Легион обреченных - Свен Хассель

В течение получаса казалось, что наступил конец света. Стоял вой, грохот, гром нескончаемой череды взрывов. Слепящее пламя взлетало в воздух со звуком, напоминавшим щелканье кнута. Целые ящики снарядов разлетались, взрываясь, во все стороны. Две вагонетки взлетели в воздух и упали в поле метрах в ста пятидесяти. Целая ходовая часть большого товарного вагона пробила стену депо и с грохотом упала неподалеку от меня. Две высокие заводские трубы рухнули. Одна как будто переломилась одновременно в нескольких местах. Другая медленно кренилась и в туче растворной пыли повалилась на землю. Все дома на широком пространстве были стерты с лица земли.

Наступившая тишина была страшной. Я медленно овладел собой, встал и огляделся. Старик лежал в двух шагах от меня.

— Ну, Старик, пойдем, что ли? Жутко было, а?

Ответа не последовало.

Обе ноги перебиты, левое бедро превратилось в кровавую кашу, плечо мало чем отличалось от него.

Я положил голову Старика себе на колени и шарфом утер пот с его лба.

— Старик, дружище, — зашептал я, — дотянешь до перевязочного пункта, если понесу?

Он на секунду открыл глаза.

— Старику конец, Свен. Давай останемся здесь, подержимся за руки. Ждать недолго. Сунь мне в рот сигарету, если у тебя есть.

Я зажег сигарету и вставил ему между губ. Говорить Старику было больно.

— Потом ты напишешь жене и детям, так ведь? Ну, сам знаешь, как: пуля в висок, никакой боли… Да мне и не очень больно, только дергает в спине, когда говорю… Трубку и нож возьми себе; остальное отправь домой вместе с двумя письмами в моей записной книжке.

Какое-то время он лежал молча, закрыв глаза, а меня пронзала острая боль. Я поднес ему к губам фляжку.

— Старик, тут шнапс. Попробуй немного выпить.

Он сделал кое-как два глотка и снова открыл глаза.

Хрипло прошептал:

— Больше всего мучает, что оставляю тебя одного. Надеюсь, ты сможешь вернуться в свою маленькую страну, где чувствуешь себя дома и о которой рассказывал так много хорошего.

Когда все было кончено, я взвалил его на плечо и, оскальзываясь, тяжело потащился по слякоти. Я плакал, скрипя зубами в бессильной ярости, когда оскальзывался, пот бежал у меня по шее, хриплое дыхание было горячим.

Русские хозяева дома в изумлении уставились на меня, когда я, шатаясь, внес мертвого товарища в комнату и положил на кровать. Потом пошел в дом напротив к фон Баррингу.

— Теперь еще и он, — простонал фон Барринг. — Я больше не могу. — И, схватив меня за плечи, закричал: — Свен, я схожу с ума! Чувствую себя убийцей всякий раз, когда должен приказывать идти в атаку.

Он затрясся от рыданий, рухнул на стул и уронил голову на вытянутые на столе руки.

— О, Господи, пусть это скорее кончится! Пусть это скорее кончится!

Фон Барринг налил водки в два стакана до самых краев и один протянул мне. Мы одним духом выпили. Он снова наполнил их, но когда потянулся к своему, я удержал его руку.

— Эрик, — сказал я, — давай не прикасаться к этим стаканам, пока не похороним Старика. Сейчас ты должен пойти со мной, похоронить его. Сделать это должны только мы вдвоем, потому что мы его знали. А потом я охотно буду пить с тобой до смерти.

Свастику с флага, в который завернули его, мы сорвали.

Затянув подбородочный ремешок и поправив каску, я окидываю взглядом роту, которой командую.

На месте прямо передо мной некогда стоял гауптфельдфебель Эдель. Он умер от тифа в 1943 году.

За ним некогда стоял рослый, добродушный фельдфебель Билендорф, оказавшийся заживо погребенным со всем четвертым взводом во время боя на кубанском плацдарме.

На правом фланге второго взвода стоял Старик, позавчера размозженный снарядами.

За ним штабс-ефрейтор Йозеф Порта, ушедший на вечный покой с длинной ножевой раной в животе.

Рядом с ним Кроха, участь неизвестна.

Плутона обезглавило взрывом бомбы с лесу под Могилевом.

Хуго Штеге, унтер-офицер, раненный осколком в бок, сгорел в своем танке.

Неунывающий Асмус Браун; в феврале 1942 года оторваны рука и обе ноги.

Унтер-офицер Бернахард Флайшман исчез в Москве после побега из лагеря в Сибири.

Ефрейтор Ганс Бройер, разжалованный лейтенант полиции, казнен после того, как сунул ногу под каток танковой гусеницы.

Командир пятого взвода лейтенант Хубер, всего девятнадцатилетний, настоящий друг своим солдатам. Однажды утром в апреле 1943 года ему оторвало обе ноги, и он до смерти истек кровью на колючей проволоке, призывая свою сестру Хильду.

Башенный стрелок Курт Брайтинг, шестнадцати лет, умер в мучениях после того, как у него в руках взорвался фосфорный зажигательный снаряд на бронепоезде в июне 1943 года.

Обер-фельдфебель Вилли Паллас, невысокий, вечно улыбавшийся, погиб при том же несчастном случае.

Стрелок Эрнст Валкас, расколот череп в том же бронепоезде. Это его мозгами я был забрызган.

Обер-лейтенант фон Сандра. Выпотрошен попаданием снаряда в живот.

Лейтенант Бруно Халлер, тридцати пяти лет. Выпрыгнул из горящего танка, держа в руках сильно обожженного брата, унтер-офицера Пауля Халлера, оба скончались от фосфорных ожогов. Братьев похоронили, сплетя их руками, под Бердичевом. Они вместе прошли гитлеровские концлагеря, штрафные полки и упокоились вместе в холодной земле русской степи.

Господи, если Ты существуешь, молю Тебя, пусть эта громадная армия мертвецов всю вечность марширует перед глазами повинных в их смерти фельдмаршалов! Пусть им никогда не дает покоя топот сапог погибших солдат! Заставь их смотреть в эти сотни тысяч обвиняющих глаз. Пусть матери, жены, сестры встанут и бросят обвинения им и их штабистам, которые планировали массовые убийства, дабы угодить бездарному мелкому буржуа, истеричному ремесленнику-художнику.

Вздрогнув, я прихожу в себя и понимаю, что гауптфельдфебель только что отрапортовал мне. Отдаю честь и командую:

— Пятая рота — на пле-чо!

Движения плохо обученных солдат ужасающе вялые. Многие из них прошли всего трехмесячную подготовку.

— Рота — правое плечо вперед — шаго-ом марш!

Хлюпая по глубокой жидкой грязи, двести кусков пушечного мяса выходят на дорогу и идут на позиции.

ФОН БАРРИНГ

Оберстлейтенант фон Барринг и я сидели в моем ротном блиндаже в мерцающем свете коптилки. Мы пили.

Перед нами стояла целая батарея пустых и полупустых водочных и коньячных бутылок.

Нервы фон Барринга были измотаны, и он уже просто не мог оставаться трезвым. Бывая трезв, впадал в такое бешенство, что его приходилось связывать, не то он мог бы причинить вред себе или нам. Чтобы более-менее держать его под контролем, Хинка и я поочередно составляли ему компанию. Кто-то один из нас не смог бы пить наравне с ним. Постоянно поддерживаемый в пьяном состоянии, он был более-менее нормальным.

— Свен, какая гнусная мерзость эта война, — сказал фон Барринг, наполнил большую кружку водкой и выпил ее, словно пиво. — Подумать только, чем Адольф и этот лжец Геббельс напичкали нас, просто уму непостижимо. Неужели целый народ принял на веру столько лжи и несуразностей? Что это с нами, с немцами? Мы все знаем, что отправимся прямиком в ад, и всегда это знали. Неужели мы все самоубийцы? Или такие безголовые, какими выглядим? Слепые, неимоверно жаждущие власти и столь же неимоверно тупоумные? Думаю, мы сошли с ума… я — так определенно.

— Помнишь, как Адольф верещал по радио: «Если я хочу захватить Сталинград, то не потому, что мне нравится имя города; нужно отнять у противника этот важный нервный центр русского речного сообщения, и я возьму Сталинград, когда сочту, что настало время!». А несколько недель спустя, когда вся Шестая армия оказалась в плену, как этот идиот орал под неистовые аплодисменты своих безмозглых членов партии: «Увидев бессмысленность занятия Сталинграда, не имеющего ни малейшего значения для окончательной победы наших войск, я приказал временно отступить!». Люди приветствовали эту речь. Однако сто восемьдесят тысяч отступить не смогли. Они были уничтожены в боях за «не имеющий значения» Сталинград[77].

— Вот-вот! — ответил я. — Нам этот обман понятен; но что может поделать один штрафной полк против шестидесяти-семидесяти миллионов восторженно орущих людей, которые ничего не видят, потому что не хотят видеть. Лучше погибнуть, чем проиграть войну — вот что говорят они сейчас, когда война уже проиграна. Понимать это нужно так: пусть гибнут другие, чтобы мы уцелели. Я слышал, как одна женщина в Берлине говорила, что если даже на фронте останется всего один немецкий полк, Германия победит — при условии, что это будет полк «Лейбштандарт СС».

— Эти женщины хуже всех, — сказал фон Барринг. — Храни меня Бог от фанатичек. Но к черту все это. Гитлер проиграл войну, но увидим ли мы славное поражение, уже другой вопрос. Скоро настанет наш черед. Не стоит жить надеждой, что война вот-вот кончится! Давай выпьем, Свен, больше нам ничего не остается.