Сочинения - Жак Лакан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Таким образом, и субъект, если он может оказаться рабом языка, тем более является дискурсом во всеобщем движении, в котором его место прописано уже при рождении, хотя бы в силу его собственного имени.
Ссылка на опыт сообщества или на содержание этого дискурса ничего не решает. Ибо этот опыт обретает свое сущностное измерение в традиции, которую этот дискурс сам же и устанавливает. Эта традиция задолго до того, как в нее вписывается драма истории, закладывает элементарные структуры культуры. И эти самые структуры обнаруживают упорядоченность возможных обменов, которая, даже если она бессознательна, немыслима вне перестановок, санкционированных языком.
В результате этнографический дуализм природы и культуры уступает место троичной концепции человеческого состояния - природа, общество и культура, последний термин которой вполне может быть сведен к языку, или тому, что принципиально отличает человеческое общество от природных обществ.
Но я не стану делать из этого различия ни точку, ни отправную точку, оставляя в собственной неясности вопрос о первоначальных отношениях между означающим и трудом. Я довольствуюсь тем, что в качестве небольшого укола в общую функцию праксиса в генезисе истории укажу на то, что то самое общество, которое хотело восстановить в полном политическом праве, наряду с привилегиями производителя, каузальную иерархию отношений между производством и идеологической надстройкой, тем не менее не смогло породить эсперанто, в котором отношения языка к социалистической реальности сделали бы любой литературный формализм радикально невозможным.
Со своей стороны, я буду доверять только тем предположениям, которые уже доказали свою ценность благодаря тому, что благодаря им язык приобрел статус объекта научного исследования.
Ведь именно в силу этого факта лингвистики занимает ключевую позицию в этой области, а реклассификация наук и их перегруппировка вокруг нее, как это обычно бывает, означает революцию в знаниях; только необходимость коммуникации заставила меня поместить ее во главе этого тома под названием "науки о человеке" - несмотря на путаницу, которая таким образом покрывается.
Чтобы точно определить возникновение лингвистической науки, можно сказать, что, как и в случае всех наук в современном понимании, оно содержится в конституирующем моменте алгоритма, который является ее основой. Этот
алгоритм заключается в следующем:
что читается как: означающее над означаемым, "над" соответствует полосе, разделяющей две ступени.
Этот знак следует приписать Фердинанду де Соссюру, хотя он не встречается именно в такой форме ни в одной из многочисленных схем, которые, тем не менее, выражают его, в печатной версии его лекций 1906-7, 1908-9 и 1910-11 годов, которые благодаря благочестию группы его учеников были опубликованы под названием Cours de linguistique générale, работы, имеющей огромное значение для передачи учения, достойного этого названия, то есть того, с чем можно справиться только в его собственных терминах.
Именно поэтому мы вправе отдать ему должное за формулировку S/s, по которой, несмотря на различия между школами, можно судить о начале современной лингвистики.
Тематика этой науки отныне приостанавливается, по сути, на изначальной позиции означающего и означаемого как различных порядков, изначально разделенных барьером, сопротивляющимся означиванию. Именно это и должно было сделать возможным точное изучение связей, присущих означающему, и степени их функционирования в генезисе означаемого.
Ибо это изначальное различие выходит далеко за рамки дискуссии о произвольности знака, как она развивалась со времен самых ранних размышлений древних, и даже за пределы тупика, в который на протяжении того же периода заходила каждая дискуссия о двуедином соответствии между словом и вещью, хотя бы в самом акте именования. Все это, конечно, совершенно противоречит представлениям, навеянным тем значением, которое часто придается роли указательного пальца, указывающего на предмет, в процессе обучения младенца, изучающего родной язык, или использованию в преподавании иностранных языков так называемых "конкретных" методов.
Нельзя пойти дальше по этому пути, чем показать, что ни одно означающее не может быть поддержано иначе, чем ссылкой на другое означаемое: в своей крайней форме это равносильно утверждению, что не существует языка (langue), для которого не существует вопроса о его неспособности охватить все поле означаемого, поскольку его существование в качестве языка (langue) является следствием того, что он обязательно отвечает всем потребностям. Если мы попытаемся уловить в языке конституцию объекта, то не сможем не заметить, что эту конституцию можно обнаружить только на уровне понятия, совсем иного, чем простой номинатив, и что вещь, когда она сводится к существительному, распадается на двойной, расходящийся луч "причины" (causa), в котором она укрылась французского словаchose, и ничто (rien), которому она отказала в латинском платье (rem).
Эти соображения, как бы ни было важно их существование для философа, уводят нас от того места, где язык задает нам вопрос о своей природе. И мы не сможем продолжить изучение этого вопроса до тех пор, пока будем цепляться за иллюзию, что означающее отвечает на функцию представления означаемого, или, лучше, что означающее должно отвечать за свое существование во имя любого означаемого.
Ведь даже в такой формулировке ересь остается той же - ересью, которая ведет логический позитивизм в поисках "смысла", как называется его цель на языке его приверженцев. В результате мы можем наблюдать, что даже очень насыщенный смыслом текст может быть сведен посредством подобного анализа к незначительным рогатинам, и все, что остается, - это математические алгоритмы, которые, разумеется, лишены всякого смысла.
Вернемся к нашей формуле S/s: если бы мы не могли вывести из нее ничего, кроме понятия параллельности ее верхнего и нижнего членов, каждый из которых берется в своей глобальности, она оставалась бы загадочным знаком полной тайны. Что, конечно, не так.
Чтобы понять его функцию, я начну с воспроизведения классической, но ошибочной иллюстрации (см. ниже), с помощью которой его обычно вводят, и можно увидеть, как она открывает путь к ошибке, о которой говорилось выше.
В своей лекции я заменил эту иллюстрацию другой, которая претендует на правильность не больше, чем то, что она была перенесена в то несочетаемое измерение, от которого психоаналитик еще не полностью отказался из-за своего вполне оправданного чувства, что его конформизм черпает свою ценность исключительно из него. Вот другая диаграмма:
где мы видим, что без значительного расширения сферы действия означаемого в эксперименте, то есть без удвоения существительного путем простого сопоставления двух терминов, чьи взаимодополняющие значения, очевидно, должны усиливать друг друга, возникает сюрприз в виде
