Ледяная тюрьма - Дин Кунц

Зачастую единственным способом очутиться в уединении и при случае насладиться таковым в течение нескольких минут являлось посещение одного из пары отапливаемых туалетов, прилегающих к складу. Но прятать дорогие сердцу вещички в туалетных кабинах было бы едва ли возможно.

Как бы то ни было, у каждого найдется полдесятка предметов, которые этот человек не хотел бы никому показывать: любовные письма, фотографии, записочки, личный дневник, ну и все такое, в том же роде. Ничего постыдного наверняка в шкафчиках спрятано не было, и вряд ли Гунвальд должен был опасаться найти что-то такое, что и его повергло бы в шок, и владельца вещицы сконфузило бы и расстроило, — мол, чужой узнал обо мне то, что я ото всех скрываю: ученые, каковыми, несомненно, являлись полярники Эджуэя, наверное, избыточно рассудочны, и если чему-то и предаются с некоторой пылкостью, то разве что своему труду. Стало быть, обнаружения и разоблачения позорных тайн ждать не приходится: если уж фанатик познания и обладает любимой вещицей, то скорее всего чтобы утаить нечто, умиротворяющее его интеллектуальную душу. Назначение шкафчиков как раз в том и состояло, чтобы предоставить каждому полярнику уголок, находящийся в исключительном владении данного человека. Таким образом сохранялось и поддерживалось очень нужное всякой личности ощущение самотождественности, столь уязвимое в тесном, чреватом клаустрофобией и заведомо коллективистском быту, когда, со временем, так просто становится раствориться в групповой тождественности, позволить коллективу поглотить себя, — личность при этом психологически растворяется в общественном, распадается и исчезает, а это не может не угнетать обладателя или обладательницу некогда сильного "я".

Можно, конечно, представить себе такое решение задачи, как уволакивание милых сердцу вещичек под кровать, но вряд ли такое решение оказалось бы удовлетворительным, пусть даже и удалось бы внушить всем убеждение в неприкосновенности святого святых под матрацем. И не в том дело, что участники любой экспедиции заведомо не доверяют друг другу. Доверительность тут совершенно ни при чем. Потребность в некоем защищенном личном пространстве — глубока и, видимо, должна считаться неразумной, иррациональной психологической потребностью, так что лишь надежно запертые на замок металлические сокровищницы в состоянии ответить на такую нужду.

Молоток понадобился Гунвальду затем, чтобы разбить по очереди кодовые циферблаты пяти нужных ему шкафчиков. Разможженные детали падали в беспорядке на пол, часто предварительно ударившись о стену, и склад гудел, как хорошая слесарная мастерская или литейный цех.

Коль уж в число полноправных участников экспедиции Эджуэй затесался психопат-убийца, коль уж один из агнцев от науки оказался на самом деле волком в овечьей шкуре, то, если и имеются на то какие-то доказательства, искать улики можно только в секретных шкафчиках — больше просто негде. Харри был в том уверен. Нехотя Гунвальд должен был согласиться с доводами Харри. Звучали они вполне разумно — в самом деле, логично предположить, что психопат в своих личных делах, даже если он страдает социопатией, то есть очень легко сходит за нормального члена человеческого сообщества, непременно должен допускать что-то такое, что обнаруживает его отличия от душевно здорового человека. К примеру, это разоблачающее ненормальное отличие должно явственно проявиться в том, какие именно предметы берет с собой человек на память о прежней жизни на верхушку планеты. Что-то должно дать знать о причудливой фиксации, о каком-то неизжитом впечатлении, об одержимости, допустим, какой-то низменной страстью. Наверное, что-то такое окажется в одном из шкафчиков, чему нельзя не ужаснуться. Столь немыслимое и неожиданное, что сразу же станет ясно: Это может принадлежать только человеку с больной психикой!

Вставив ломик в круглую дыру, за которой таился кодовый замок, а затем погружая железный штырь до изгиба, Гунвальд навалился на торчащую из дыры прямую часть фомки что было мочи. Металл гнулся и трещал, однако не ломался и не рвался, но дверца первого сейфа в конце концов подалась. Гунвальд не стал знакомиться с содержимым шкафчика, чтобы не делать перерыва в трудной работе по металлу, а решил сразу же вскрыть четыре оставшихся ящика: бам, бам, бам, бам! Готово.

Можно было откинуть фомку в сторону.

Ладони вспотели. Гунвальд вытер их сначала о теплосберегающую блузу, затем о стеганые штаны.

На восстановление учащенного дыхания потребовалось около полуминуты, после чего он вытащил из большого стеллажа с продовольствием, находившегося по правую руку от него, большую деревянную корзину с обезвоженными посредством замораживания в вакууме пищевыми концентратами. Поставив корзину перед самым первым из вскрытых ящиков, он уселся на нее.

Приготовившись к изысканиям, он потянулся было к трубке, что покоилась в кармане на «молнии», но, уже расстегнув «молнию» на блузе, решил оставить это дело на потом. Пальцы, нащупав чубук, сами собой отдернулись, и он поспешил убрать ладонь восвояси. Трубка — это отдых, это отвлечение от забот. Что-то приятное, словом. А уж предстоящий поиск компромата никак не отнесешь к самым блестящим достижениям прожитой жизни, да и радости особой в предстоящие минуты не ожидается. Да, затянись он сейчас дымком, доставь он себе эту маленькую радость, и, чего доброго, трубка перестанет приносить ему удовольствие во всей оставшейся жизни.

Тогда ладно. Все нормально. Поехали. С кого начнем?

Роджер Брескин.

Франц Фишер.

Джордж Лин.

Клод Жобер.

Пит Джонсон.

Пятерка подозреваемых. Все — насколько может судить Гунвальд — славные мужики. Конечно, с кем-то сойтись полегче, кто-то дружелюбнее, еще кто-то позамкнутее. Но все эти люди отличались куда большей сообразительностью и уравновешенностью по сравнению с рядовым прохожим; им приходилось быть такими, иначе нельзя было и мечтать о продвижении по службе в Арктике или Антарктике, где надо ревностно выполнять такие ответственные и трудные задания и влачить настолько тяжкое бремя, что все, не умеющие полагаться на себя, все ненадежные и не умеющие владеть собой быстро выпадали из списка претендующих на карьеру полярника. Ни один из пятерых не производил впечатления очевиднейшего кандидата на роль убийцы-психопата, даже Джордж Лин, который если и смутил своим поведением кого-то, то лишь в самое последнее время и в этой, последней на его счету, экспедиции, а он участвовал прежде во многих полярных проектах и пользовался уважением — карьера его была долгой и честной.

Гунвальд решил начать с Роджера Брескина, просто потому, что шкафчик Роджера был первым по порядку. Все полки пустовали, кроме самой верхней, где лежала коробка из-под визитных карточек. Гунвальд вытащил эту шкатулку и поставил ее перед собой, между ног.

Как он и рассчитывал, канадец путешествовал налегке. В коробке было всего четыре предмета. Обтянутая прозрачным пластиком цветная, большая — двадцать на двадцать пять — фотография матери Роджера: победоносно улыбающаяся дама с мощными челюстями, седые волосы в завитках, очки в черной оправе. Серебряная щетка-расческа: серебро потускнело. Четки. Папка-скоросшиватель с фотографиями и вырезками из газет — все о непрофессиональном штангисте-тяжеловесе Роджере Брескине.

Гунвальд оставил все это добро на полу и переместил деревянную корзину на полметра левее. Теперь он сидел перед сейфом Фишера.

Подлодка опять ушла под воду, но совсем не глубоко, держась близ поверхности, так, что ее перископы выглядывали из воды. Субмарина зависла не двигаясь на предполагаемом пути перемещения айсберга.

На платформе бронированной башенки в рубке управления у перископа стоял Никита Горов. Он вглядывался в окуляр, ухватившись вытянутыми руками за горизонтальные рукоятки основания, которые моряки называли «ушами». Хотя смотровое окошко перископа и находилось на высоте около двух с половиной метров над уровнем моря, все же волны то и дело вздымались на такую высоту, что ничего не было видно. Правда, когда перископ не заливало водой, через него хорошо наблюдалось ночное море, освещенное слабым призрачным светом парящих в небе четырех осветительных ракет.

Айсберг уже начал наезжать на курс подлодки, если считать от ее носа. Сейчас он находился примерно на двести семьдесят метров к северу. Поблескивающая белая гора резко проступала на фоне черных моря и неба.

Рядом с капитаном стоял Жуков. На голове его были наушники — он переговаривался с мичманом в торпедном отсеке на носу судна. Жуков скомандовал:

— Установку номер один привести в состояние готовности.

Справа от Горова молодой матрос следил за сигнализацией на резервном сигнальном борту, расцвеченном светящимися зелеными и красными индикаторами, сигнализировавшими о состоянии люков, задвижек и прочего оборудования. Когда Жуков, получив сообщение из торпедной, объявил о том, что шлюз задраен, дозорный, наблюдавший за сигнализацией, подтвердил: