские языки, включая русский. В 1496 г. во Флоренции Франческо из Алопы опубликовал еще неполное печатное издание «Аргонавтики», выполненное при непосредственном участии знаменитого первоиздателя и гуманиста Яна Ласкариса. С этого времени интерес к Аполлонию уже не угасал. Новые издания выходили одно за другим во Франции, Германии, Англии, дополняясь переводами, комментариями, словарями и т. д. и т. п.

ПРИМЕЧАНИЯ

ОТ ПЕРЕВОДЧИКА

Предлагаемый перевод поэмы Аполлония Родосского «Аргонавтика» выполнен по последнему изданию Германа Френкеля (Оксфорд, 1986). В нем учтены все известные рукописи и новонайденные фрагменты поэмы на основе тщательной текстологической работы. Первое издание Г. Френкеля было опубликовано в 1961 году и трижды переиздавалось (1964, 1967, 1970). Издание 1986 года было пересмотрено заново. В переводе было также использовано комментированное и снабженное большим критическим аппаратом трехтомное французское издание Франсуа Виана с прозаическим переводом Эмиля Делажа. Помимо публикации античных схолий, выполненной Карлом Венделем, и отдельных изданий третьей книги поэмы, я обращалась к словарю М. Кэмпбелла[9]. «Аргонавтика», первое полное печатное издание которой вышло в 1521 году в венецианской типографии Альда Мануция, неоднократно переводилась на все европейские языки, начиная с латинского перевода I в. до н. э. В Риме в эпоху поздней античности и на протяжении всего Средневековья поэма Аполлония Родосского наряду с ее переложениями и пересказами привлекала всеобщее внимание.

Единственный перевод на русский язык был завершен в 1936 году и принадлежал профессору Григорию Филимоновичу Церетели, воспитаннику Петербургского университета, выдающемуся ученому и педагогу. В 1920 году Церетели покинул Петроград и был вынужден переехать в Тбилиси. Там под его непосредственным руководством была создана кафедра классической филологии в Тбилисском университете, а сам Григорий Филимонович получил возможность плодотворно и спокойно работать более пятнадцати лет. Возможно, обращение его к поэме Аполлония Родосского было данью благодарности второй родине, где был локализован и пользовался исключительной популярностью миф об аргонавтах. Но, с другой стороны, Г. Ф. Церетели много лет занимался историей древнегреческой литературы, и еще в Петрограде и Дерите (Тарту) его внимание привлек великий греческий комедиограф Менандр, стоявший на пороге эллинистической эпохи (кон. IV — нач. III в. до н. э.). Однако в традициях всего XIX и первой четверти XX века эллинистическая литература, подобно всей культуре эллинизма, аттестовалась как второстепенная, эпигонская и подражательная в сравнении с эпохой классической.

Поэтому Аполлоний Родосский и его знаменитая поэма рассматривались лишь на фоне гомеровского эпоса и неизменно оценивались в сопоставлении с «Илиадой», а главным образом с «Одиссеей».

Эталоном русского перевода гомеровского эпоса признавался перевод «Илиады» Н. И. Гнедича. Первый русский переводчик «Аргонавтики» естественно ориентировался на Гнедича, и Аполлоний предстал в тени Гомера и Гнедича. Будучи тонким знатоком греческого языка и крупнейшим эллинистом, Г. Ф. Церетели не мог преодолеть устойчивые традиции, благодаря которым его перевод оказался перегруженным фразеологическими и лексическими архаизмами. Интуитивно он сам чувствовал это противоречие и в январе 1936 года после завершения перевода писал: «До сих пор не могу окончить Введения к „Аргонавтике“. Все выходит как-то пресно, безвкусно, бесподъемно и серо»[10].