Невозможность путешествий - Дмитрий Бавильский

Точность Муратова не показная, снайперская, афористичная, особенно когда дело касается живописных или архитектурных манер и их описаний, рассортированных по городам, следовательно, векам и школам. Каждый топоним ассоциируется у Муратова с определенными эпохами, в которые Рим или Неаполь, Сиена или Парма достигали пика развития или же, напротив, упадка, поэтому описания городов можно выстроить по географическому принципу, как «Образы Италии» и созданы.

Но можно и переверстать в хронологическом порядке. Тогда получишь практически непрерывную историю истории и искусства от древних греков и римлян, с коими у Муратова ассоциируются Неаполь и Сицилия до барокко, которого так много в Венеции и Риме; при этом не минуя Средневековья (городки Ломбардии), и, разумеется, Возрождения, которое распадается, в свою очередь, на города прото-Возрождения, Флоренцию Высокого Возрождения и его последыши замедленного развития, вроде какой-нибудь Падуи или Мантуи.

Город выстраивается вокруг того или иного концепта (двух-трех мыслей), образующих долгий инерционный путь развития (или торможения) этой самой мысли, окрашивающих топонимы в виражи разного цвета и разной степени насыщенности. Такое невозможно придумать «на местности», но лишь отрефлексировать постфактум, подогнав реальность под концепцию.

Для того, чтобы хоть как-то восстановить контекст муратовского путешествия, мне пришлось обложиться книгами, постоянно сверяя маршруты и описания 1) с большим иллюстрированным путеводителем по Италии; 2) с несколькими локальными путеводителями по Риму и Венеции (впечатление от них стоит описать отдельно); 3) с жизнеописаниями живописцев и архитекторов Вазари; 4)с гуглом (я гуглил репродукции картин и фотографии знаменитых мест).

При всей методологической изощренности, в «Образах Италии» отсутствует самая главная система — прагматическая, многочисленные сведения и наблюдения, неожиданно прерываемые на десяток страниц пересказом той или иной средневековой хроники, разбросаны по страницам трилогии, из-за чего собрать их в одном месте (приезжая куда-то или желая собрать в кучу все, что сказано о Корреджо или, к примеру, одном из Беллини, как известно, работавших в самых разных городах) нет никакой возможности.

То есть можно, конечно, забить текст в букридер и искать с помощью функций редактирования, но представим себя в полевых условиях и ужаснемся количеству ненужных действий, которые придется произвести тому, кто пожелает-таки воспользоваться книгами Муратова как путеводителем.

А он ведь, зараза, постоянно этим соблазняет; написанный в другую информационную эпоху, неторопливый и весьма подробный… (Чего больше всего не хватает нынешним бедекерам, так это неторопливости и взвешенности, впрочем, как и оригинальности — нынешние-то все как с одного первоисточника переписаны, с добавлениями, в силу силы авторского интеллекта, когда он имеется, тех или иных стилистических виньеток. И путеводители «Афиши» здесь не исключение.) От этих подробностей впадаешь в ступор, а картинки из сети добивают тебя: все эти богатства, накопленные веками, охватить простому смертному эпохи постиндустриальных несоответствий невозможно. Уже классическое итальянское путешествие предполагало на беглое знакомство с достопримечательностями не меньше полутора-двух (а то и семи, если вспомнить первое итальянское путешествие Стендаля) лет…

Нынешние вакцинации, ограниченные двумя, ну, хорошо, тремя неделями дают возможность даже не галопа, но того самого поточного туризма (охватывающего только самое важное или типическое), на который мы обречены даже в самом лучшем варианте состоятельной пенсии.

Когда ты осознаешь это, прагматические червячки уползают обратно в умозрительные щели, и тогда обильное муратовское слюновыделение оказывается вполне съедобным. Особенно если разбавить его гугловскими картами и выкладками из википедии (да набирая имя или топоним, сразу переходите в итальянскую или английскую версию, они в разы содержательнее и полнее).

«Итальянские стихи» А. Блока

Путешествие в Европу (Италия и Германия), предпринятое совместно с Любовью Дмитриевной в надежде сохранить брак, длилось два с небольшим месяца (14 апреля — 21 июня) и достаточно подробно запротоколировано.

Во-первых, есть поэтический цикл, сочинявшийся и дополнявшийся еще лет пять и которые, как говорил сам Блок, «меня как бы вторично прославили…».

«Черное небо» (главный, пожалуй, образ цикла) Италии возникает из-за чудовищной депрессии и сложных жизненных обстоятельств, предшествующих этой поездке, в которую супруги практически сбежали (в том числе и на фоне проблем с родительским поместьем в Шахматове, из-за чего внешняя коллизия путешествия напоминает «Вишневый сад»).

Во-вторых, есть письма 1906 года, обращенные в основном к матери, куда попадают не только впечатления. В первом из них, связанных с поездкой, написанном накануне отъезда, Блок рассказывает о петроградских гастролях МХТ и посещении спектакля по чеховской пьесе, правда, не «Вишневого сада», но «Трех сестер», что, впрочем, выглядит и звучит не менее символично. Письмо это вышло в духе эпистол незабвенного Мартина Алексеевича из сорокинской «Нормы».

Крайне прочувствованно описывая спектакль, Блок неожиданно срывается на красный крик.

«Все живем за китайскими стенами, полупрезирая друг друга, а единственный общий враг наш — российская государственность, церковность, кабаки, казна и чиновники — не показывают своего лица, а натравливают нас друг на друга.

Изо всех сил постараюсь я забыть начистоту всякую русскую «политику», всю российскую бездарность, все болота, чтобы стать человеком, а не машиной для приготовления злобы и ненависти. Или надо совсем не жить в России, плюнуть в ее пьяную харю, или изолироваться от унижения — политики, да и «общественности» (партийности)…»

Пропустив абзац, перехожу к финалу, поясняющему, в каком состоянии духа великий русский поэт отправился смотреть искусство на «свою другую родину — Европу, и Италию особенно…»

«Я считаю теперь себя вправе умыть руки и заняться искусством. Пусть вешают, подлецы, и околевают в своих помоях…»

Мы видим хрестоматийное противопоставление поэта и толпы, искусства и отвратительной реальности… В следующем письме матери (уже из Венеции) Блок пишет и про искусство:

«Итальянская старина ясно показывает, что искусство еще страшно молодо, что не сделано еще почти ничего, а совершенного — вовсе нечего: так что искусство всякое (и великая литература в том числе) еще все впереди…»

Искусство ему нравится (больше всего Беллини и Фра Анжелико, а меньше всего банальный как полдень Рафаэль и грязноватый, небрежный Тициан), а вот сама страна Италия, чьи самые великие эпохи остались давно позади, как-то не очень, то есть вообще никак («все это — одна сплошная помойная яма…»). Несмотря на головокружительные (в прямом и переносном смысле) пейзажи Равенны и Тосканы.

Из Милана он пишет: «Мы смотрим везде почти все. Правда, что я теперь ничего не могу воспринять, кроме искусства, неба и иногда моря. Люди мне отвратительны, вся жизнь — ужасна. Европейская жизнь так же мерзка, как и русская, вообще — вся жизнь людей во всем мире есть, по-моему, какая-то чудовищно грязная лужа.

Я написал несколько хороших стихотворений…»

(Вот они и составили костяк неоднократно обновляемых «Итальянских стихов».)

И в-третьих, есть серия очерков «Молнии искусства» (официальный подзаголовок «неоконченная книга «итальянских впечатлений»), куда, помимо предисловия и послесловия, вошло пять небольших эссе.

Кажется, книга эта, едва начатая, не могла быть закончена. И потому, что разочарование и апатия выговорены уже на первых страницах (большей серьезности ради им придан вид кризиса европейской цивилизации) особого развития не имеют, а передвижение из точки в точку без какого бы то ни было драматического (драматургического) развития не пишутся.

Не могут писаться.

Даже если к их осуществлению приступает человек, понимающий, что каждое его слово со всех сторон будет рассмотрено под лупой поклонниками и литературоведами.

Раннее творческое (как, кстати, и сексуальное) начало, с одной стороны, изощряют человека, а с другой — быстрее тратят горы его внутреннего угля, покрывая восприятие действительности уже сгоревшим топливом.

Для этого, вероятно, и необходимо искусство.

«…для чего? Не для того, чтобы рассказать другим что-то занятное о себе, и не для того, чтобы другие услышали что-нибудь с моей точки зрения лирическое обо мне; но во имя третьего, что одинаково не принадлежит ни мне, ни другим; оно, это третье, заставляет меня воспринимать все так, как я воспринимаю, измерять все события с особой точки и повествовать о них так, как только я умею. Это третье — искусство; я же — человек несвободный, ибо я ему служу…»