Зеленый фронт (СИ) - Рус Агишев

Молчание было недолгим.

— Знаешь, Коба, что я тебе скажу, — легкий акцент делал речь слегка растянутой, отчего создавалось впечатление, что человек не знает что сказать и тянет время. — Мы жили и живем в очень непростое время… Ты помнишь, царскую охранку? Нас называли боевиками и травили как крыс… Потом белые…, их сменили свои… Врагом может оказаться любой или почти любой. Может это сделало нас такими какими мы есть.

Из трубки вновь потянулся неуловимый дымок. Крепкий табак помогал думать…

— Жизнь, враги…, — откинулся он на спинку кресла. — Нет, Лаврентий! Нет! Это было бы слишком просто! Всю свою жизнь я провел на ногах! Я метался, рвался, я был везде… Понимаешь, я боюсь за всей этой мишурой, что меня сопровождала, упустить что-то важное! Запомни, какой бы ты не владел важной и полной информацией, всегда где-то рядом может быть что-то такое, может и незаметное вовсе, что мгновенно перевернет все с ног на голову! Вот только как найти это! Вот в чем главная проблема…

Его взгляд с беспомощностью прошелся по стене, на которой висела истыканная красными и синими иголками карта Союза, потом по огромному столу, на котором в беспорядке лежали какие-то документы, справки, книги.

— Смотри, видишь, сколько всего навалено? — рука тяжело опустилась на подлокотник кресла. — Сводки фронтов, донесения, информации! Они вес ждут, что я им скажу! Совсем своей головой думать разучились…. Лаврентий, я боюсь, что делаю что-то не то…

Небольшие очки уже давно были отложены в сторону. Берия смотрел с таким искренним удивлением, что даже не пытался этого скрыть.

— Вот-вот…, — заметив это, тяжело пробормотал Сталин. — И ты тоже чего-то ждешь от меня… Думал, что я железный? Может я был когда-то таким… Но те времена уже давно прошли! Ладно, Лаврентий, забудь об этом обо всем! Мы поговорили и поняли друг друга, но об этом надо забыть…

Он тщательно постучал о пепельницу, выбивая сгоревший табак. Потом вытащил из груды документов какую-то подшивку с кучей самого разного рода грифов.

— Вот посмотри на это, — проговорил он, протягивая пачку листков. — Что-то мне подсказывает, что это и есть то самое важное, что мы упускаем… Посмотри-посмотри и выскажи, что думаешь об этом.

Они сидели молча минут десять — пятнадцать, в течение которых тишину кабинета прерывало лишь шуршание переворачиваемых страниц. Наконец, Берия оторвался от документов и посмотрел на Сталина.

— Смотри-ка…, — проговорил он, усмехаясь. — Думал, что разведупр совсем мышей не ловит, а они вон что накопали. Молодцы! Голиков только пришел и уже есть результат… Только Коба не уверен я, что это все правда! Гитлер не пойдет на применение химического оружия. Травить гражданских в лагерях — это одно, но применить его в войне с нами — это совсем другое!

Кресло тихо скрипнуло. Сталин встал и, заложив одну руку за спину, пошел вдоль стола. Берия сразу же передвинул стул, чтобы следить за шагающей фигурой.

— С одной стороны ты совершенно прав. Немцы уже добились многого: захвачены некоторые промышленные и сельскохозяйственные центры нашей страны, разбиты или сдались в плен тысячи советских солдат. В таких условиях скорее мы должны пойти на применение химического оружия, чем они! Думаю, что это не химическое оружие! Есть мнение, что это игра. Так сказать нам кидают кость, чтобы скрыть что-то еще более страшное. Вот мне и хотелось бы узнать, а что они там прячут такого… Думаешь наши справятся?

— Не знаю, не знаю, Коба, — задумчиво сказал тот, в очередной раз протирая стекла очков. — Разведупр последнее время остался почти без кадров. Голиков конечно мужик основательный, дотошный, но один он все не вытянет. Ему бы в помощь кого выделить… Посмотрю я у себя. Есть у меня на примете хорошие ребята.

— Ладно, иди, поздно уже, — проговорил Сталин, устало усаживаясь в кресло. — Я еще посижу немного… Давай, давай, иди. Завтра поговорим.

Дверь за ним мягко закрылась и настала тишина.

— Чую я Лаврентий, нюхом чую, — шептал оставшийся один человек. — Чую, что здесь что-то есть… А ты, ведь удивился. Не ожидал видно, что у меня есть в запасе такой козырь.

Он не все показал своему верному псу.

— Эх, Лаврентий, Лаврентий, не любишь ты работать в команде, — продолжал шептать хозяин кабинета. — Все норовишь один да один, и чтобы все было под контролем… И чтобы никто ни ухом ни рылом… Чувствую, не доведет это тебя до добра!

В руках у него оказалась еще одна папка с бумагами. Он открыл ее и перед глазами оказались с десяток разнокалиберных бумаг, с тщательностью разложенных в хронологическом порядке с приведенной тут же небольшой аннотацией.

— Значит, немцы зашевелились, — вновь произнес он вслух, вглядываясь в нечеткий печатный текст. — Так… Осуществляются карантинные мероприятия. Что у нас тут еще? Формируются специальные группы. Это у нас состав, численность. Ого! По сведениям радиоперехватов было изолировано более ста человек, из которых половина умерла в первые два дня.

Остро заточенный карандаш с нажимом прошелся по поля документа, оставляя небольшую заметку — «передать ученым для уточнения».

— Документ от 1 июля, — перевернул он очередную страницу. — Приказ генерала Гейера об ужесточении карантинных мероприятий. Смотри-ка, как размахнулись! Это же почти 100 квадратных километров! … «Полностью изолировать! … Обеспечить тотальный контроль за всеми выезжающими немецкими подразделениями. Досмотру подлежат… В случае обнаружения случаев распространения эпидемии на гражданское население уничтожению подлежат все инфицированные, включая членов их семей…», — карандаш вновь сделал заметку — «разведупру разобраться». — Это нельзя пускать на самотек!

С каждым новым документом ситуация становилась все более запутанной. При разговоре с Берией Сталин был практически уверен, что в этом районе немцы испытывали какое-то новое оружие. Все известные ему на тот момент факты очень хорошо укладывались в это предположение. Это и абсолютная секретность, и изоляция громадной территории, и карантинные мероприятия. Но дальше начали всплывать все новые и новые факты, которые говорили совершенно о другом.

— Если конечно у них что-то пошло не так, — размышлял он, пытаясь собрать воедино разные кусочки этой мозаики. — И сейчас они заметают следы. Очень возможно, очень даже возможно… С другой стороны, что же тогда случилось с первой разведгруппой?

В его руках были несколько скрепленных друг с другом бумаг серого цвета от которых ясно пахло чем-то медицинским.

— «Дошли до места…». Это понятно. «Встретили связника и выдвинулись в указанный квадрат», — карандаш застыл над строчками машинописного текста. — Какой-то бред! — вдруг вырвалось у него. — Целая немецкая часть?! Дело рук партизан? Окруженцы? Чем больше бумаг, тем больше возникает вопросов! … Что же они там готовили? Как бы это потом не вылилось нам боком…

52

Та ночь, когда он вновь стал хозяином леса, явилась для него неким водоразделом, который окончательно отделил всю его прежнюю жизнь от новой, совершенно другой, нечеловеческой. Если раньше у него и оставались хоть какие-то иллюзии по поводу своего будущего — «а, вдруг», «советская наука все может», «я никогда не перестану быть человеком», «я один из людей, я такой же как и они, пусть и выгляжу иначе», то после схватки со своим антиподом — низменной, животной частью своего сознания, которая хотела жить несмотря ни на что, Андрей понял, что возврата назад не будет.

«Назад хода нет! — окончательно решил он. — Хватит тешить себя надеждой, что когда-нибудь что-то может измениться! Нет! Теперь это моя жизнь! И я буду жить — жить так словно это последние мои дни…».

Не верьте мировым классикам, герои которых мямлили и тянули при решении судьбоносных для них вопросов; не слушайте также тех, кто рыдает на вашем плече от невозможности на что-то решиться. Это все бред! Любой вопрос, даже самый адски важный и жизненный, мы раскалываем в мгновение ока. Все наши поздние метания, страдания и сопли — это всего лишь страх перед тем, как сделать первый шаг или второй, или третий…

«Пусть я теперь другой, пусть у меня нет рук и ног, пусть у меня другой цвет глаз или совсем нет глаз, но я все же это я! — распалял он сам себя. — И мне тоже есть ради чего жить! — перед ним вставали его близкие, друзья и просто знакомые, от чего как-то странно защипало где-то там глубоко внизу — в самой глубине. — Вот ради них и буду жить! Буду жить их защищая!».

Расставив перед собой приоритеты, Андрей развил бурную деятельность. Если бы у него в этот момент вдруг снова появилась голова, то она в мгновение ока разбухла и лопнула словно гнилая тыква. Однако голова у него не появилась и поэтому…

«Посмотрим, что наворотил этот чертов безумец, — наконец, решился он проверить странное «шевеление» в своих владениях, доставшееся ему после поглощения своего противника. — Наворотил-то, наворотил, просто настоящие катакомбы!».