Жезл Эхнатона - Наталья Николаевна Александрова

Да, от такого типа точно ничего путного произрасти не может. Говорила же, что я – досадная ошибка природы, больной ген, кривая хромосома.

В общем, его нашли, сообщили обо всем, и он, можете себе представить, приехал. И как раз позвонила Алюня, рыдая и крича, что она выбросится из окна. И ведь не кому-нибудь, а мне позвонила. Вспомнила родную кровиночку в трудную минуту.

Ужасно хотелось послать ее подальше, но я вспомнила бабу Настю и помчалась к Алюне.

И вот там, у нее, мы и встретились.

Я пришла раньше и успела перехватить в дверях ту самую нагловатую девицу, которая отвечала мне по телефону. Девица тащила чемодан и сумку и попыталась проскочить мимо, крича, что бабушке плохо и чтобы я скорее бежала к ней.

Не на ту напала. Окинув девицу быстрым взглядом, я мигом увидела на ее руке золотые Алюнины часики. Может, и не бог весть что, но все же денег стоят, поэтому я не стала ахать и охать, а ловким приемом (привет от Михалыча) аккуратно заломила девице руку и препроводила обратно в квартиру.

Она пробовала орать, но я убедила ее, что это ничего не даст и что чем быстрее она изложит мне ситуацию, тем быстрее я ее отпущу. И обойдемся без полиции. Она согласилась, отдала часы и еще парочку вещей: серебряное чайное ситечко и эмалевую пудреницу с треснувшим зеркальцем. Больше, по ее словам, в квартире не осталось ничего ценного, все увел ушлый женишок.

Кое-что он продавал по согласию с Алюней, по выражению горничной, она совершенно поплыла и вела себя так, что смотреть противно было. А сегодня утром отвез Алюню не то в салон красоты, не то в спа, а сам вернулся, быстренько загрузил машину оставшимися вещами и был таков.

Как потом выяснилось, жениться на Алюне он и не собирался, поскольку был женат. И хоть в паспорте не было об этом отметки, все же побоялся привлекать внимание официальных органов.

В общем, выпотрошил Алюню, как рыбку на заливное, получил неплохой куш, да и слинял в неизвестном направлении. Дело, как я уже говорила, вполне себе житейское.

Тогда я только собралась отпустить горничную на волю, как в двери заскрежетал ключ, и на пороге появился мой… в общем, Артурчик.

Я сразу его узнала – он здорово похож был на портрет папы-режиссера, что висел в гостиной. То есть раньше висел, женишок и его успел куда-то пристроить.

Вот как, значит, и ключ от квартиры сохранил, а поинтересоваться, как мать живет, не удосужился.

Вот, я думаю – врали они все, что он пофигист и бездельник, или он так удачно водил всех за нос? Такой лощеный, одет хорошо – ну, в Москве все такие.

Пока он пялился на меня, горничная испарилась.

– Ты кто? – наконец спросил он.

– А не догадался? – в таком же духе ответила я.

Разумеется, он давно забыл о моем существовании, но тут что-то забрезжило у него во взгляде. И вы не поверите, но прежде всего он отправился в гостиную и в кабинет отца на предмет проверки ценных вещей.

Вышел он оттуда мрачнее тучи, хотя не могу сказать, что и раньше смотрел приветливо.

– Это что такое?

Вместо ответа я развернулась на пятках и отправилась в спальню Алюни, откуда не слышно было больше рыданий, очевидно, Алюня подустала.

Вид у нее был ужасный, причем без всякой игры. Она даже не всхлипывала, только непрерывно икала. Вся кровать была засыпана сухими лепестками из разорванных саше, Алюня посыпала ими голову вместо хрестоматийного пепла.

Увидев на пороге меня, то есть зрителя, она снова зарыдала, но без должного драйва, уж я-то знаю, видела ее в лучшие годы.

– Девочка моя! – заговорила Алюня. – Мне так плохо!

О как! Впервые в жизни меня так назвала. Но я не стала злорадствовать, а решила, что пора мне уходить. Сыночек ее явился, так пускай с ней и возится. А я тут никто и звать никак. Как-нибудь без меня обойдутся.

Мы столкнулись с ним на пороге. Алюня увидела его, ахнула и прижала руки к сердцу, после чего грохнулась в обморок. Хорошо, что на кровать, мягко падать было.

«Скорая» забрала ее в больницу, сказали, что микроинсульт. Выписали через неделю, за это время сыночек переписал квартиру на себя, о чем и сообщил мне по телефону. Я послала его подальше открытым текстом. Но позвонили из больницы, сказали, что бабушка просит прийти. Бабушка? Никогда Алюня так себя не называла.

Но когда я ее увидела, то все поняла, да и врач сказал, что деменция наступает полным ходом. Может, и раньше начиналась, а теперь от стресса понеслась вперед семимильными шагами.

Алюня сидела на кровати, глядя в ручное зеркало, и с непередаваемым выражением читала из Пушкина:

– Свет мой, зеркальце, скажи и всю правду расскажи, я ль на свете всех милее… – и так далее.

Голос был громкий и звучный.

– Давно она так? – спросила я соседку по палате – измученную женщину, голова которой была повязана полотенцем.

– Почитай, третий день уже… – простонала она. – На ночь укол ей делают, так хоть поспать можно. Или еще романсы поет…

– Не говори-ите мне о нем! – взревела Алюня и выдала полный тест романса, очевидно, инсульт на память не повлиял.

Через два дня ее выписали. И этот урод, который по чистому капризу природы оказался моим отцом, сказал, что я могу жить в квартире и присматривать за Алюней. Самое умное было бы снова послать его подальше, но я вспомнила пансионат и бабу Настю с ее комнатой, и согласилась. Выторговала только, чтобы присылал этот тип какие-то деньги на содержание матери. Присылает мало и нерегулярно.

Комнату бабы Насти я сдала, деньги перевожу матери на оплату квартиры и насущные нужды. Как она там живет, я понятия не имею, мне с Алюней забот хватает.

Забыла сказать, та самая картина Шишкина уцелела то ли случайно, то ли благодаря стараниям знакомого антиквара. Но все равно ее пришлось потом продать, потому что Алюнина «последняя большая любовь» наделала долгов и нахватала кредитов на ее имя.

Вот так вот. И нечего тратить время на воспоминания, ничего хорошего не вспомнить. Давно пора спать.

* * *

И я заснула мгновенно, словно провалилась в яркий, цветной, необычный сон.

Я оказалась в большом светлом помещении с колоннами, где толпились нарядно одетые люди. Между ними сновали