Вещий Олег - Борис Васильев

Донкард попытался было подумать о том неожиданном ходе, который должен был сделать Олег во время будущей встречи с конунгом рузов, но никак не мог сосредоточиться на нем, а потому очень скоро стал размышлять совсем об ином. О Хальварде, который, по определению Биркхарда, все время пытался прыгнуть выше собственного потолка. Он знал его с детства, когда-то посоветовал Олегу обратить на умного и на редкость исполнительного юношу особое внимание, а теперь, отдыхая в прохладных покоях, внимательно прослеживал известные ему дела беспощадного боярина, именем которого уже пугали детей, и перед ним постепенно стал вырисовываться весь гигантский объем власти, которую Хальвард сумел сосредоточить в своих руках. Он еще не успел додумать это до конца, еще не успел ужаснуться размаху, как тихо появившийся гридин доложил, что женщина из его же, Донкарда, печального посольства просит ее принять. Это могла быть только Альвена, и Донкард распорядился, немедленно привести ее. Вошла Альвена и с порога выпалила:

— У конунга рузов есть дочь. Очень ладная, красивая девочка лет тринадцати. Я мылась с нею в бане и готова поклясться, что завтра-послезавтра она раскроется, как утренняя лилия. И я подумала, Донкард, что лучшей пары для Сигурда не подобрать. Сигурд — воспитанник князя Рюрика, отважный воин и завтрашний вождь. Поверь, он — достойная замена Берсиру…

«Вот он, ход! — с огромным облегчением подумал Донкард. — Какой простой и какой точный!..»

Дюжина славянских дружинников, лично отобранных Нежданой, неспешно ехала лесом. Это была земля русов, неожиданностей не ожидалось, дозорных не посылали, и Сигурд с Нежданой ехали впереди. Правее Нежданы, отстав на полкрупа, ехал Первуша, но молодые люди молчали вовсе не из-за его присутствия. Смятение от встречи еще не улеглось, в ушах Сигурда продолжал звучать необычно повелительный тон Нежданы, но кони их тем не менее почему-то продолжали идти куда более размашистым шагом, и вскоре они отдалились на довольно большое расстояние. Тогда раздался окрик старшего дружинника, потребовавший, чтобы Первуша вернулся. Первуша послушно придержал коня, и вскоре юноша и девушка наконец-то остались одни.

— Было понятно, когда ты открыто ненавидела меня, — сказал он, старательно глядя только перед собой. — Но в том, что меч моего отца Трувора Белоголового пронзил сердце твоего отца славного витязя Вадима Храброго, нет ни вины меча, ни вины отца. Поединок есть поединок, теперь я знаю, что значит защищать свою жизнь.

— Слух о твоей битве с вятичами достиг Старой Русы, и я горжусь тобою, Сигурд, — тихо произнесла Неждана. — Прости меня и за резкость, и за молчание. Я, наверное, еще очень глупа…

Сигурд неуверенно протянул руку и осторожно коснулся ее руки, державшей поводья. Но тут же убрал ее, и оба смутились.

— На меня свалилось слишком много неожиданностей, — продолжала она, помолчав. — Сначала появился этот Берсир, сын конунга рузов. Он пригласил меня на пир, а я больше не хочу ходить на пиры… без тебя.

Признание вырвалось случайно, Неждана замолчала в полном смущении, а Сигурд вновь протянул руку, благодарно пожал ее пальцы и тут же отпустил.

— А… А потом куда-то подевалась эта Инегельда… Нет, потом появился Первуша. Знаешь, кто он? Сын Тридцать шестого.

— Кого?

— Тебе всю жизнь внушали, что твой отец пал в бою вместе со всеми своими тридцатью шестью воинами. Так вот, один из них спасся, и мы едем к нему.

— Он… Он видел, как погиб мой отец?

— Да, Сигурд. Он расскажет тебе об этом сам, потому и просил, чтобы я приехала на встречу вместе с тобой.

— А откуда ты знаешь его?

— Я была совсем маленькой, когда конунг Олег и мой уйко Перемысл охотились в этих лесах. И наткнулись на умирающего от злой горячки и голода неизвестного дружинника. Они тайно привезли его в Старую Русу, и моя мать выходила его. Это ведь от нее я научилась лечить. А когда он выздоровел и окреп, Перемысл отвез его под Псков, купил небольшую усадьбу и дал денег на вено за невесту. Они встречались друг с другом раз в году и всегда на одном месте. Ратимил… Я забыла сказать, что его зовут Ратимилом.

— Он — славянин? — Да.

— И был в дружине моего отца?

— Он сам расскажет тебе обо всем. Когда я подросла, Перемысл брал меня на свидания с ним.

— Как странно все, — тихо сказал Сигурд, помолчав.

— Теперь ты понимаешь, почему я не смогла сразу же улыбнуться тебе? Берсир, Первуша, Инегельда… Я не могла разобраться во всем сама и просто сбежала.

Их руки встретились вроде бы сами собой, переплелись пальцами и уже не отпускали друг друга.

К вечеру наползли тучи, зашумел потемневший лес, и старший дружинник сказал, что надо остановиться и переждать грозу. Воины, расседлав коней, еще до первых, самых тяжелых капель соорудили шалаш для Нежданы и навес для себя и развели костер. Поужинав под раскатистые удары грома, Неждана велела ждать рассвета и ушла к себе, на ходу незаметно сжав плечо Сигурда. Он подождал немного, встал, выглянул из-под навеса. Дождь шуршал по еловым лапам.

— Иди в шалаш, боярин, — негромко сказал старший дружинник. — Зачем зря мокнуть?

И Сигурд пошел. Влез в тесный шалаш, где было темно и тихо, скорее угадал, чем увидел Неждану, и сел рядом на покрытый попоной еловый лапник.

— Это ты, Первуша? — зачем-то спросила Неждана, хотя прекрасно знала, кто сидит рядом.

— Нет, это я, — вдруг пересохшим горлом отозвался Сигурд и положил между ними меч. — Между нами — меч, не бойся.

— Я не боюсь… — Она тихо засмеялась. — Только зачем нам меч? Ты заплатил за меня вено еще в начале зимы, когда подарил медвежонка. Знаешь, он все время спрашивает, где ты, Сигурд. Где?…

— Я здесь, — хрипло отозвался он, обнимая ее за плечи.

Шел дождь.:.

— Знаешь, у меня никогда не было женщин.

— А у меня — мужчин. И они засмеялись.

— Если Перемысл или конунг узнают, они убьют меня на поединке.

— А меня привяжут к старой кляче, обнажат до пояса и будут водить по всей Старой Русе, избивая бичами.

И еще раз дружно и счастливо рассмеялись…

На рассвете выехали, но еще до полудня Неждана приказала дружинникам остановиться в лощине, отпустить подпруги и ждать ее возвращения. Далее они продолжили путь втроем, причем Первуша держался немного позади. Перевалили две густо заросшие орешником гряды, где порою приходилось вести коней в поводу, спустились к тихой речушке и остановились у огромного валуна, выпиравшего в речку уже подточенным водой крутым каменным лбом. Здесь спешились, привязали коней.

— Никого… — растерянно произнесла Неждана. Бесшумно раздвинулись кусты орешника, и из них шагнул Ратимил. На сей раз он был чисто выбрит и одет в варяжскую кольчугу — короче славянской, с рукавами по локоть, в сапогах, с коротким мечом при бедре. В правой руке он нес боевой шлем — варяжский, без шишака, а шагнув, низко склонился перед Нежданой.

— Я здесь, госпожа.

— Отец! — радостно воскликнул Первуша.

Ратимил поднял руку, и сын тотчас же остановился и замолчал. А его отец, выпрямившись, уже смотрел в упор на Сигурда.

— Рада видеть тебя в полном здравии, Ратимил, — сказала Неждана. — Ты просил привезти Сигурда. Он перед тобой.

Ратимил продолжал внимательно вглядываться в молодого витязя, а потом вдруг молча преклонил колено, почтительно склонив седую голову.

— Здрав буди, сын моего вождя Трувора Белоголового. Он спас меня от рабства, дважды щитом и мечом уберег мою жизнь в битвах, погиб на моих глазах, и я поклялся самой великой клятвой люто отомстить его убийце.

— Ты — тот Тридцать шестой, который спасся в сражении, где пал мой отец?

— Никакого сражения не было, Сигурд. Я в числе тридцати шести воинов стоял в охране Вечевой площади Новгорода, когда туда прибыли князь Рюрик и дружина Ольбарда Синеуса. На моих глазах Рюрик оглушил кольчужной рукавицей твоего отца Трувора Белоголового и повелел отправить его, еще живого, под лед Волхова. Я — тот единственный, кто чудом бежал из выморочного Изборска, потому что меня вела моя великая клятва. И ты, сын подло убитого Рюриком моего вождя и трижды спасителя Трувора Белоголового, поможешь мне исполнить эту клятву, ибо я нашел ключ, который приведет меня к Рюрику.

Сигурд подавленно молчал. Он был в полном смятении, и сейчас в голове его обрывками проносились и туманные намеки конунга Олега, и смерть сестры и матери, так точно объясненная Нежданой, и собственная великая клятва, едва не стоившая ему правой руки. Он понимал, что бывший дружинник его отца говорит ему правду, и боялся этой правды. Гнал ее от себя, торопливо искал какие-то оправдания в пользу своего воспитателя князя Рюрика и ничего не находил. Ничего: Рюрик убил его отца, вот и вся правда.

— Честь — мое единственное богатство, — глухо сказал он. — Я дал Рюрику клятву, не вынуждай меня нарушать ее.