Озорница - Тереза Медейрос

— Не забудь про английского бульдога! — напутствовала его Эмили. — Обязательно купи ему ошейник с шипами и держи подальше от пуделей. Ты же знаешь, это не настоящие собаки, а просто мохнатые крысы, случка недопустима… — Голос охрип и сорвался.

Весла мерно опускались и поднимались, берег отходил все дальше, и в этот момент возникла чудесная мелодия. Джастин не обманул тогда Эмили. Маори все делали с песней и песней прощались.

Джастин поймал на себе холодный взгляд Чалмерса, но даже не моргнул. Он не спускал глаз с тонкой фигуры на вершине холма, уходящего все дальше, и не вытирал слез. Свежий ветер высушил лицо.

Лишь с наступлением сумерек Эмили спустилась с холма. Саднило горло, налились свинцом руки и ноги, а в душе было пусто. В последний раз она полила слезами могилу отца, но ушли они в песок и будто их никогда не было. За поясом юбки шуршала бумага. Девушка читала и перечитывала письма, адресованные Клэр Скарборо. Строчки дышали теплотой, умом и шармом, как и следовало ожидать от автора. Джастин подбирал простые слова, чтобы рассказать о том, как он провел день, описывал прелести острова, делился смешными эпизодами из жизни Дэвида и говорил о дружбе с маори. Он ничего не утаивал о себе, но так и осталось загадкой, почему письма не ушли по назначению.

Девушка замедлила шаги, завидев сидящего на песке Трини. Сейчас не было никакого желания беседовать с ним или с кем-то еще. Хотелось просто окунуться в море, которое некогда вынесло ее на берег. Эмили прошла мимо, не говоря ни слова.

— Ты куда путь держишь? — спросил Трини, вскакивая.

Эмили внутренне содрогнулась. Если Трини излагает свои мысли простыми словами, значит, настроен очень серьезно.

— Ухожу, — просто ответила Эмили.

— А что я скажу Пакехе, когда он вернется?

— Не вернется! — выкрикнула Эмили прежде, чем успела обдумать свои слова.

— А если ты ошибаешься?

— В таком случае я сама уйду, — твердо пообещала Эмили.

Трини печально улыбнулся и принялся чертить ногой круги на песке.

— Видимо, тебе не хватает мудрости, — сказал он. — Ты следуешь нашему глупому примеру и за каждую самую малую обиду пытаешься жестоко отомстить.

— Он мне всю жизнь испортил, — возразила Эмили.

И тут она поняла, что золото здесь абсолютно ни при чем. Более того, с самого начала было предельно ясно, что проблема не в золоте. Она не могла простить Джастину, что он разбил сердце девочки, слепо верившей в него, и не могла позволить себе выяснить, не поступит ли он так же в будущем. В ее груди теперь билось сердце женщины, а оно не такое прочное, как у ребенка, и способно разлететься на куски от нового удара. На глаза навернулись слезы, и Эмили часто заморгала, чтобы не выдать себя. Нельзя допустить, чтобы Трини увидел ее плачущей, и впредь нужно сдерживаться, никто не должен видеть ее слез.

— Знаешь, мне почему-то вспомнилась фраза, которую я услышал из уст Пакехи, когда он читал из священной книги, — «месть за мной».

— Нет, — возразила девушка и ткнула пальцем в грудь, где свисали на цепочке часы. — На этот раз месть тут, в моей груди. — В темных глазах Трини светилось сочувствие. Эмили раздраженно махнула рукой и с досадой выкрикнула: — Да что с тобой говорить! Ты все равно ничего не поймешь.

— Возможно, я понимаю тебя лучше, чем ты предполагаешь… Клэр.

Собственное имя прозвучало как пощечина. Эмили припомнила, что не раз видела, как Трини внимательно изучает миниатюрный портрет на крышке часов.

— Как ты догадался?

Трини повел рукой вокруг, и Эмили только тут обратила внимание на детей маори, стоявших неподалеку. Обычно веселые и жизнерадостные, на этот раз они хранили полное молчание, и лица у них были грустными.

— Дани узнала тебя по портрету, — пояснил Трини. — По ее словам, ты ангел, которого утратил Пакеха, но теперь тебя расколдовали, и ты свободна.

«Нет, Дани ошиблась, — подумала Эмили, — я вовсе не свободна. Меня снова околдовали — всерьез, а то и навсегда». Девушка откинула крышку часов и обнаружила, что портрет исчез. Как обычно, Джастин забрал лучшее.

— А почему он сам не догадался? — спросила Эмили, глядя на Трини.

— Пакеха видит лишь то, что желает увидеть, так уж он устроен, — ответил туземец с загадочной улыбкой.

Эмили незряче уставилась на пустую крышку часов, и до ее сознания не сразу дошло, что дети начали дружно скандировать: «Клэр, Клэр!», а потом плотно ее окружили. Эмили присела, крепко обняла Дани, зажмурилась и попыталась представить, что держит в руках собственную дочь, которую ей не суждено иметь никогда, и сразу перед внутренним взором встал образ Джастина, склонившегося над фортепьяно.

Трини помог девушке подняться и спросил:

— А как ты отсюда уедешь? Денег у тебя нет…

— Все есть! — воскликнула Эмили. — Сюда меня привело золото, и золото поможет мне выбраться.

Трини в ужасе распахнул глаза, глядя на то, как девушка срывает часы с цепочки, разрывая последнюю нить, связывавшую ее с Джастином Коннором.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

15

«Я готов отдать все золото Новой Зеландии за возможность снова увидеть улыбку на лице твоей мамы…»

Лондон

Входная дверь грохнула пушечным выстрелом, дрогнули стены, посыпалась штукатурка, резанули слух грубые мужские голоса, разорвавшие привычную тишину в коридоре. Стоявшая спиной ко входу в гостиную Амелия Винтерс недовольно поморщилась и еще крепче вцепилась в подоконник. За окном со свинцового неба валил мелкий снег, укутывая белым саваном крохотный внутренний дворик, огороженный высокими стенами. Глядя на голые кусты роз, Амелия подумала, что их не мешало бы подрезать. К сожалению, с садовником пришлось распрощаться и даже еще приплатить ему, поскольку он угрожал пожаловаться в полицию на несносную девицу Скарборо, ранившую вилами его сына.

За спиной жалобно скрипнула дверь, кто-то робко вошел, осторожно ступая по вытертому ковру.

— Вас желают видеть их светлость герцог Уинтропский, мэм.

— Проси.

— Слушаюсь, мэм.

Амелия усмехнулась, отметив, что в трудную минуту Дорин, как обычно, забылась и снова заговорила с просторечным акцентом. Что касается мисс Винтерс, она избавилась от этой дурной привычки раз и навсегда после того, как ей удалось выкарабкаться со дна, ломая по пути ногти и зубы, и основать наконец собственный пансион.

Затрещали половицы под тяжелой поступью, и ей невольно подумалось, что так звучат шаги палача у двери камеры смертника накануне казни. Впрочем, грех жаловаться, вот уж целую неделю в Лондоне только и говорят, что о возвращении молодого герцога, а он лишь сейчас заявился в пансион; но, видно, отсрочке пришел конец и пора держать ответ.