Сосуд и зеркало. Развитие эмоционального ресурса личности в психотерапии - Евгения Трошихина

В предыдущих композициях сначала появился остров мертвых, затем он был разрушен. Теперь здесь изображена сходная теневая область в бессознательном, но она не изолирована. Лампа и очки говорят о возможности осветить и рассмотреть материал, который связан с остановившимся временем, на что указывают положенные набок часы, и конфликтом, представленным скрещенными мечами. О мечах Зоя сказала, что это знаки, они могут указывать направление, они обращены в сторону ангела и дельфинов – помогающих и спасающих аспектов.

На сознательном уровне в центре, в том месте, где раньше находилось стекло, расположена хрустальная пирамида. Такая пирамида способна отражать свет под разными углами, в отличие от стекла, которое лишь пропускает лучи света. Не говорит ли это об изменениях в способе видения, доступности многогранного отражения? Пирамида – объемная фигура, ее прозрачная поверхность отражает свет под разными углами, что может говорить о появлении пространства «как будто бы». У меня создалось впечатление, что эта область еще невелика и уязвима, рассказ носил отпечаток двумерности с делением объектов на живое и неживое. Можно понять так, что живое – это что-то конкретное, которое может существовать физически, а неживое связывается с духовными аспектами. Живым она назвала ребенка, перо, дельфинов и орла. А неживым – композицию темных фигурок и ангела.

На этой сессии Зоя рассказала приснившийся ей накануне встречи следующий сон.

«Я нахожусь в комнате. Приходит девочка, понимаю, что у нее должен начаться приступ. Ее мать тоже понимает. Девочка ложится, а мать уходит недовольная. Я пытаюсь положить девочку удобно и вижу, что она лежит на иголках, пытаюсь убрать их, тороплюсь».

В этом сне, когда мать оставляет свою дочь без необходимой помощи, Эго сновидца берет заботу о ребенке на себя. В сновидении Зоя защищает девочку от острого и опасного во внешнем и внутреннем мире – иголок, ухода матери, приближающегося приступа, от ранящего физически и психологически. Тогда как сама мать выказывает явное пренебрежение, отворачивается и уходит от дочери, недовольная тем, что той нужна забота и внимание, Эго сновидца берет на себя материнские функции. Это означает, что Зоя теперь стала заботиться о своем внутреннем ребенке. Что бы ни представлял собой ребенок в композиции и сновидении – отщепленную инфантильную часть, истинную Самость, зарождающиеся новые возможности, – с этим внутренним содержанием установлена связь, и оно находится под защитой.

Заключительные комментарии

Завершая описание случая, остановлюсь на некоторых особенностях создания композиций и хода процесса терапии.

В то время когда клиент рассматривает фигурки на полках, бессознательное ищет пути выражения через материал коллекции, тогда образуется незримая связь с определенными фигурками, идущая из глубины души. Бессознательное находит самый лучший объект с точки зрения комплексности его характеристик для выражения своего послания на языке символов. Это работа трансцендентной функции.

В случае Зои процесс выбора происходил иначе. Ее часто не устраивали те фигурки, которые были в коллекции. Например, она говорила: «У вас нет черного маленького рояля, этот слишком большой, ладно, поставлю этот белый камень, он подходит по размеру» или «Я поставила бы сюда фигурку девушки в белом платье с опущенной головой, я знаю такую, но поскольку у вас ее нет, поставлю хрустальный череп, он тоже прозрачный». Как будто по одному-единственному признаку из всего многообразия коллекции выхватывался один предмет для точного обозначения некой идеи. Довольно часто Зоя приносила какие-то свои фигурки, как бы заранее зная, что именно она создаст. Например, фигурку волка, белой лошади, хотя лошади в коллекции были. Создавалось впечатление, что для выражения какого-то сугубо конкретного внутреннего содержания важна какая-то конкретная фигурка или даже какая-то ее отдельная характеристика, что эта фигурка должна полностью соответствовать содержанию, как слепок с оригинала. Как будто есть только один способ, с помощью которого может быть выражено бессознательное. Однако если представить гипотетически, что это была бы совершенно другая коллекция, бессознательное выбрало бы нужные ему символы, чтобы выразить свою тему, хотя конкретная композиция стала бы несколько иной. Кроме того, Зоя не замечала, что выбранные фигурки отражают что-то еще, помимо задуманного ею. В таком случае то, что выражено в символах, приравнивается к реальности, многозначность символа не замечается или не допускается. А ведь появившаяся картина – символическое воплощение бессознательного. Она метафорична, многогранна и всегда говорит о большем, сообщает что-то такое, о чем человек еще не знает.

Выбор Зои происходил так, как будто она искала что-то абсолютно точное, тождественное, при этом различия отметались. Также, рассказывая о композиции, она фактически говорила о том, что именно здесь должно быть (например, картина Арнольда Бёклина, выставка, которую она посетила, увиденный по телевизору сюжет или сновидение), а не о самой композиции, которая появилась здесь и теперь. Зоя упускала из виду то, что созданная сейчас композиция не может в точности соответствовать тому, что было когда-то. Выстроенную композицию отличает особенная влажность песка, высота горок, расположение фигурок и их выбор. Она может быть похожа на что-то, сон или явь, но только похожа, а существует отдельно, в отсутствии самого события. Рассказ о песочной картине мог бы звучать так: арфа и скрипка напоминают о проецируемых на рояль музыкантах, о той композиции, которую я видела на выставке. Но Зоя рассказала о самой выставке.

Такое буквальное прочтение свидетельствует о символическом приравнивании и отсутствии глубины внутреннего пространства, где символы известны и непостижимы, реальны и метафоричны. Так и спираль композиции оказывается не «как будто» водоворотом, а именно водоворотом-цунами в Японии. Метафора берется буквально, так что становится эквивалентом реальности. Внутренний и внешний мир приравниваются, между ними нет зоны перехода, третьего пространства, необходимого для жизни символов.

П. Фонаги (Fonagy, P. at al., 2007) описывает три субъективные модели отношений между внутренним миром человека и внешней реальностью: психическая эквивалентность, претензия (pretend) и ментализация (mentalizing).

В случае психической эквивалентности внутренний мир и внешняя реальность просто приравниваются. То, о чем человек думает и что чувствует, по его представлениям, является прямым отражением того, что происходит во внешнем физическом мире, и наоборот. При такой структуре не проводится никакой дифференциации между внутренними размышлениями, фантазиями, чувствами и фактами, реальными событиями. То, что мыслимо – реально, то, что реально – мыслимо, и, следовательно, в таких ситуациях человек ограничен в интерпретации своего опыта. Существует только то, что происходит с ним, и это что-то совершенно определенное, однозначное.

Модель «претензия» (pretend) характеризуется тем, что внутренний мир отщеплен от внешнего, он никак не стеснен действительностью. Независимо от того, что человек воображает, он признает это за реальность, а то, что им игнорируется, представляется несущественным. Иными словами, для данного способа характерны механизмы диссоциации мыслимого и реального и отрицания того реального, что не вписывается в воображаемое. Это своего рода претензия человека на то, что воображаемое им и есть сама реальность. Сам человек как интерпретатор или создатель опыта ограничен, потому что принятие во внимание действительности угрожает тому, что было предположено, и открывает дверь к тому, что было проигнорировано.

При ментализации, или рефлексивном способе, признается, что внутренний мир отделен от внешней реальности, но остается связанным с ней. Для данной модели характерны размышления человека над тем, как фактически происходящее с ним вызывает его мысли, чувства или фантазию и как это, в свою очередь, влияет на происходящее. В этом способе проводятся различия между событиями и реакциями на них, и субъективный опыт чувствуется как имеющий глубину, необходимую для разносторонних интерпретаций. Таким образом, человек может наслаждаться мерой внутренней свободы. Ментализация – это особая символическая функция, она показывает человеку, что его внутренний мир богат, сложен и неоднозначен, и таков же внутренний мир других людей. Формирование ментализации зависит от опыта взаимодействия ребенка с другими взрослыми, доброжелательными и рефлексивными, т. е. теми, которые сами обладают данным способом ментализации.

П. Фонаги отмечает, что репрезентация раннего опыта привязанности – это не жесткий «шаблон», а, скорее, та глубина, при достижении которой способность к ментализации позволяет исследовать свой опыт и переживать эмоционально заряженный опыт, распознавать намерения и мотивации других людей. В какой-то момент психического созревания ребенок приходит к открытию, что сознание есть и у других людей и что оно сравнимо с его собственной способностью чувствовать свои переживания. Признание субъективности объекта позволяет строить с ним отношения как с другим субъектом. В этом проявляется зарождающийся интерес ребенка к другим людям, у которых тоже есть сознание, и это проблема, с которой, по мнению Фонаги, взрослые пограничные личности продолжают сталкиваться.