КГБ в Англии - Олег Царев

Благодаря общительному характеру Гая Берджеса, его широким связям и удивительной способности «легко завязывать знакомства» (слова Дейча из психологического портрета Берджеса) изначально ему отводилась, пожалуй, самая трудная роль в разведке — «наводчика и вербовщика».

Гай Берджес, с энтузиазмом подхвативший и развивший в письменном докладе для ИНО НКВД («Роковые иллюзии». М., 1995) оригинальные мысли Александра Орлова и Арнольда Дейча о вербовке перспективных студентов Кембриджа и Оксфорда, прежде всего обратил свой ищущий взор на ближайшее окружение. Первым, на кого он совершенно естественным образом упал, был его близкий друг, преподаватель истории искусства в Тринити-колледже при Кембриджском университете Энтони Бланта. С точки зрения получения доступа к секретной информации, ценность искусствоведа могла бы показаться сомнительной, но перед ним такая задача и не ставилась. Блант должен был бы только изучать своих студентов на предмет выявления тех, кто по идеологическим взглядам был близок к Компартии, а по происхождению и уровню знаний подходил бы для государственной службы Великобритании и мог сделать карьеру в Форин Офисе или в секретных службах.

Сам Блант к тому времени (начало 1937 года) уже предпринял попытку толковать историю развития искусства с позиций марксистской теории и остался доволен своими выводами, однако в партию не вступал. Его путь к марксизму был медленным и своеобразным — сквозь призму истории искусства. В автобиографии, написанной для советской разведки в феврале 1943 года, Блант пишет:

«События, происходившие в Германии (речь идет о 1933 годе. — О.Ц.), стали доходить до сознания такого изоляциониста, как я, и я смутно начал осознавать, что мое положение не было вполне удовлетворительным. Я заметил, что в моем окружении постоянно находятся члены Коммунистической партии, взгляды которых кардинально отличались от моих.

Сначала я не вникал в то, как они оценивали различные явления, но постепенно почувствовал, что помимо политической сферы, где я не пытался сопоставлять их взгляды со своими — их взгляды на те предметы, в которых я разбирался, как, например, история, история искусства, не только представляли для меня интерес, но и способствовали более глубокому, научно обоснованному пониманию предмета. Этому в немалой степени способствовало влияние Берджеса, Клугмана, Джона Корнфорда и других, принадлежавших к этой же группе. В конце концов я полностью осознал правильность марксистского подхода к истории и другим знакомым мне предметам.

Естественно, знакомясь с марксистской трактовкой различных явлений, я с интересом вникал в суть дискуссий на политические темы современности и постепенно убедился в правильности марксистского подхода к оценке текущих событий. Знаю, что это прописные истины, но я говорю о том, как менялось мое собственное сознание. Несмотря на то, что прежде я не всегда безупречно ориентировался в политике, теперь мои взгляды полностью изменились, и я осознаю важность политики не только в практических делах, но также и в формировании правильного научного подхода к науке».

Поскольку Блант постоянно вращался в кругу левых студентов и преподавателей, то, по его собственному признанию, многие считали его коммунистом. Позднее это пагубно сказалось на его судьбе; хотя в действительности все было не так. Ему делались предложения о вступлении в партию, в частности доном Ройем Паскалем, но он их отклонял, мотивируя это тем, что, как он пишет в автобиографии, не всегда правильно ориентируется в политике.

Обстоятельства вербовки Бланта, в частности ее точная дата, в документах разведки не сохранились.

Известно, что большую часть работы по вербовке проделал Берджес, а заключительную беседу провел Арнольд Дейч. В серии блестяще написанных им психологических портретов членов агентурной сети лондонской нелегальной резидентуры Дейч пишет, что «МЕДХЕН познакомил меня в начале 1937 года с ТОНИ (Блантом)». Малли же в письме в Центр от 29 января 1937 года сообщает: «Энтони Блант, кличка ТОНИ. Он уже завербован нами как наводчик.

О нем я сообщил подробные данные». Ответа на вопрос, как и когда Малли сообщил Центру подробные данные на Бланта, документы не дают, что еще раз позволяет предположить, что это было сделано им лично во время поездки в Москву в 1936 году.

Арнольд Дейч в серии психологических портретов членов агентурной сети лондонской нелегальной резидентуры пишет о Бланте следующее:

«ТОНИ — типичный английский интеллигент. Говорит на очень выспренном английском языке. Выглядит весьма женственно. Педераст МЕДХЕН говорит, что это у ТОНИ врожденное. Он образован и умен. Коммунизм для него зиждется на теоретических выкладках. Имеет несколько трудов о марксизме применительно к истории искусства. Значительно устойчивее и рациональнее МЕДХЕН. Человек скромный, без особых претензий. Прекрасно владеет собой, холодный и слегка вычурный. Меньше связан с Компартией, чем МЕДХЕН. Вряд ли он отказался бы от своей карьеры ради нашей работы. Он хорошо понимает свои задачи И готов нам помочь. Пользуется большим авторитетом среди студентов».

Опёративная работа Бланта в период 1937–1939 годов отражена в его деле в общих чертах и довольно скудно, практически ограничивается тем, о чем сам Блант пишет в автобиографии: «Пытался выполнить довольно трудно совместимую задачу — создавать впечатление, что я не разделяю взглядов левого крыла, и в то же время находиться в Самом тесном контакте со всеми студентами левого крыла для того, чтобы подбирать нужных нам людей». Им лично, например, были привлечены к сотрудничеству с советской разведкой: НАЙГЕЛЬ — выпускник Кембриджа, сын американского миллионера, друга президента Рузвельта, Майкл Стрейт (в 1983 году опубликовал книгу о своей связи с советской разведкой — «После долгого молчания»), а также весьма способный второкурсник — стипендиат Кембриджа Лео Лонг — РАЛЬФ (в начале 60-х годов дал английской контрразведке показания о своем сотрудничестве с советской разведкой в обмен на иммунитет от судебного преследования). Кроме того, Блант дал наводку на Джона Кернкросса — МОЛЬЕРА (также давая показания МИ-5 в обмен на иммунитет).

Отложенные результаты этой работы проявились позже, во время войны. РАЛЬФ и МОЛЬЕР работали в английских спецслужбах и снабжали лондонскую резидентуру ценной информацией. НАЙГЕЛЬ же вернулся в США и поступил по просьбе советского резидента на службу в Государственный департамент, хотя его сотрудничество было не столь продуктивным, как этого хотелось бы разведке. Блант, однако, не страдал от завышенной самооценки своего вклада в советскую разведывательную деятельность в предвоенный период. В автобиографии он скромно пишет: «Характеризуя свою работу за период с 1937 года до начала войны, я могу сказать, что я почти ничего не делал».

Одной из основных причин общего спада в работе «Кембриджской группы» в предвоенный период были длительные перерывы в руководстве ею со стороны лондонской резидентуры, обусловленные отзывом оперработников и резидентов. Перебои начались с отъездом Арнольда Дейча осенью 1937 года и закончились только в декабре 1940 года, когда Анатолий Горский (ВАДИМ) окончательно обосновался в Лондоне в качестве резидента советской разведки.

Тем не менее в 1939 году связь с Блантом все же поддерживалась, но только от случая к случаю и только через Берджеса. Это объяснялось тем, что Горский, оставшись в Лондоне шифровальщиком и единственным сотрудником резидентуры, физически не имел возможности встречаться со всеми источниками. В марте 1939 года, видимо восстанавливая нарушенную репрессиями связь времен, Горский (в то время КАП) напомнил Москве о Бланте. Со слов Берджеса (!) он писал, что «ТОНИ вполне надежный человек, незаменимый вербовщик и наводчик… знает не только все мельчайшие детали работы МЕДХЕНА с нами, но иногда с ведома СТЕФАНА (Дейч) печатал сводки МЕДХЕНА для нас… МЕДХЕН сообщил мне, — продолжал Горский, — что ТОНИ привлек для работы с нами одного человека, который в ближайшее время сдаст экзамены и, наверное, будет работать в ЗАКОУЛКЕ (Форин Офис)».

Однако ощущение близости войны с Германией побудило Бланта поставить перед разведкой вопросы, связанные с возможным изменением его официального положения, а следовательно, и отведенной ему роли вербовщика, с которой он столь успешено справлялся до сих пор. 10 августа 1939 года Горский направил в Москву письмо, в котором говорилось, что ТОНИ просит указаний относительно того, где он мог бы быть наиболее полезным в случае войны, называя при этом две имеющиеся у него возможности: первая — зачисление в офицерский резерв и вторая — работа в штабной армейской разведке. Центр ответил, что поскольку личной связи с ТОНИ нет, то дать ему конкретные указания не представляется возможным, однако его пребывание в армейской разведке на время войны было бы предпочтительнее.