Бранислав Нушич - Дмитрий Жуков

Это была шутка. Даринка и восприняла предложение Бранислава как шутку. Но вместе с тем задумалась: «Если я выберу первый порок — азартную игру, то и дом и хозяйство — все прахом пойдет! Выберу пьянство — ни дома, ни здоровья не будет! Лучше выбрать третий порок — женщин. Куда бы муж ни пошел, а все равно домой вернется!» Подчеркнула она на бумаге, где были выписаны «пороки», слово «женщины», а Бранислав, аккуратно свернул листок, положил его в карман.

Рассказ этот явно апокрифический, но живы еще люди, слышавшие его из уст престарелых Даринки и Нушича, который при своей склонности к мистификации тотчас доставал из кармана какой-нибудь сложенный листок и начинал помахивать им в воздухе.

Во всяком случае, после того как семья переехала в Белград и Бранислав был назначен управляющим театром, Даринка всей душой возненавидела актрис и в доме их у себя не принимала. Закулисные слухи в театральном мире распространяются быстро. Всегда находились «добрые души», сообщавшие об интрижках господина директора.

У мудрой Даринки был врожденный такт. Она гордо вскидывала голову и говорила:

— Я не верю, что мой Бранислав может обмануть меня. А если даже это правда, меня не касается то, что происходит за кулисами, ведь в ложе сижу я, госпожа Нушич!

Семейная наука — это единственная отрасль знания, в которой можно все понять, но ничего нельзя объяснить. А Нушич пытался объяснять, когда Даринка закатывала ему сцены ревности. Он доказывал ей, что человек от природы слаб, что он имеет право на «грехи»… И лишь когда он со слезами на глазах начинал говорить Даринке о своей любви, говорить, что дороже нее, детей, дома для него нет на свете ничего, она сменяла гнев на милость.

Нушич не лгал. Что бы ни говорили пуритане, какие бы противоречия они ни находили в том, что здесь написано, для Нушича и в самом деле дороже и милее Даринки не было никого, и он доказал это за сорок пять лет их совместной жизни.

Но можно сказать со всей определенностью, что хрестоматийные герои и героини в жизни тоже встречаются. И очень часто.

Такой была сама Даринка. Когда друг Бранислава, светский лев Павел Маринкович, будучи министром его величества, вздумал приударить за госпожой Нушич, она тотчас сказала об этом мужу.

Новый Сад принял Нушича почти восторженно. Театр этого города был старше белградского и имел сложившиеся традиции и испытанную труппу. Город, несмотря на его славянское население, даже в своем облике имел нечто от барочной Вены, в репертуаре театра царила патетическая австро-венгерская драма. Несмотря на относительную культурную автономию разноплеменных ее областей, «лоскутная монархия» медленно, но верно насаждала немецкий дух, постепенно переиначивая не только образ жизни своих многочисленных славянских подданных, но и образ мышления. Влияние это настолько укоренилось, что и теперь еще при встречах с чехами, хорватами или словенцами свежему славянскому взгляду отчетливо видна своеобразная славяно-немецкая гибридность их культуры и манеры поведения.

Если в человеке много жизненной силы, он очень быстро оправляется от любых ударов. Ее в Нушиче всегда было с избытком.

Унынию нет места — в новосадском театре перед ним открывается непочатый край работы. Репертуарная политика меняется в корне. Нушич заставляет новосадскую публику рукоплескать сербской национальной драме и комедии. Венская сентиментальная драма уступает место не только пьесам Веселиновича, Нушича, Илича, но и мировой классике. Новый директор с увлечением ставит Шекспира, Шиллера, Ибсена и, конечно, своего любимого Гоголя, успешно выступая в роли режиссера. Театр месяцами разъезжает по австрийским владениям, населенным сербами, и добирается до самого Сараева, где драма Нушича «Князь Семберийский» имела оглушительный успех. За 17 месяцев было показано 459 представлений в самом Новом Саде и на гастролях.

Несмотря на постоянные разъезды, Нушич много пишет, у него уже готова комедия «Свет». Он устраивает веселые театральные празднества. И… влюбляется.

Влюбляется в маленькую актрисочку Йованку Барьяктарович, которая была замужем за актером того же новосадского театра. В приподнятом настроении Нушич готовится к… юбилею.

Да, да, к собственному юбилею. Браниславу Нушичу «стукнуло» всего лишь сорок, однако он прекрасно помнит, что начал свою литературную деятельность в 1880 году. И хотя первые свои стишки он предпочитает не вспоминать, празднование двадцатипятилетия со дня их появления на свет назначается на 25 января 1905 года.

Ничто не может испортить его прекрасного настроения — ни разговоры новосадских писателей, журналистов и актеров о том, что директор тщеславен, ни угрожающее финансовое положение театра… Нушич шутит, смешит окружающих, и они невольно заражаются его праздничным настроением. Впоследствии он даже хотел сочинить комедию об этом юбилее и сделать себя в ней самым смешным персонажем. Юбиляр, как во сне, проносится сквозь вихрь праздничных удовольствий и приходит в себя лишь в своей скромной квартирке, где его уже ждут судебный исполнитель и полицейский чиновник, пришедшие описывать мебель, которую забирают в счет долгов, сделанных во время подготовки юбилея.

Новосадский писатель Йован Грчич, с которым Бранислав переписывался, еще собираясь в пожаревацкую тюрьму, славил Нушича в юбилейной статье:

«Литературная работа Нушича разветвляется во многих направлениях, но вся она служит драгоценным доказательством той истины, что литература всякого народа может стать действительно великой и блестящей, если возникает и растет сама по себе, если она самотворна, но она перестает быть такой, если часто залетает в чужой рой или допускает, чтобы ей часто досаждали гости-чужестранцы…»

Грчич перечисляет: «Князь Иво Семберийский», «Протекция», «Лилиан и Оморика», «Так надо было», «Народный депутат», «Обыкновенный человек», «Шопенгауэр», «Под старость», «Наши дети»…

Подчеркивая национальный, народный характер творчества Нушича, Грчич проницательно замечает: «Теперь он сделает еще больше, он в состоянии сделать много больше. Только враг развития сербской литературы может сказать сейчас Нушичу, что он сделал все, что мог, и тем невольно оттолкнуть его от дальнейшей работы».

Оттолкнуть Нушича от работы невозможно было никакой лестью. Грчич сказал это для красного словца, а на самом деле, хорошо зная Бранислава, он верил в его звезду.

Двадцатипятилетний юбилей! Это звучит весомо, но не отражает истинного положения вещей. Браниславу Нушичу предстоит поработать еще столько же, чтобы стать самим собой.

«Солидные критики» пока еще его не признают. Его презрительно называют «комедиантом и циркачом» и понукают расходовать силы на драму — жанр для него совершенно безнадежный.

Выяснилось, что устройство юбилея в столь раннем возрасте — великолепный тактический ход. Сразу становится ясным, кто тебе друг, а кто — враг. Враги зубоскалили, друзья приезжали или присылали теплые письма.

От знаменитого художника, академика Уроша Предича, пришла великолепная карикатура. Элегантно одетый Нушич лежит на лавке, символизирующей его обязанности. За ноги драматурга держит дряхлая «старость», а к изголовью приникла нежная рыдающая «юность». Над ним возвышается могучая фигура палача («публика»), занесшего над Нушичем дубинку («признание»). Слева бог времени Хронос держит песочные часы, под которыми стоит зловещая цифра 25! А справа скелет с косой — «критика» — тащит за руку «славу» — деву с пальмовой ветвью.

Юбилей удался на славу. Поставлена была драма «Так надо было», в которой одну из ролей играла Йованка Барьяктарович. Военный оркестр из Петроварадинской твердыни, мрачные стены которой возвышаются у Нового Сада на другом берегу Дуная, усердно выдувал сербские марши. За торжественной частью последовало пиршество, которое было продолжено на другой день в городе Сремские Карловцы, на третий день… В общем, разъехались гости не скоро.

Похмелье было ужасным.

Новосадская «внебрачная прогулка» кончилась скандалом.

Йованка Барьяктарович, миленькая женщина, но не очень талантливая актриса, сперва заигрывала с директором, но, когда их любовные свидания стали постоянными, серьезно влюбилась в него. Она принадлежала к тем страстным, но нерешительным натурам, которые мучаются двусмысленностью своего положения и тем не менее неспособны избрать что-либо одно. Такие женщины прекрасно уживаются с двумя мужчинами. Терзаясь, они отдаются любовнику. Терзаясь, они требуют внимания от мужа. Она клялась Браниславу в любви и тут же уверяла его, что никогда не сможет оставить мужа.

Нушич и не требовал от нее этой жертвы, он и сам никогда бы не оставил Даринку с детьми. От безнадежности и нервности страсть, принимаемая за высокую любовь, все разгоралась. В конце концов Йованка постаралась убедить себя, что семья не должна разрушаться, что семья — это жалкая, но необходимая проза, которая призвана оттенять поэзию любви. Такая «философия», видимо, вполне устраивала Бранислава, и он охотно соглашался с Йованкой. Но нелепо думать, что во всем этом была хоть доля цинизма. Просто в жизни иногда встречаются неразрешимые задачи, и люди как бы зарывают головы в песок, чтобы ничего не видеть и не слышать.