Жан Кавалье - Эжен Сю

В эльзасском походе, в коксбергской битве, Вилляр доказал, что умеет совмещать хладнокровный глазомер тактика с кипучей храбростью партизана. Рядом с неустрашимой отвагой, его отличительной чертой, он проявлял пленительную веселость и рыцарскую восторженность. В минуты крайней опасности с уст его срывались шутки, то остроумные, то полные добродушия. Так, в битве при Коксберге, перед тем, как во главе своих всадников напасть на неприятельское каре, он сбросил с себя кирасу со словами: «Мне не нужна кираса: ее нет также у моих солдат!»

В другой раз (уже маршалом Франции) он в очень суровую зиму руководил осадой Келя. Он писал министру Шамильяру: «Часть ночи я провожу вместе с солдатами в ровике. Мы выпиваем вместе рюмочку-другую. Я им рассказываю сказки и уверяю, что только одни французы способны брать города зимой в отвратительную погоду».

Вилляр был одарен решительностью, умом здоровым и проницательным, большой сметливостью, а главное, в нем было нечто чарующее, чем он удачно пользовался в своих дипломатических сношениях. Безукоризненно вежливый и любезный в своей частной жизни, он, однако, становился поразительно величав, как только при нем затрагивали честь короля или Франции. После Нимвегенского мира Людовик XIV, недовольный Вилляром, вследствие его многочисленных любовных похождений, назначил его посланником в Вену – не с тем чтобы там воспользоваться его способностями, о которых он и не подозревал, а скорее, чтобы освободиться от докучливого соперника. Цель посланничества сводилась к тому, чтобы отвлечь от Австрии баварского курфюрста, шурина дофина. Вилляр, благодаря своему ловкому, проницательному образу действий, успел в точности исполнить задачу, возложенную на него версальским двором. К несчастью, последствия умных действий Аугсбургской лиги помешали Франции воспользоваться преимуществами, которых Вилляр добился для нее.

Прослужив в качестве штабного офицера до Рисвикского мира, Вилляр снова был отправлен посланником в Вену, с крайне щекотливым поручением позаботиться о выгодах Франции при разделе испанского наследства. Король испанский Карл II был при смерти; Австрия, более всех заинтересованная в том, чтобы Испания не перешла к какому-нибудь французскому принцу, должна была принять всевозможные меры, чтобы помешать подобному разделу наследства. Вилляру, после трехлетнего пребывания в Вене при крайне тяжелых обстоятельствах, удалось не только подорвать ловко сплетенный заговор против Версаля, но еще убедить императора отказаться от владений в Италии, которые завещал ему умирающий Карл II.

Когда началась война за престолонаследие, Вилляр, по возвращении из Вены, блестяще совершил итальянские походы. Несколько больших побед доставили ему в 1702 году жезл маршала Франции, которого он оказался вполне достойным, взяв Кель, а в 1703 году одержав кровавую победу при Гёхштетте. После всех этих важных поручений, после всех блестящих побед, Вилляру, по настоянию г-жи Ментенон, было поручено положить конец страшной гражданской войне, которая разоряла юг Франции. Как все имеет свою обратную сторону, надо добавить, что маршала упрекали в крайней алчности и в чрезмерной отваге, доводившей его иногда до ослепления: случалось, что он без всякой надобности жертвовал жизнью своих солдат. Его гордость не знала пределов. Он шутя говорил, что ему поручают усмирить севенцев, как знаменитому знахарю поручают восстановить силы больного, от которого отказались другие врачи. «Не могу же я поспевать всюду!» – сказал Вилляр, услыхав о поражении королевских войск в Лангедоке и о возлагавшихся на него надеждах.

Впрочем, маршал, с обычной своей чуткостью и глубоким знанием людей, понимал, что с его стороны было бы неразумно обнаруживать высокомерие перед таким человеком, как Бавиль: он дал себе слово быть крайне сдержанным в сношениях с ним. А Бавиль не без тревоги ожидал прибытия Вилляра. Он знал, что маршал был одним из лучших друзей г-жи Ментенон и что его победы в Германии придавали ему также большой вес. Интендант до того привык требовать беспрекословного повиновения от Брольи, своего шурина, или от Монревеля, что не без сожаления предвидел необходимость изменить свой образ действий по отношению к Вилляру. Так эти два человека готовились к своей первой встрече, полные обоюдного недоверия и неловкости.

СОБЕСЕДОВАНИЕ

В то время как Вилляр снимал с себя сапоги, любимый паж его, шевалье Гастон де Меркёр, который приходился ему дальним родственником, вернулся от Бавиля: он был послан маршалом к интенданту с приветствием. Трудно себе представить более красивое, оживленное и своенравное лицо, чем у Гастона. Это был юноша, едва достигший восемнадцати лет, с красивыми черными глазами, с очаровательными светлыми кудрями, с белорозовыми щеками, со станом до того тонким и гибким, что многие женщины могли позавидовать ему. Он был одет в маршальскую ливрею – в оранжевую куртку, убранную серебряными галунами с малиновыми полосками.

Сообразно тогдашней моде, паж одевался крайне небрежно: его великолепный галстук был завязан по-мальчишески. Его шляпу украшал пучок белых перьев. Лоснящиеся черные сафьяновые сапоги, с золотыми шпорами, еще более оттеняли его ярко-красные штаны. Богато вышитая портупея поддерживала меч. На плече болтались белые и малиновые шелковые шнурки с серебряной бахромой. Наконец, выражаясь языком тогдашних комедий, это был «образчик цезаренка, один из тех военных щеголей с историческим галстухом, который спускался даже через петлицы».

– Ваше превосходительство! – доложил Гастон. – Г. де Бавиль сейчас явится к вашей милости.

– Как принял он тебя? Без сомнения, вежливо? – спросил маршал, понимавший, насколько важны малейшие мелочи для успеха некоторых замыслов.

– О, сударь, он предстал передо мной во всем своем чиновном величии, и с таким чопорным видом, словно на нем была его бархатная шапочка и парик Те Deum (Тебя, Бога, хвалим). Но что за мрачное у него жилище! От него отдает на версту парламентом. Мне почудилось, что я очутился на острове св. Людовика, у старой г-жи де Ту. Уже при входе меня одолела зевота, которую мне удалось сдержать с трудом.

– Говорят, Бавиль имеет вид высокомерный и гордый? – спросил Вилляр, неприятно задетый нахальными замечаниями своего пажа.

– Ах, ваше превосходительство, скажите лучше, вид у него грубый и спесивый, но далеко не гордый. Что же тогда останется на долю военных? Слава Богу, ворона столько же напоминает гордого сокола, сколько приказный – дворянина.

– Г-н де Меркёр! – строго проговорил маршал. – Вы и ваши товарищи будете относиться с должным почтением к г-ну де Бавилю, исполняя по отношению к нему все свои мельчайшие обязанности, как по отношению ко мне самому, во все время моего пребывания в Лангедоке. Он вправе требовать их. Слышите? Мы тут встречаемся, как равные: у меня нет перед ним никаких преимуществ. Предупреждаю вас: шутки и небрежные замашки придворного пажа не к месту в этой провинции, при теперешних важных событиях. Нечего краснеть, Гастон! – прибавил он более мягко. – Вы достаточно умны. Вы поймете, почему я даю вам подобные приказания. Вы меня обяжете, если сообщите их своим товарищам и всем своим прочим слугам[33]. Тот кто позабудет об этом, в тот же миг перестанет считаться на службе у меня.

В это мгновение лакей маршала распахнул обе половинки дверей и доложил:

– Его превосходительство господин интендант!

Паж отвесил глубокий поклон и вышел из комнаты, с видом скорее сердитым, чем смущенным упреками своего господина. «При всей своей неуступчивости Бавиль, – подумал маршал, – будет, конечно, тронут моей предупредительностью, скажем более, – тем уважением, которое я, вельможа, окажу мантьеносцу. Для успеха моих замыслов мне необходимо, прежде всего, заручиться его расположением».

И Вилляру удалось, с первых же учтивых, обыкновенно ничего не выражающих приветствий, проявить всю прелесть своего ума и самым тонким образом расхвалить интенданта. Проницательный Бавиль слишком хорошо знал свет и царедворцев, чтобы попасться на эту удочку. «Он мне льстит, стало быть, боится меня или хочет властвовать надо мной». Таково было заключение гостя.

– Право, фанатики находятся под покровительством непобедимых чар, если вашему превосходительству не удалось еще подавить восстания, – сказал Вилляр.

– Вас ждали в Лангедоке, чтобы рассеять эти чары. Вы не могли поспеть всюду! – ответил Бавиль.

Маршал прекрасно раскусил умысел Бавиля и весело, с очаровательным добродушием ответил:

– До вас, значит, дошли мои дерзкие слова, что «мне не поспеть всюду и что меня посылают сюда, как знахаря к безнадежному больному?» Хорошо же! Да, признаюсь, сударь, я смею думать, что вы да я, мы совершим нечто такое, чего еще до сих пор не удавалось никому. Прибавлю, между нами, я знаю в совершенстве свое маршальское ремесло. Я знаю, что все эти чудесные случаи, которые приписывают влиянию «митридата»[34], очень просто объясняются благоразумным и ловким лечением, в котором слишком быстро разочаровались другие. То же самое случится с теми событиями, которые разыграются здесь. Поэтому, сударь, предупреждаю вас: славу я притяну себе, вам же оставлю только заслугу.