Пламя любви - Барбара Картленд

И как унизительно, как невыносимо думать о том, чтобы продать эти подарки и заплатить Чар за молчание! Невыносима сама мысль о том, чтобы воплощение ее любви — бескорыстной, самоотверженной, любви наперекор житейской мудрости и всем житейским расчетам — переплавить в звонкую монету.

— Шантаж? Грязное слово, Чар.

— Совершенно с тобой согласна, — благодушно отозвалась Чар. — Поэтому никогда его и не использую. Для меня это просто бизнес.

Наступило долгое молчание.

— Допустим… — заговорила наконец Мона, — допустим… я дам тебе деньги. Где гарантия, что в будущем ты не явишься снова и не потребуешь еще?

— Придется тебе поверить моему честному слову, — с усмешкой гаргульи объявила Чар.

«Я в ловушке! — в отчаянии думала Мона. — Чар загнала меня в капкан — и знает это».

Она отчаянно пыталась найти хоть какой-то выход, но выхода не было. Впереди простиралось беспросветное будущее, полное страха и отчаяния, — будущее, в котором она станет марионеткой в руках чудовища в женском облике, жалкого и страшного одновременно. Вот оно сидит у нее в спальне, скорчившись словно больная обезьяна; рот искривился в триумфальной усмешке, глаза горят огнем алчности и злобного торжества.

Глава пятнадцатая

Вдруг дверь отворилась, и обе женщины привстали в испуге. В комнату вошла миссис Вейл.

— Что-то случилось, милая? — спросила она. — Я слышала, как кто-то спускался вниз.

— Ничего, мамочка, все в порядке, — быстро ответила Мона. — Просто Чар захотела выпить, а я ей принесла.

Миссис Вейл взглянула на Чар, затем снова перевела взгляд на дочь.

— Понятно. А я что-то вдруг забеспокоилась — как глупо с моей стороны!

— Извини, что мы тебя разбудили.

— А я и не спала, — ответила ей мать. — Кашель не дает мне заснуть. Ну как, повеселились? Не ожидала вас так рано.

— Да, Майкл устроил грандиозный праздник, — ответила Мона, — но, мамочка, я тебе все расскажу утром. А теперь ложись скорее. У нас очень холодно, я не хочу, чтобы ты слегла.

И, приобняв мать за плечи, Мона почти вытолкала ее из комнаты. Чар молчала; все это время она сидела на своем месте у камина, неотрывно глядя в огонь.

Мона задумалась о том, успела ли мать расслышать что-то из их спора, ведь говорили они на повышенных тонах и голоса, должно быть, разносились по всему холлу. Однако спрашивать об этом, конечно, не стала. Она уложила миссис Вейл в постель и укрыла одеялом.

— Может быть, хочешь горячего молока? — спросила она. — Я схожу вниз и принесу.

— Ничего не хочу, спасибо, милая, — ответила мать.

Но Мона чувствовала, что мать смотрит на нее с любопытством.

— А теперь — спать! — скомандовала она и, наклонившись, поцеловала миссис Вейл в морщинистую щеку.

В просторной двуспальной кровати ее мать выглядела совсем маленькой и хрупкой; волосы ее были почти так же белы, как подушка под головой.

«Все, что угодно, — отчаянно думала Мона, — все, что угодно, лишь бы не разбить ей сердце!»

Она вдруг осознала, что мать осталась единственным человеком на свете, кого она по-настоящему любит и кто по-настоящему любит ее. Странно подумать, но всех мужчин, когда-то столь много для нее значивших, больше нет.

Многие любили ее, но лишь одна любовь прошла сквозь годы, все такая же чистая и беззаветная: любовь матери.

— Спокойной ночи, мама, — попрощалась она с порога, — и благослови тебя Бог.

Сама она не знала, почему ей пришли на ум такие слова, но произнесла их с искренним чувством. Всем сердцем и душой Мона желала, чтобы Бог благословил ее мать, столько лет хранившую нерушимую любовь и верность дочери.

Вернувшись к себе, она обнаружила, что Чар все сидит у камина, а перед ней стоит новый стакан виски с содовой. Недолго думая, Мона взяла бутылку и сифон и выставила их за дверь.

— Сейчас, ночью, мы ничего не решим, — сказала она, — а кроме того, наши разговоры беспокоят маму. Свое решение я сообщу тебе утром.

— Ладно. — Чар встала на ноги. Направилась было к двери, но у порога остановилась. — Послушай, Мона, я не хочу терять твою дружбу…

Мона горько рассмеялась:

— У нас с тобой разные представления о дружбе, Чар.

Чар обиженно надула губы — это ее выражение Моне было хорошо знакомо.

— Ты забываешь, что мне надо на что-то жить! Мне очень жаль, что до такого дошло. Конечно, я предпочла бы получить деньги от Джарвиса Леккера.

Не будь все так серьезно, Мона бы расхохоталась. Конечно, для Чар все это «просто бизнес»: деньги деньгами, дружба дружбой, и она не понимает, почему одно должно мешать другому.

Странное сочетание коварства и простодушия в этой женщине не переставало поражать Мону. Вот и сейчас, глядя на ее нелепую фигуру, она почувствовала укол жалости. Но лишь на мгновение.

— Спокойной ночи, — резко сказала она.

Беспомощно махнув рукой, словно жалуясь на свою вековечную злую судьбу, Чар исчезла за дверью.

Когда она ушла, Мона заперла дверь, бросилась на кровать лицом вниз и лежала так очень долго.

Догорел и погас камин; в комнате становилось все холоднее. С усилием Мона встала, сняла халат и забралась под одеяло.

Однако о сне и речи не было. Она лежала, глядя в темноту; в уме ее снова и снова прокручивались сцены сегодняшнего вечера. Вот объяснение с Джарвисом Леккером; вот Майкл везет ее домой; а вот и последнее — разговор с Чар.

История подошла к развязке — за неделю Чар удалось опутать ее своей паутиной, и теперь она в ловушке. Бежать некуда.

— И разумеется, это только начало! — пробормотала она.

Мона понимала: тысяча фунтов мгновенно утекут у Чар сквозь пальцы. Получив деньги, она тут же отправится за карточный стол. В Лондоне немало злачных мест, готовых открыть ей двери; Чар начнет играть в своей обычной манере — безрассудно, повышая ставки, пытаясь сорвать крупный куш, — и очень скоро потеряет все. А затем явится за следующей порцией.

На какое-то время Мону могут спасти драгоценности. Подарки Лайонела, выбранные им с такой заботой и любовью, — каждый совершенен, каждый драгоценен, ибо в нем запечатлен какой-то из счастливых моментов их тайной общей жизни… Но и им скоро настанет конец.

Уйдут изумруды, уйдут и бриллианты. Что останется? Несколько вещиц попроще: цирконовый браслет, что он подарил ей в Вене, сказав, что камни цвета морской волны удивительно подходят к ее глазам… рубиновые серьги и такое же колечко — дар после чудесной недели, проведенной вместе в Александрии… жемчужное ожерелье, которое она носит не снимая, — его последний подарок, полученный всего за две недели до смерти.