Дети погибели - Сергей Арбенин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Филёры как бы в недоумении переглянулись. Один из них был похож на фабричного или мастерового: в круглых очочках, с лопатообразной бородой, в тужурке.
Впрочем, в нынешнее время одеваются так, что и не разобрать, кто из какого сословия. Маков вспомнил дело Якушкина, дворянина и литератора, который, переодевшись крестьянином, бродил по России, писал «очерки нравов», и в Пскове, принятый за бродягу, попал в кутузку… Был, конечно, шум: либеральные газеты подняли вой. Макову пришлось лично вмешаться и даже принести извинения журналу, в котором печатались якушкинские очерки… Где сейчас этот Якушкин? Спился насмерть…
Фабричный хохотнул:
– Шутник вы, барин, однако!
– И ещё какой! – весело отозвался Маков. – А вот скажите, мне всегда интересно было: почему ваши доносы всегда так друг на друга похожи? Чуть ли не слово в слово. Даже ошибки те же самые, из доноса в донос! Друг у друга списываете, что ли?
Второй был высокий и нервный, в пальто болотного цвета, со штанами, заправленными в сапоги: именно так, как полагали в полиции, одеваются «господа нигилисты ». Впрочем, так их и изображали до сих пор в газетных карикатурах, не понимая, что нигилисты давно уже сошли с исторической сцены, уступив место убийцам.
Воровато оглянувшись по сторонам, «нигилист» прошипел:
– А вам до нас какое дело?
– Нет никакого дела, – согласился Маков. – А только, вижу, службу свою вы исполняете неважно… Например, у вас под носом динамит делают, революционные прокламации печатают… А вы, вместо того чтобы террористов…
Он хотел сказать: «…ловить», но в эту самую секунду голос у него почему-то пропал. Тот, в очочках и с лопатообразной бородой, похожий на грамотного фабричного, зашёл сбоку и сделал быстрое движение рукой. Кажется, в его чёрной руке ослепительно сверкнула молния. Молния? Как странно… Маков почувствовал острую боль под ложечкой, и ещё – боку вдруг стало очень горячо. Так горячо, что Лев Саввич поморщился.
– За генералами… – прохрипел он, удивляясь, почему голос стал еле слышным, а в голове внезапно зазвенело. – Сле… ди… те…
И тут Маков всё понял. Он глянул в простецкое, улыбающееся лицо фабричного, потом, – на нигилиста. Успел заметить его гаденькую ухмылку.
– Ну-тко… – натужно выговорил бородатый.
И начал теснить Макова назад, толкать его грудью и руками.
– Это… зачем? – удивился Маков, ощущая, как земля плавно уходит из-под ног.
Всё было так несуразно, кошмарно, и даже пошло, что Лев Саввич никак не мог поверить, что вот ЭТО случилось, наконец, и с ним. Вечная ночь. И ничего уже не исправить… ОНИ говорили «прощайте», – вспомнилось напоследок. Да, все – тот ротмистр, Адлерберг, Победоносцев, и сам цесаревич, – все попрощались с ним. Только он не понял тогда, что они прощаются с ним навсегда.
Он внезапно увидел небо – прямо перед собой. А потом всё опрокинулось, и весёлая рябь Фонтанки притянула его.
Тело Макова, перевернувшись через парапет, мешком свалилось на зелёный откос, покатилось вниз, и рухнуло в воду. На миг из-под воды показалось бледное лицо с вытаращенными глазами и распахнутым ртом. Потом тело унесло течением под мост, а следом, приплясывая, медленно уплыла белая фуражка.
– Барин! Барин утопился! – вдруг истошно завопил «фабричный», обеими руками показывая вниз и как бы кидаясь животом на парапет.
– Иде? – фальцетом взвизгнул «нигилист». – Который это? Он же вот тут стоял, над англичанами смеялся!
Толпа уже сгрудилась вокруг них.
– Под мост унесло! Под мост! – послышались голоса. Кто-то побежал на ту сторону моста.
Вскоре, расталкивая зевак, к парапету стал протискиваться городовой.
– Ах, батюшки! Горе-то какое! – фальцетом завизжал высокий, ввинчиваясь в толпу в противоположную от городового сторону.
– Да и то: жил себе человек, жил, – а вдруг и перестал! – прохрипел фабричный, и тоже исчез.
А Маков плыл под чёрным мостом, в зелёной воде, и мост почему-то никак не кончался; он был бесконечным, и вода становилась чёрной, и делалось всё темнее и темнее, пока не погасло солнце. И тогда чёрные воды с рёвом рухнули в бездну, закрутились воронкой, и над этой бездной глухо застонала навеки обездоленная душа.
Глава 11
ПЕТЕРБУРГ.
Июнь 1879 года.
На похоронах Макова народу было совсем немного. Вдова, одетая в новое облегающее чёрное платье, которое очень выгодно подчеркивало красоту её фигуры, тихо злилась: единственный раз удалось попасть в общество, и то её здесь совершенно некому оценить!
Прощание проходило в небольшом, обтянутом крепом, помещении в здании министерства. Отпевания не было; гроб был закрыт. Над гробом, вместо иконы, стоял портрет Макова: бравый молодой кавалерист верхом на белой лошади, сняв фуражку, приветствует зрителя. Снимок был очень старым, – ничего более подходящего не нашли. Угол портрета был перетянут чёрной лентой.
Два офицера держали подушечки с немногочисленными наградами Льва Саввича. Какой-то чин произнёс фальшивую речь. «Нелюди!» – с неприязнью думала так внезапно овдовевшая Елизавета Яковлевна.
Чиновники из министерства подходили к ней, пожимали руку в чёрной перчатке, лепетали о сочувствии.
«Врут! Всё врут!» – думала Елизавета Яковлевна, но при этом, приподняв чёрную вуалетку, печально кивала и промокала тёмным платочком сухие глаза.
Подошёл сухопарый бритый господин, которого Елизавета Яковлевна видела впервые.
– Сударыня, выражаю вам своё сочувствие, – сказал сухопарый. Снял очки, протёр их. – Невосполнимая потеря… Невосполнимая…
«А! – вдруг догадалась Елизавета Яковлевна. – Это же тот самый господин, который приходил давеча! Сетовал, что нельзя хоронить по православному обряду: самоубийца-де! Как его зовут? Победоносцев, кажется». Воспитатель цесаревича, друг августейшей семьи…
И, вскинув на него презрительные глаза, Елизавета Яковлевна вдруг сказала:
– Господин Победоносцев! Ведь мой муж не прощелыга какой-нибудь! Он же генерал! Министр! Отчего же его хоронят не по-людски? Даже оркестра нету!
Константин Петрович слегка оторопел.
– Простите, Елизавета Яковлевна. Сие не в моей компетенции… Насколько я знаю, порядок похорон был утверждён цесаревичем, учитывая некоторые обстоятельства… Синод, кроме того, был настроен решительно против…
– «Настроен»! – передразнила вдова. – А вы-то кто? Вы ведь и Синоду командир, или нет?
Победоносцев даже взопрел. Поджав губы, изрёк:
– Митрополит Новгородский и Петербургский Исидор служит единому Богу. Самоубийц не хоронят по православному обряду… Граф Толстой, обер-прокурор Синода, именно так и выразился.
Он хотел добавить: «А растратчиков не хоронят с воинскими почестями», но промолчал: не над гробом же покойного этакое говорить.
Елизавета Яковлевна окатила его ледяным взглядом и довольно явственно фыркнула.
– Да какой же он самоубийца, когда у него живот распоротый?
Победоносцев с трудом удержал себя в руках.
– Это, видимо, медики, простите, перестарались…
– Ну да, как же, медики… Нигде ни единой царапины, а в животе – дырка. Я же не слепая! Что же, он сам себя ножом в бок ткнул?
Она всхлипнула.
«Однако не такая уж она и дура…» – подумал Победоносцев. Ответил строго:
– Официально подтверждена версия самоубийства. Благодарите ещё, что монахини согласились принять, на кладбище Новодевичьего монастыря…
– Да уж, благодарю, – язвительно ответила вдова и что-то достала из ридикюля. – А вот за этот счётец кого благодарить прикажете?
Она подала Победоносцеву какую-то нелепую бумагу, которая начиналась жутковато: «От гробовых дел мастера Варсонофия Петрова». И дальше: «Гроб бархатный с позументами; львиных лап с позолотою – 6; скоб – 8; по углам хорошие кисти; понизу фестоны с бахромой; изнутри выстлан атласом. Итого – 90 рублей. Траурные дроги, гирлянды, балдахин по первому разряду – 60 рублей…» И далее – в том же духе. Список был длинным.
Победоносцев побледнел. Обернулся, подозвал кивком распорядителя – начальника департамента статистики.
«Никого лучше, что ли, не нашли?» – подумал Константин Петрович.
– Что это? – почти грозно спросил он, взяв бумагу у вдовы и сунув её под нос чиновнику.
– Э… не могу знать. Видимо, это счёт за похоронные услуги…
– «За похоронные услуги»! Боже мой, что творится! – вздохнул Константин Петрович. – Елизавета Яковлевна, позвольте, я этим займусь. Просто безобразие какое-то. Лев Саввич много лет верой и правдой служил Отечеству, и неужели Отечество… Безобразие! Форменное безобразие! Разумеется, похороны будут оплачены из средств министерства… Весьма соболезную: это просто наша обычная российская бюрократия и глупость! А вы, сударь, – повернулся Победоносцев к чиновнику. – Как могли такое допустить? Счёт за гроб какой-то Варсонофий присылает вдове заслуженного генерала!
