Шопен - Фаина Оржеховская

…Они еще спорят о ее наружности – Тит уверяет, что она классическая красавица, Фридерик не согласен с этим, скорее она неотразимо обаятельна, – как вдруг замечают какое-то волнение среди обедающих и слышат восклицание, раздающееся у соседнего столика:

– А ведь поляки-то взбунтовались! Подумайте-ка, поднялись!

Поднялись! Когда же это произошло?

Уже на улице, от мальчика, разносчика газет, они узнают, что восстание началось четыре дня тому назад, двадцать девятого ноября. Растерявшись, они бегут обратно в гостиницу, а там хозяин встречает их сообщением:

– У вас на родине беспорядки! Сочувствую вам всей душой!

…У себя в номере, сжав губы, Шопен спешно укладывал вещи. Тит сидел поодаль, курил трубку и не мешал ему. Он должен был многое обдумать. Самое главное и тяжелое, что сейчас предстояло ему, – это много говорить, к чему он не привык и чего терпеть не мог. Однако это было необходимо!

– Вот что я должен тебе сказать, если ты захочешь меня выслушать!

– Нет, не захочу, Тит!

– Не будь ребенком! Я понимаю тебя. Но ехать тебе сейчас нельзя!

– Конечно! Эта рука, Фридерик вытянул вперед руку, – умеет, по-твоему, только играть, она не способна держать оружие!

– Чепуха! В армии есть солдаты и послабее тебя! Но они нужны…

– А я – нет? Посмотрим!

Он уже не укладывал вещи, а запихивал их в чемодан.

– Если хочешь знать, – продолжал Тит, – твое возвращение в Варшаву было бы сейчас, дезертирством.

– Ха! Остроумный и уместный парадокс!

– Да, Фрицек! У тебя есть свой пост, нельзя покидать его!

– Один пост есть теперь у нас у всех: поле битвы!

– Есть смерть и есть жизнь. Это надо помнить!

– Слишком мудрено для меня!

– Нельзя умирать ради самой смерти. Мы идем в бой для того, чтобы жизнь на земле продолжалась. А жизнь – это не только земля, но и те, кто живет на земле!

– Я понимаю, куда ты клонишь, – сказал Фридерик, выпрямившись: – ты будешь защищать женщин и детей, и меня, как женщину и ребенка!

– Нет, Фрицек: как великого художника! Если погибнут такие, как ты, наша победа станет победой Пирра!

– А я не хочу остаться в живых, если погибнут такие, как ты!

Фридерик не желал больше ни говорить, ни слушать. Тит молчал и курил. Потом начал снова:

– Значит, ты ни капельки не веришь в себя?

– Верю. И буду сражаться!

– А в свой дар… совсем не веришь?

– Да что ты мне толкуешь? Какой дар? Я буду заниматься музыкой в такие дни? Да я стану презирать себя! Теперь, когда свобода в опасности!

– Мы будем отстаивать свободу!

– Кто это вы? А – я? Где я буду находиться? И что я буду делать? А когда прольется ваша кровь, какими глазами буду я смотреть на вас? Я сяду за рояль услаждать слух, а вдовы и сироты скажут: «Ступай вон, дезертир! Не оскорбляй наши очи!»

– Да, если ты собираешься только услаждать слух…

– Я буду там, где ты. Поверь, я не хуже тебя!

– Я не знал, что цель твоей жизни – развлекаться и развлекать других, – медленно сказал Тит. Фридерик отодвинул от себя чемодан и плотно уселся на стуле.

– Чего ты добиваешься, скажи! Только – правду! Чего ты хочешь? Чтобы инстинкт жизни, который силен в каждом из нас, заговорил во мне? Чтобы я… в мелкой и подлой глубине моего существа согласился с твоими доводами и обрадовался им? Этого не дождешься! Если я не смогу уехать, я убью себя!

– Сейчас ты рассуждаешь как дитя. Но скоро мы все повзрослеем!

– Прекрати эти проповеди! Мужчине подобает молчать!

– …Черт знает, сколько чепухи я взял с собой! – возмущался Фридерик, видя, что самый большой чемодан уже заполнен, а половина вещей не уложена – жилеты, манишки, щипцы для завивки! – Как глуп человек, боже мой! Надеется, фантазирует, фанфаронит! А важно только одно: умереть как следует, с достоинством, гордо!

Тит молчал.

– Вся моя прошедшая жизнь, все, чем я наслаждался, получено даром, понимаешь? За это надо расплачиваться. Пришла пора!

– Почему же ты уклоняешься от расплаты? – Я? Это ты увидишь!

– А как ты думаешь расплатиться?

– Как? Жизнью!

– Этого мало!

– Слова!

– Мало, Фрицек! Ты должен расплачиваться иначе!

Было уже около трех часов ночи, когда Тит сказал:

– Если бы ты был просто талантливый пианист или композитор вроде Орловского, я сказал бы: – Иди! Появятся другие! – Но ты, Фридерик, с твоим редким, необычайным даром!

– Сейчас это не имеет никакого значения, важнее всего победа!

– А если она… не наступит?

– Как? Ты не веришь?

– Я верю, и оттого – иду. Каждая такая вспышка приближает нас к конечной победе. Но еще понадобятся люди, герои, которые поддержат в сердцах любовь к родине!

– Ты опять говоришь что-то такое…

– …Есть славянская легенда о старинном города-говорил Тит в четвертом часу, почти лишившись голоса, – который опустился на дно озера во время нашествия врага. И волны сохранили его. Таким тайником, таким волшебным городом является художник во время народных бедствий!

– О нет, это не моя роль! Стыдись, Тит!

– С той только разницей, что голос художника звучит из глубины и будит, зовет свой народ, как колокол. И этот колокол не должен умолкнуть,… Если бы я не верил в твое назначение – я послал бы тебя на смерть, клянусь тебе! Но в той стихии, которая тебе доступна, ты единственный! Единственный, Фридерик! Взгляни шире на свою жизненную цель! Подумай!

– А ты, конечно, едешь? И немедленно? – с горечью спросил Фридерик.

Чем тише говорил Тит, тем убедительнее звучали его слова.

– Я еду через несколько дней. Мы еще поговорим. Теперь уже поздно. Слышишь, как я охрип? Ложись. Утро вечера мудренее?

Но больше поговорить не пришлось. Фридерик не спал до утра. Тит лежал на кровати одетый, с закрытыми глазами и не отзывался на оклики. Уже на рассвете Шопен заснул тяжелым оном. В десятом часу он проснулся – я не застал Тита. На столе лежала записка:

«Прощай, друг и брат! Даст бог, увидимся! Не забывай моих слов!»

В отчаянии, в смутном ожидании чего-то непоправимого Фридерик отправился в посольство. Там его не приняли. В приемной уже стояла и волновалась толпа его соотечественников, застрявших в Вене. Как же Титу удалось проскочить без нужных бумаг, без отметки в паспорте? Или он заранее все приготовил? Но, может быть, его задержат на границе? Этот день, проведенный без Тита, в роскошном и невыносимом своей роскошью номере, вспомнился ему потом как долгий, болезненный сон. Все время лил проливной дождь. Сквозь туман проступали очертания высоких башен и домов. Гул колокола слышался вдали. Было воскресенье, и Вена собиралась развлекаться. Лишь поздно вечером Фридерику удалось нанять почтовую карету, чтобы догнать Тита, если он действительно задержан. Карета мчалась через весь город. Возница гнал лошадь. Что-то фантастическое, безумное было в этой скачке, ночью, навстречу темноте, под свист ветра и непрерывное хлестанье дождя! Фридерик дрожал от холода и не сознавал, где он находится и сколько времени прошло после отъезда Тита.