Тайна древлянской княгини - Елизавета Дворецкая

– Знаете, что я подумала? – вдруг подала голос Предслава, дождавшись заминки в разговоре мужчин.

Все четверо – Воята, Добробой, его брат Мирослав и Буремысл Творинегович – умолкли и посмотрели на нее. Все уже знали, что Предслава Волегостевна не такая женщина, чтобы без надобности встревать в разговор мужчин.

– Переговоры о телах нужно начать прямо сейчас, – продолжала она. – Еще слишком тепло, и им нельзя лежать долго. К тому же… не так уж плохо будет, если кто-то пойдет туда и посмотрит… поговорит с ним… надо предложить ему выкуп сперва за тела, а потом и за Ладогу, если он пойдет на переговоры. Но начать надо с тел, потому что в этом он не откажет. Не должен отказать.

– Главное – разговор начать, а там уж как пойдет, – согласно кивнул Добробой, зрелый мужчина, двоюродный брат и ровесник Велема. – Если не очень много запросит змей проклятый…

– А если он своего бати голову запросит? – хмыкнул Буремысл, самый младший из отпрысков ворчливого старейшины Творинега, который уже переженил десяток правнуков, но все еще правил своим многочисленным родом, не желая сдаваться старости.

Мужчины переглянулись, и Предслава ясно читала по их лицам: и отдадим! Если это все, чего он запросит… Лишиться воеводы-варяга, к тому же не «своего» варяга, рожденного в нурманских семьях самой Ладоги, а пришлого, пусть он и обеспечивал безопасность поселения и округи в течение почти двух десятков лет, казалось гораздо меньшим злом, чем подвергнуть своих людей гибели, а дома и имущество – разорению.

– А пойдет кто? – пожал плечами Мирослав. – Этому чучелу закон не писан. Если он родного брата загубил и на отца ратью двинулся, то чужого кого ему лютой смерти предать – что плюнуть. Худого человека послать – обидится, говорить не станет. А доброго и знатного – кого нам не жалко?

– Честишу, – хмыкнул Воята, и все, как ни были напряжены и расстроены, невольно улыбнулись.

Речь шла о Честимере Путеславиче – отпрыске одного из семи-восьми наиболее старых ладожских родов. В последние годы потомков деда Путени будто сглазил кто: один по торговым делам поехал да сгинул, другой на чудскую стрелу в зимнем походе нарвался, третий на лову медведю под лапу неловко попал, четвертый так, дома, после бани простыл, три дня похворал да и помер. И два года назад оказалось, что восемнадцатилетний Честиша остался старшим мужчиной во всем роду, имея под началом два десятка разновозрастных баб и девок, беспортошных мальцов и отроков моложе себя. Быть им всем заместо отца он не слишком годился, ибо был из тех, кто на бегу вечно путается в собственных ногах. К чести его, к делу он подошел со всем тщанием и очень старался быть достойным старейшиной: в Ладоге над ним посмеивались, но жалели.

– Невелика потеря, если что, – усмехнулся Мирослав. – Да дело такое ему не доверишь!

– Я знаю, кого можно послать, – снова подала голос Предслава.

– Я тебя не пущу, – сразу возразил Воята. – Ты и без того по краю идешь…

– Не я, – успокоила его она. – Утушка.

– Во как! – На лицах мужчин отразилась озадаченность. О женщинах в качестве послов они вообще не думали.

– Она – его племянница, дочь его брата, – напомнила Предслава. – Своя кровь.

– Да он самого брата не пожалел, а уж дочь его точно не пожалеет!

– Брат его был мужчиной и воином, – снова напомнила Предслава. – А Утушка – женщина. Если он на женщину и свою родственницу руку поднимет – значит, никакие договоры с ним вовек невозможны. А если кого станет слушать – только ее.

– Нет так нет! – Мирослав развел руками. – Да Акуновна старшая пойдет ли?

– Она пойдет. Что ей терять?

Мужчины не ответили, молчаливо соглашаясь. Ауд, иначе Утушка, была старшей дочерью Хакона и Дарфине. Ее муж Братила был среди тех, кто пропал на Ореховом острове – вернувшиеся не могли точно сказать, погиб он или раненым попал в плен, знали только, что среди спасшихся его не было. В Ладоге имелось теперь около сотни женщин, жаждавших знать об участи мужей, сыновей, братьев. Все знали, что потери сокрушительны, но каждая в душе надеялась: но уж мой-то не погиб, только ранен, в плену и вернется! Его выкупят или освободят, разбив урманов… Из этих женщин Утушка Акуновна была самой знатной и к тому же приходилась ближайшей родственницей вождю нападавших. А выкупить и достойно похоронить тела погибших было первой обязанностью тех, кто еще оставался в живых. Особенно это касалось тел Гостяты и Хакона.

– Я пойду! – сглатывая и шмыгая распухшим носом, Утушка вскинула отекшее от непрерывных рыданий лицо, едва Предслава впервые намекнула ей на такую возможность. – Пойду! Хоть сейчас пойду! Хоть узнаю, как он там. Отца не вернуть… так хоть мужа… Сейчас идти?

– Это опасно. Хельги, твой стрый, убил родного брата. – Предслава была обязана ее предостеречь, хотя едва ли кто-то в Ладоге лучше Утушки, дочери Хакона, это все понимал. – Одним богам ведомо, пожалеет ли он хоть какую родную кровь…

– Тогда пусть Фенрир Волк и Нидхёгг пожрут его, гада ползучего! – хрипло, с ненавистью выдохнула Утушка пересохшим горлом. – Тогда мне жить и незачем. Не хочу по земле такую дурную кровь носить, что своей не жалеет! Не хочу детей родить с таким пятном на роду! Пусть тогда лучше весь род наш сгинет под корень, чем с таким позором среди людей жить!

– И я пойду! – таким же густым от слез голосом пробормотала ее младшая сестра Малова, еще носившая девичью тканку.

– А ты не пойдешь. – Утушка подняла руку и осторожно погладила девушку по мокрой щеке. – С дедушкой-то кто останется? Нету у него теперь никого, кроме нас с тобой. О нем не подумала?

Малова опять зарыдала. Она родилась вместе с сестрой-близнецом, и Хакон назвал дочерей именами своих предков по женской линии: халогаландской королевы Мальфрид и франкской графини Вальдрады. Словены звали их Малова и Володрада. Но четыре года назад, когда близняшкам было по двенадцать, Володрада умерла. Утушка и Малова теперь оставались единственными в Ладоге родственницами Рерика ярла. А к тому же, как ни искренне было убеждение Утушки, что незачем жить роду, запятнанному смертоубийством между своими, младшую сестру ей было все-таки жалко.

– Она не одна пойдет, – постаралась утешить Малову Предслава. – Другие тоже ведь хотят своих мужей выкупить. я тоже… может быть, пойду, если Воята пустит.

Ей пришлось изрядно собраться с духом, чтобы это сказать. Опасность для нее ведь еще больше, чем для других: за ними пришел только земной враг, а за ней – сам Зверь Забыть-реки! Но не ей, женщине княжеской крови и старшей ладожской волхве, было отсиживаться за чужими спинами. Это расплата за почет для нее и ей подобных – идти впереди.

– Тебе-то ничего не будет, – пробурчала Малова. – Ты старшая волхва да княжья вдова! Попробуй кто тебя тронь!

Предслава только вздохнула и покачала головой. Человек, о котором шла речь, уже совершил такое, чего нет хуже, во что трудно поверить даже им, выросшим на кровавых преданиях. И тем доказал, что для него не существует запретов. Такой может все!

– Да человек ли он на самом деле! – под влиянием этих мыслей вдруг воскликнула Предслава и всплеснула руками, будто еще не в силах поверить, что все это произошло наяву, а не в жутком сне. – Как есть истинный змей!

Но оказалось, что просить о переговорах уже поздно.

Войско из Халогаланда подошло к Ладоге на хмуром рассвете. Дозорные, выставленные на берегу, едва успели добежать до крепости, предупредить – как Змей-С-Моря уже приполз, нарушив некрепкий тревожный сон ладожан. В серых влажных сумерках дружина Рерика и собранное старейшинами ополчение вперемешку валили из ворот на берег Ладожки под крики своих воевод и вопли женщин; резкий ветер тащил по небу тучи, бросал в лица мелкие капли. Воеводы заранее решили, что постараются встретить врага за мостом через Ладожку, не пуская его к воротам крепости, и теперь гриди и вои бежали бегом, теснясь на узком мосту, забыв про порядок, несмотря на усилия воевод. А с той стороны из предутреннего мрака уже доносилось пение боевого рога. Улочки Варяжской стороны за мостом были пусты и тихи: все жители отсюда разбежались, кто в крепость, а кто и вверх по Волхову, в дальние городки. И войско едва успело миновать последние тыны и выйти на открытое пространство, где могло построиться, как оказалось лицом к лицу с врагом.

Ладожское войско было разделено на две части: ополчение под руководством старейшин и Рерикова дружина. Обе они встали, преграждая урманам путь к Варяжской стороне и мосту: ополчение ближе к берегу Волхова, Рерикова дружина дальше. Но и пришлое войско построилось в два клина, над каждым из которых виднелся свой стяг. Один из них Рерик не помнил – с изображением лебедя, зато другой – из синего шелка, с вышитым серебром волком, держащим меч, – был ему хорошо знаком. Это был стяг рода его жены, королевы Сванрад, рода халогаландских конунгов. В первый миг он подумал, что мстить за обиду сестры явился сам Олейв конунг, но вскоре до сознания дошла еще более неприятная правда: под стягом материнского рода сюда явился его младший сын, показывая тем самым, что связь с отцовским родом он порвал. Скорее даже обрубил – острым железом меча.