Ледяная тюрьма - Дин Кунц

— А оно быстрое?

— Скорость — примерно девять узлов, капитан.

Горов побледнел.

— Повторите.

— Девять узлов.

— Немыслимо!

— Помилуйте! — присоединился к нему Жуков.

Горов выпустил из рук микрофон, который, подскочив на высвободившейся пружине, занял свое место над головой капитана. А капитан, еще сильнее встревоженный, потому что появились новые причины для беспокойства, снова прильнул к окуляру перископа. Выходит, они угодили в циклон, в смерч, в водоворот. Они — на пути колесницы Джаггернаута, и им нечего противопоставить все сметающей на своем пути космической силе. Огромный ледяной остров пока еще только качнулся, ощутив толчок объявившегося вдруг течения, но уже сейчас за айсбергом готовая пихать его с возведенной в квадрат силой вся мощь стремительно текущих вод. Айсберг пока что как бы не понял, что произошло, он еще поворачивается вокруг собственной оси, добиваясь, чтобы «нос» ледового корабля указывал направление передвижения, но пока что айсберг двигался вкось от подлодки. И, похоже, так будет продолжаться еще несколько минут.

— Цель приближается! — сообщил оператор радиолокатора. — Четыреста пятьдесят метров! — Он читал пеленг, который должен был все время определять по своему прибору.

Не успел Горов подумать, что, собственно, он должен сказать в ответ на это донесение, как лодку внезапно тряхнуло, — словно какой-то великан ухватился за нее рукой. Жуков не удержался на ногах. Бумаги попадали со столика на пол. Толчок ощущался две, самое большее три секунды, но все незакрепленные предметы успели за это время сдвинуться со своих мест и прийти в беспорядок.

— Что за черт? — недоумевал Жуков, стараясь подняться.

— Столкновение.

— С чем мы могли столкнуться? До айсберга было четыре с половиной сотни метров.

— Наверное, с плавучей льдиной. Думаю, не очень большой, — предположил Горов, а затем дал команду обследовать всю лодку на предмет возможных повреждений.

Капитану было ясно, что тело, с которым они столкнулись, не могло иметь очень уж внушительных размеров, — иначе лодка уже тонула бы. Сталь обшивки не прошла технологическую обработку закалкой и отжигом, потому что корпус судна должен иметь достаточный запас гибкости, чтобы безболезненно за малое время всплывать и погружаться, то есть переходить из царства одного давления и определенной температуры в совершенно иное царство с совсем непохожими физическими показателями окружающей среды. Поэтому внушительный кусок льда, хотя бы в тонну весом, да движущийся со скоростью, достаточной для того, чтобы развить значительную кинетическую энергию, пробил бы в корпусе лодки пещеру, а случись это на глубине, давление многотонных масс воды смяло бы судно, как карточный домик. Значит, что бы там ни попалось на их пути, это — что-то не очень большое. Но все равно вред этот предмет мог причинить немалый.

Отозвался оператор акустического локатора и передал новые сведения об айсберге:

— Цель — в четырехстах пяти метрах. И продолжает идти на сближение.

Горов почувствовал, что попал впросак. Если он не отдаст приказа о погружении, лодка столкнется с наезжающей на нее горой изо льда. Однако, нырни лодка прежде, чем станут известны подробности ущерба от только что случившегося столкновения, и еще неизвестно, сумеет ли лодка опять всплыть на поверхность океана. Времени не было — его не оставалось совершенно, — ведь надо было бы уводить судно хоть к востоку, хоть к западу. Но айсберг шел наперерез и уже двигался достаточно резко, загораживая дорогу к отступлению где-то на две пятых мили, то есть метров на шестьсот пятьдесят, считай хоть со штирборта, хоть с левого борта. Глубоководный поток, движущийся со скоростью в девять узлов, течет на глубине в сто три метра и ниже, так что не приходится рассчитывать, что это течение в ближайшие минуты развернет ледовую гору «носом» к судну, так что Горов не сумеет увернуться — айсберг надвигается, как корабль, вздумавший почему-то двигаться бортом вперед, и куда бы ни дернулся «Илья Погодин», все равно в айсберг он врежется.

Капитан дотянулся до горизонтальных рукояток перископа и потянул их вниз, отправляя тем самым оптику в гидравлический рукав, в котором перископ пребывал в сложенном виде, когда не было нужды в его выдвижении.

— Цель в трехстах восьмидесяти двух метрах. И приближается! — объявил вновь оператор звуколокатора.

— Уходим на глубину! — скомандовал Горов, хотя поступили лишь самые первые донесения о повреждениях судна. — Погружаемся!

По всей лодке заревели клаксоны погружения. Одновременно взвыла и сигнализация столкновения.

— Мы уходим под лед, чтобы избежать столкновения с айсбергом, — объяснил свои действия Горов.

Жуков побелел.

— Но ведь эта гора может уходить метров на сто восемьдесят вглубь. Да хоть на двести — под ватерлинией!

Сердце бешено заходилось, во рту мгновенно пересохло. Никита Горов выговорил только: — Знаю. И не уверен, выкрутимся ли мы.

Злобные порывы ветра неустанно молотили в стены домиков фирмы «Ниссан». Заклепки, скреплявшие металлические листы стенок, только крякали и трещали. Могучие потоки остывшего много ниже нулевой температуры воздуха громко стенали.

Ничего сколь-либо заслуживающего внимания Гунвальд так до сих пор и не нашел, хотя за время пребывания на складе он уже покончил с раскопками в шкафчиках Франца Фишера и Джорджа Лина. Если хоть кто-то из них скрывал склонности к убийствам или хотя бы отличался от остальных меньшей уравновешенностью или какой-то ненормальностью, в личных вещах он, этот умеющий скрывать свои изъяны человек, ни единого намека на то не оставил.

Гунвальд передвинул корзину к шкафчику Пита Джонсона.

Горов знал, что у других народов бытует расхожее представление о русских как об унылых, мрачных, вечно чем-то озабоченных людях. Конечно, невзирая на все историческое невезение, оборачивавшееся неизменной склонностью подпадать под власть по-звериному жестоких правителей и до трагизма порочных идеологий, это было далеко не так — уже потому, что и этот стереотип, подобно всякому иному обобщению такого сорта, был весьма далек от правды. Русские и смеялись, и общались, и ссорились, и влюблялись, и совокуплялись, и напивались, и валяли дурака точно так же, как это свойственно делать всем людям всех времен и народов, всегда и повсюду. В большинстве своем те люди на Западе, которые учились в университетах, читали Федора Достоевского, а кое-кто пытался даже углубляться в сочинения Толстого, и вот из этих-то художественных произведений и почерпнули они свои мнения о современных россиянах. Однако попади каким-то чудом некий иностранец в рубку управления «Ильи Погодина» в эту самую минуту, и он не обманулся бы в своих ожиданиях: перед ним были бы те самые русские, которых он себе воображал: угрюмые физиономии, все мрачные, брови насуплены, глаза потуплены долу, явственен глубокий пиетет перед судьбой — и уж точно, покорность грядущей неминуемой участи.

Наконец были получены окончательные данные о повреждениях: ни единая выступающая деталь субмарины не деформирована; ни капли воды не просочилось вовнутрь обшивки судна. Удар ощущался сильнее в носовой четверти судна; в других каютах и отсеках столкновение едва заметили. Но сильнее всего пострадал отсек с торпедной установкой, что находился двумя ярусами ниже рубки управления. Хотя, если судить по сигнализации, особенного ущерба сотрясение все-таки не причинило и непосредственно лодке ничего не грозило. В корпусе лодки, похоже, появилась какая-то вмятина, а то и не одна. Деформации были замечены рядом с кормой и по штирборту, у самого «носа» лодки, в непосредственной близости от плоскостей погружения, хотя те, похоже, не пострадали.

Если внешняя обшивка судна вышла из столкновения, отделавшись небольшими царапинами, ну, может, синяками, то можно было надеяться, что судно сохранило живучесть. Но если хотя бы в одной точке обшивки образовалось какое-то вздутие с микротрещинами — или, еще хуже, трещины пошли паутиной, — то экипаж может распрощаться с надеждами на успешное возвращение из пучины. Сопротивление внешнему давлению на поврежденных участках будет ослаблено, а неравномерность распределения давления по всему корпусу приведет к еще большей деформации ущербных площадок, так что деформация усугубится, чтобы очень скоро обратиться в трещину, затем в пролом, а там водная толща раздавит судно, которое, лишившись воздуха в своей утробе, начнет медленно погружаться на дно океана.

Раздавшийся молодой голос, принадлежавший офицеру, командовавшему погружением, прозвучал громко, но, несмотря на не слишком ободряюще привходящие обстоятельства, дрожи в нем не было слышно:

— Шестьдесят один метр ниже уровня моря, и мы продолжаем погружаться.