На холмах горячих - Иоаким Кузнецов

В ответ Бенкендорф составил довольно любопытный документ:

«Во исполнение высочайшего повеления, объявленного мне Вашим сиятельством в отношении от 7-го мая за

№ 50, чтобы во время приезда посетителей к Кавказским Минеральным Водам был для наблюдения назначен штаб-офицер вверенного мне корпуса, я возложил сию обязанность на майора корпуса жандармов Алексеева, о чем и доведено мною до высочайшего сведения; и сверх того, предлагая поручить начальнику 6-го, доверенного мне корпуса ген.-майору графу Апраксину такое же наблюдение в Пятигорске по случаю намерения его посетить Кавказские Воды для поправления своего расстроенного здоровья, я имел честь представить о сем Вашему сиятельству рапорт от 7-го мая за № 730...»

Генерал-майор Апраксин, приехав в Пятигорск «для поправления своего расстроенного здоровья» сутками кутил в доме генеральши Мерлини, выезжал с ней в окрестности города и уехал в Петербург с опухшими глазами. А вот жандармский майор Алексеев в Пятигорске проявил необычайное рвение. Он обвинил военного коменданта города генерала Энгельгардта в оплошностях секретного политического характера «касательно доктора Майера, причастного к делу декабристов». В донесении Бенкендорфу он охарактеризовал коменданта как человека добродушного, чересчур старого и слабого для занимаемой должности. Он также уличал заместителя коменданта майора Унтилова в беспробудном пьянстве, карточной игре и взяточничестве вкупе с городничим Устиновым.

Он обрушился на недавно вступившего в должность председателя Строительной комиссии подполковника Пантелеева, у которого «нет никаких понятий о военной и гражданской архитектуре». Пользуясь этим, архитекторы братья Бернардацци занимаются казнокрадством, в чем они «уличались и ранее инспектором-ревизором Теребиловым, который не довел дело до конца по неизвестным причинам». Майор Алексеев сообщал Бенкендорфу:

«При Елизаветинском источнике сделана галерея длиною десять сажен и шириною три, на восьми столбах, покрытая досками и обтянутая с боков холстиною. Таковую галерею можно выстроить за 750 руб., а в отчете она показана в шесть тысяч. Недалеко от оной выстроена круглая маленькая беседка на четырех из камня сложенных колоннах, покрытая железом, посредине поставлена Эолова арфа. За постройку много две тысячи, а в отчете значится двенадцать тысяч...»

Алексеев жаловался, что, когда он предъявил Энгельгардту изложенные обвинения, тот выгнал его из свого кабинета, а Устинов и того больше: «Прочь отсюда, голубой мундир».

«Из вышеописанного, Ваше сиятельство, усмотреть изволите, каково должно идти здесь всем делам, и что я при всем усердии моем нахожусь в затруднительном положении в выполнении со всей точностью возложенного Вашим сиятельством поручения. Офицеры, приезжающие для лечения, из оставшихся на зиму совершенно находятся без начальства, ибо ген. Энгельгардт не имеет возможностей ни во что вмешиваться, а майор Унтилов поведением своим лишился всякого уважения, должного занимаемому им положению...»

Бенкендорф направил донесение Алексеева Чернышеву. Чернышев — главнокомандующему войсками на Кавказе барону Розену. Розен — Вельяминову. Вельяминов лично выехал в Пятигорск, не стал трогать вконец одряхлевшего Энгельгардта, устроил Унтилову очную ставку с Алексеевым и разобрался в точности донесений жандармского офицера. Выяснилось, что лично сам Алексеев не видел пьяным Унтилова, а пользовался всего лишь слухами. Алексеев также не мог назвать свидетелей, которые подтвердили бы, что заместитель коменданта Унтилов брал взятки вместе с городничим Устиновым.

Вельяминов обстоятельно расследовал и обвинения, предъявленные братьям Бернардацци. В рапорте главнокомандующему Розену Вельяминов писал, что на оборудование самого Елизаветинского источника и его галерею в общей сложности «употреблено 2272 руб. 347вКоп.», а «каменная беседка в публичном саду построена в 1830 году по предписанию ген. от кавалерии Емануеля от 16 апреля 1830 г. №> 285, употреблено 1398 руб 25 коп.». При этом Вельяминов подчеркивал, что жандармский майор, указывая фантастическую сумму, затраченную на Эолову арфу (12000 руб.), не удосужился даже взглянуть на сие сооружение: пишет в донесении, что она четырехколонная, в то время как она всегда была восьмиколонной...»

Обвинение в нечестности архитекторов Бернардацци было тяжело пережито братьями, которые своим трудолюбием и бескорыстием снискали всеобщее уважение. Иосиф заболел и слег.

В тридцатые годы почти каждое лето в Пятигорск приезжал заниматься врачебной практикой доктор штаба Кавказской линии Николай Васильевич Майер, маленького роста, с большой коротко остриженной головой, высоким крутым лбом и большими выразительными глазами.

В первый свой приезд он прежде всего нанес визит главному административному лицу лечебных учреждений Федору Петровичу Конради. Тот любезно усадил коллегу, стал выспрашивать, откуда гость. Николай Васильевич рассказал о себе. Родился в Петербурге в семье комиссионера книжной лавки Академии наук. Закончил высшее медицинское учебное заведение, стажировался у опытных столичных специалистов. А потом был направлен на Кавказ в распоряжение командующего Линией генерала Вельяминова. Тот определил его штабным лекарем. Вот и все.

Конради, внимательно всмотревшись в приехавшего» вдруг весело сказал:

— А я ведь с вашим батюшкой Василием Генрихов вичем был дружен. И, знаете ли, на какой почве сошелся?.. Ваш отец был единственным в Петербурге книжным комиссионером, который, пользуясь заграничными связями, выписывал из Европы литературу по всем областям науки и искусства. В лавке всегда было много ученого мира. Батюшка ваш был полиглот, каждому покупателю мог предложить что-то интересное. А я, знаете ли, часто заходил в лавку вашего батюшки, был постоянным его клиентом. Василий Генрихович разрешал порыться на полках и даже водил меня в свой книжный склад, чтобы отыскать нужное издание.

Конради был рад встрече с сыном петербургского библиофила и выразил готовность оказывать ему всяческую помощь.

— Вообще-то я приписан к военному госпиталю, но хотелось бы из-за финансовых трудностей заняться частной практикой, лечением гражданского населения,— сказал Николай Васильевич.

— Пожалуйста, ведите прием у себя на квартире* выезжайте на вызовы,—охотно согласился Федор Петрович.

От Конради Майер пошел к главному врачу военного 8 Заказ № 372 217

госпиталя Якову Федоровичу Рсброву, брату известного на Кавказе помещика — шелковода и владельца домов в Пятигорске и Кисловодске Алексея Федоровича Реброва. Доктор Ребров оказался человеком приятным, добродушным, он познакомил гостя с молодым ординатором Иваном Егоровичем Барклаем де Толли, повел показывать офицерские палаты. Здесь была большая скученность, и поэтому многие состоятельные офицеры жили на частных квартирах. Яков Федорович повез Майера на гору Горячую в бывшую оборонную казарму, в которой был размещен солдатский госпиталь. Тут было еще хуже. В огромных комнатах стояло по тридцать коек, в узких проходах между ними можно было протиснуться еле-еле. Тяжелый запах ран, медикаментов, несвежего белья, изможденные раненые и больные...

Прожив несколько дней в ресторации, Майер нашел для себя квартиру. Первую половину дня проводил в офицерском госпитале, в доме Орлова, вторую — вел прием у себя на квартире.

По городу пронесся слух, что приехал новый доктор, который лечил в Ставрополе штабных офицеров и генералов и даже самого Вельяминова. К Майеру повалили пациенты. Многие, побывавшие у него на приеме, отзывались о нем восторженно: умен, разносторонне образован, владеет иностранными языками, а его советы больным помогают как нельзя лучше. Особым авторитетом Майер стал пользоваться у женщин. Вроде бы не атлет и лицом некрасив, а прелестный пол других докторов и знать не желал.

А когда нового доктора стала посещать самая очаровательная гостья Вод московская госпожа Мансурова и, более того, «водяное общество» увидело врача и пациентку гуляющими каждый вечер под руку в Емануелевском парке, в ресторации, у Машука, разговорам было дано достаточно пищи.

Столь явная дружба на виду у многих ревнивых почитателей красоты госпожи Мансуровой сослужила Майеру дурную службу. И вдруг неожиданно прелестница уехала в Москву, не закончив лечебный курс. Завистники были удовлетворены.

Репутация доктора окончательно была подорвана. Знать, лечащаяся в Пятигорске, стала говорить о том, что Майер по образу мыслей опасный вольнодумец, материалист. В личных беседах преподносит «горькие и

едкие лекарства», позволяет себе осуждать лиц, власть предержащих.

Масла в огонь подлил ночной вызов на квартиру генерала Сергеева, у жены которого приключились колики в животе. Николай Васильевич внимательно осмотрел генеральшу и, выспросив, какую пищу она употребляла в ужин, пришел к заключению, что госпожа объелась пирожным, прописал ей слабительное.