Сквозь тайгу к океану - Михаил Викторович Чуркин

– Ну зачем же так сразу, господин поручик, – заговорил чиновник, – мы не сторонники крайних мер. Напротив. Здесь, на окраинах поруганной большевиками Российской империи, мы стремимся сохранить и воссоздать утерянное величие нашей Родины.

Далее полилась какая-то либеральная болтовня. Из смысла всего вышесказанного Арсений уловил два важных факта, на которые следовало обратить особое внимание. Во-первых, если пленных начнет допрашивать контрразведка белых или японцев, то это верная погибель для него и еще нескольких младших командиров и партийных. Во-вторых, в речи представителя городского головы промелькнула информация о том, что лагерь военнопленных вскоре посетит комиссия, в состав которой входят представители Международного Красного Креста и иностранного экспедиционного корпуса. Если эти «доброхоты» появятся раньше палачей из контрразведки, то необходимо сыграть на этом, выторговав хотя бы временное послабление режима заключения. Он решил организовать небольшую «бузу» перед членами комиссии с тем, чтобы добиться своей цели.

«Только бы комиссия прибыла раньше охранки, – билась в голове мысль. – На допросах обязательно найдутся шкурники, особенно среди уголовников, которые выдадут командиров и коммунистов, и тогда – амба!»

Думский посланник записал пожелания и жалобы арестантов по поводу содержания и отбыл восвояси.

– Смотрите у меня, сукины дети, кто еще будет жаловаться перед иностранцами и Красным Крестом на худое житие, тому я потом такую «баню» устрою, что юшкой умоетесь! – погрозив кулаком напоследок, припугнул поручик.

К великой радости Арсения, комиссия приехала раньше контрразведки. Несколько чопорных дам и господ в компании с белыми и иностранными офицерами, газетными репортерами, а также человека с кинокамерой появились перед строем военнопленных в один из погожих дней в конце апреля. Был и представитель городской думы с еще какими-то людьми, а также особа духовного звания – поп.

Незадолго до этого пленников наконец-таки сводили в баню, дали смену чистого, хотя и старого исподнего белья. В лазарет увезли раненых и умирающих арестантов. Выдали набитые соломой тюфяки и солдатские одеяла. Кроме того, была увеличена порция пищи, и вместо гнилой рыбы и почти несъедобной баланды узников стали кормить кашей, увеличив при этом пайку хлеба.

Представ во всем своем нищенском параде перед членами комиссии, пленные красноармейцы выслушали высокопарные речи о человеколюбии и гуманизме, а затем вначале робко, а затем все настойчивей стали жаловаться на обращение с ними со стороны их «тюремщиков». Сеня провел среди своих ребят определенную работу, и они, заглушая голоса жалобщиков, настойчиво стали требовать свиданий с родственниками и знакомыми, живущими во Владивостоке и неподалеку, передачи посылок, а также писем и предоставления возможности чаще гулять подле казармы, дабы иметь возможность дышать свежим воздухом и не заболеть туберкулезом.

Гости старательно записывали требования, фотографировали и снимали на кинопленку пленных. Уголовники выдвинули требование, чтобы их отделили от политических, поскольку они попали в эшелон с «красными» по ошибке или злому умыслу нерадивого начальства. Несколько членов комиссии занялись проверкой списков и, действительно, выявили в нем более двух десятков гражданских лиц, не имеющих к участию в вооруженном противостоянии и боевых действиях никакого отношения. По приказу одного из старших белогвардейских офицеров уголовники были выведены из строя и отправлены в другую казарму вплоть до дальнейших распоряжений.

Напоследок один из американских офицеров, через переводчика, обратился к военнопленным и, рассказав о чудесных достижениях свой страны, предложил добровольцам, но только не коммунистам, имеющим рабочие профессии, подавать заявления об эмиграции в Североамериканские Соединенные Штаты.

Его прервал белогвардейский офицер в чине полковника:

– Э, погодите, мистер, с вашей эмиграцией! Пусть из строя выйдут люди, желающие искупить свою вину кровью и служением Отечеству, мобилизованные в солдаты силой и угрозами, чтобы служить безбожникам в большевицких полчищах!

В рядах бывших красноармейцев воцарилось молчание, затем народ начал переговариваться и двигаться. Через некоторое время из рядов вышли полтора десятка пленных и угрюмо встали перед строем.

– А чего ж так мало желающих?! – воскликнул полковник. – Хорошая одежда, питание, да к тому же денежное содержание. Давайте, братцы, выходи веселей!

– А мы уже и так навоевались, сыты по горло, – донеслось из рядов.

– Ну и черт с вами, сдыхайте здесь как мухи! – махнув рукой, сердито сказал полковник.

Арсений знал, что вырваться с острова, обманом записавшись к «белым», не удастся. «Добровольцев» будут тщательно проверять здесь же на месте, а затем еще, скорее всего, повяжут кровью, заставив участвовать в расстрелах или еще в каких-нибудь подлостях. Надо было использовать любой шанс, чтобы как можно быстрее совершить побег.

Приезжие комиссионеры, напоследок, раздали пленным немудреные гостинцы – пачки галет, мыло, носовые платки, томики Библии и конфеты, а затем вся компания чинно удалилась на совещание в офицерское собрание. Через несколько часов поручик, гражданский господин с красным носом и худосочная дама вновь собрали пленных и зачитали им текст, в котором речь шла о проявленном гуманизме. Отныне пленникам разрешалось отправлять письма, встречаться с родственниками и получать посылки. Кроме того, разрешалось проводить прогулки по территории арестантской роты в течение часа с десяти утра и получаса после ужина, то бишь восемнадцати часов вечера. Больным собирались предоставить медицинскую помощь, но, самое главное, первое свидание обещали через три дня в воскресенье. Списки родственников и близких, а также письма для них необходимо было составить в течение часа и передать с представителями миссии Красного Креста.

«Вот он шанс спастись от лап контрразведки», – подумал Арсений.

Одна беда, у него не было родственников и близких в этом городе. И все же выход был найден. У его приятеля Александра Кирасирова – «Керосина» во Владивостоке жили родственники. Дядя работал в порту, а тетя была известной портнихой верхней одежды. Вдвоем с Саней Сеня занялся составлением «умного письма», строки из которого не станет вымарывать белогвардейская цензура. Текст звучал так: «Уважаемые и любимые родственники дядя Дмитрий Савельевич и тетушка Павлина Михайловна! Низкий поклон шлет Вам племянник Александр Кирасиров. Так уж случилось, что мобилизовали меня красные в свою армию, и попал я в плен после первого же боя, а со мной попал в такую же беду и двоюродный брат мой Арсений Петрович Литвиненко. Вы, конечно, помните их семью. Его отец Петр Александрович преподавал в гимназии в Иркутске. Вот теперь томимся в заключении на Русском острове. К счастью, командование проявило к нам христианскую добросердечность и разрешило встречу с родственниками, а также передачу писем и посылок. Господом Богом заклинаем Вас, приезжайте на свидание! Так хочется увидеть родные лица, и хотя содержат нас хорошо, мы мечтаем поесть какой-нибудь домашней выпечки и узнать новости о родне и близких.

С ожиданием близкой встречи, любящие