Питер - Шимун Врочек

Артём помялся.

— Что хотел-то? — сжалился над ним Уберфюрер. — Ну, говори.

— А что такое «каперсы»?

Когда Артём предложил пройтись и кое-что обсудить, Иван кивнул: он ждал этого разговора.

Они прошли вдоль веревочных перил, огораживающих центральный остров, остановились. Фонарь над головой едва слышно потрескивал. Пахло озоном. Артём наклонился и подобрал рыбью кость. Задумчиво бросил в воду, подождал, пока вокруг места падения взбурлит вода от угриных тел, повернулся к Ивану.

— Оставь мою сестру в покое, — сказал Артём резко. — Слышишь, диггер?

— Слышу, — сказал Иван. Не драться же мне с ним? — Всё хотел спросить. Почему ты меня терпеть не можешь? Из-за сестры только?

— Не только… — он помедлил. — Ты… ты похож на нашего отца.

Иван поднял брови. День ото дня всё интереснее жить.

— Который полковник ракетных войск?

— Отец нас бросил, — сказал Артём с вызовом. — Что ему? Он ушёл, а мы остались.

Все наши истории чем-то похожи, подумал Иван, глядя на этого угрюмого паренька. Только у меня, кажется, всё наоборот. Это мы с матерью бросили отца. Мать утверждала, что это был лучший её поступок в жизни. Но иногда по ночам, когда думала, что Иван не слышит, плакала. А он слышал… Тогда они жили на Проспекте Большевиков — который сейчас Оккервиль… Наверное, это любовь, решил Иван. Наверное.

— Как её зовут? — спросил он неожиданно.

— Что? — Артём вдруг изменился в лице. — Кого зовут?

— Ты знаешь, — сказал Иван. — Ведьму твою.

Артём замолчал. Стоял угрюмый, сжимая кулаки. Напряженный. Ну-ну, подумал Иван, смотри, чтобы скулы не лопнули.

— Лахезис, — ответил он наконец. Вскинул голову, сказал с вызовом: — И она не ведьма. Она самая лучшая женщина в мире! Самая красивая!

Иван кивнул.

— Она это знает?

Артём опять нахмурился.

— Она смеялась, когда я так говорил.

Иван вздохнул.

— Ты не первый и не последний, с кем это случилось. С женщинами это бывает, поверь. Они смеются тогда, когда надо бы плакать… и наоборот.

— Ага, — сказал Артём, глядя исподлобья. — Щас. Если бы ты ей это сказал, она бы не смеялась. Я знаю.

Иван помолчал. Странный мы всё-таки народ, мужики. Толкаемся плечами там, где, в общем-то, даже пересечься не должны были.

— Я уезжаю. Сегодня и насовсем. Береги свою сестру, — попросил Иван. — Она прекрасна.

Пришло время прощаться. Паром (на самом деле плот — шириной чуть меньше, чем диаметр тоннеля) наполнился людьми. Кроме Ивана с Кузнецовым, ехали ещё семеро — в лохмотьях, бородатые, заросшие, с сумками и палками. Подойдя ближе, Иван понял, что все люди слепые. Главным у них был поводырь — костистый мужик в телогрейке, болтавшейся на нём свободно. Тоже слепой, что интересно.

— Ты с нами? — спросил Иван.

Уберфюрер покачал заросшей русым ежиком головой.

— Не, мне здесь начало нравиться. Я тут ещё пару недель перекантуюсь и двину дальше.

Вы уедете, и я опять начну пить, перевёл Иван мысленно. Блин. Жаль.

— Дело твоё, — сказал Иван. — Не передумаешь?

— Нет, брат. Счастливо тебе.

— Жаль, что твой кукри пропал. Отличный был нож… — сказал Иван. Скинхед вздрогнул, поднял взгляд. — Ладно, удачи тебе!

Паромщик отвязал причальный канат, перебросил на паром. Уберфюрер стоял, мучительно наморщив лоб…

— И сказал Господь: иди и не оборачивайся, — надорванным голосом заговорил поводырь. — Но жена Лота не поверила и обернулась — и ядерная вспышка выжгла ей глаза… Так помолимся, братие, за грядущее прозрение! Аминь.

— Аминь, — хором поддержали слепые.

Иван кивнул. За это бы он тоже помолился.

Слепые ему в последнее время стали как-то симпатичней, чем раньше. Спасибо Энигме. Хотя религия у этих, прямо скажем, жутковатая.

— Теперь мы куда? — спросил Кузнецов. Лицо его светилось. За его спиной караван слепцов двинулся с места, занимая места на пароме, поводырь начал задавать ритм, постукивая своим посохом по настилу. Тук, тук, тук. Паромщики зевали.

Иван задумался. Мише, понятно, сразу домой на Василеостровскую. А мне куда?

Невский, Шакилов. Мой путь к дому немного длиннее.

— Домой, — сказал он.

Паромщики уперлись веслами в причал, оттолкнули паром. Щель между причалом и паромом ширилась, превращаясь в реку…

Бум.

Паром покачнулся.

Иван поднял взгляд. Перед ним оказался скинхед, широко расставив руки после прыжка.

— Я вас провожу немного, — Уберфюрер выпрямился, почесал заросший затылок. — До Невского. Прогуляюсь.

Миша улыбался во весь рот.

— Рад тебя видеть, — сказал Иван. — А чего передумал-то?

— Да так, — лицо Уберфюрера вдруг стало жёстким. — Вспомнил одну фигню. У кого сейчас может быть мой нож.

Глава 11

Про свет

В красноватой темноте Иван слышал голос, вещавший:

— Настанет день, когда Обернувшиеся станут Прозревшими. Аминь, братья!

— Аминь! — гудел хор.

Ивану казалось, что он слышит голоса сквозь боль, захлестывающую, как кровавая горячая волна. Голова его превратилась в клубок переплетенных нервов. Когда они касались друг друга, пробегал синий разряд — и в голове, позади глаз, вспыхивал слепящий, режущий свет.

— Жена Лота согрешила неверием и обращена была в соляной столб, — продолжал тот же голос. — Нам же Господь дал возможность осознать и раскаяться, узреть мир очами не физическими — кои грешны изначально, а духовными, кои откроются во время указанное. Слышите меня, братья! Зверь близок! Грядет время испытаний! Аминь!

— Аминь! — вторил хор.

Где я? Что случилось? — размышлял Иван сквозь приступы набегающей боли. — Всё же было хорошо?

Было?

Паром доставил их к гермоворотам, отделяющим затопленную часть туннеля от сухой, ведущей к Невскому проспекту. Здесь была своеобразная таможня — на островке из пластиковых бутылок и бочек, плавающем у самой гермы. Настил сделан из дверей от вагонов метро, на них поставлен стул и металлический бочонок — в качестве письменного стола. Уныло горела газоразрядная лампа, свет был уставший, подрагивал, точно вот-вот заснет.

Изредка таможенник пихал ногой банку с угрем, тот вяло шевелился, широко раскрывая пасть, и лампа на несколько мгновений загоралась ярче.

На таможеннике была синяя рубашка машиниста. Рукава закатаны, обнажая заросшие курчавым волосом толстые руки. Таможенник окинул прибывших равнодушным взглядом, кивнул — туда идите. Документы даже не стал спрашивать. Нормально, подумал Иван.

Вправо от двери шёл запасной ход. Через него путешественникам предстояло идти дальше.

Интересно, как герму будут обходить слепые? — подумал Иван. Вслед за поводырем он перепрыгнул на таможенный островок, настил под ногами закачался. Плеск воды.

Вот и всё. Прощай, Новая Венеция.

Рядом встал Уберфюрер. Иван повернул голову, краем глаза заметил, как поводырь о чём-то шепчется с таможенником.

— Кузнецов, где ты? — он повернулся. Блин!

Молодой мент лежал без сознания, раскинув руки, на пароме, вокруг него столпились слепые. Один замер с палкой в руке — видимо, он и ударил Кузнецова.

— Миша, — Иван сделал шаг вперёд, уже чувствуя, что поступает неправильно. Точка в затылке налилась тяжестью. Нельзя было оставлять за спиной поводыря… Чёрт, нельзя…

Иван начал поворачиваться…

Удар. Голова словно раскололась.

Уже падая, Иван услышал, как взревел Уберфюрер, бросаясь в атаку.

Бесполезно, подумал Иван. Он падал словно сквозь прозрачный сироп — беззвучно и красиво. Пум-м. Настил спружинил, приняв его тело.

Ещё удар. Боль. Темнота.

Бес-по-лез…

…но. Темнота.

Иван поднялся и сел. Пол был холодный, бетонный. Темнота такая, что даже собственных рук не видно. Только пятна скачут перед глазами. Но это просто реакция глазных нервов.

Он поднялся и протянул руки. Пальцы наткнулись на железные прутья. Шершавые, заржавленные. Иван начал ощупывать их, чтобы составить представление о пределах своей свободы… Где он? В каморке под платформой? В каком-то коллекторе? Где?

Размеры Ивановой свободы не впечатляли. Пространство метра полтора в длину, метр в ширину. Если попробовать (Иван встал, подпрыгнул) — то в прыжке можно дотянуться до верхних прутьев решетки. То, что вокруг клетка, Иван понял как-то сразу. Выхода из неё не было. Пальцы натолкнулись на навесной замок — тяжёлый, гладкий. Холодный. В отличие от решетки, замок был явно новенький. В углу клетки стояло ведро для испражнений. Заботливые, блин.

Итак. И что мы имеем?

Удар по голове. Провал. Потом — клетка. Зачем слепым понадобилось это делать?

Неизвестно, сколько прошло времени. Без света Иван потерял всякое представление о часах и минутах, о длительности времени.