Иоанна - женщина на папском престоле - Донна Кросс

— Не знаю, — призналась Джоанна. — Но сегодня у больного прихожанина я видел открытые раны на губах и подумал… — Она замолчала, расстроенная. — Не могу объяснить, отец, по крайней мере сейчас. Но пока я не узнаю больше, буду причащать, обмакивая хлеб в вино, и не позволю прихожанам пить из одной чаши.

— Ты хочешь ввести этот порядок, полагаясь только на интуицию? — удивился Джозеф.

— Если я не прав, от моей ошибки никто не пострадает, потому что верующие все равно будут вкушать от плоти и крови Христовой, — настаивала Джоанна. — Но если моя… интуиция не подведет меня, это позволит спасти многие жизни.

Джозеф размышлял. Нельзя было так легко вносить изменения в церковную службу. С другой стороны, Иоанн Англиканец — человек ученый, опытный лекарь. Джозеф хорошо помнил, как он вылечил прокаженную. Тогда, как и теперь, полагались только на «интуицию» Иоанна Англиканца Джозеф подумал, что к подобным проявлениям интуициилучше относиться внимательно, ибо они исходят от Бога.

— Продолжай в том же духе, — сказал он. — Вернувшись, аббат Рабан выразит свое мнение по этому поводу.

— Благодарю, отец. — Джоанна почтительно поклонилась и быстро удалилась.

Погружение хлеба в вино было названо mtuictio, и, кроме самых строгих приверженцев старых методов, нововведение охотно и повсеместно приняли все, поскольку, не нарушая эстетики мессы, оно позволяло соблюдать правила- гигиены. Монаху из Корби, остановившемуся в монастыре по дороге домой, так понравилась эта идея, что он предложил ее своему аббатству, где новшество сразу одобрили.

Постепенно эпидемия пошла на убыль, но не прекратилась. Джоанна стала вести подробные записи случаев заболевания, изучая их, чтобы выявить причину распространения инфекции.

Ее исследования прекратились после возвращения аббата Рабана. Он сразу вызвал Джоанну к себе и высказал свое неодобрение.

— Канон церковной службы неколебим. Как смеешь ты менять его?

— Отец аббат, изменилась только форма, но не содержание. И я уверен, что это спасает жизни.

Джоанна начала излагать свои наблюдения, но Рабан резко остановил ее.

— Твои наблюдения бесполезны, потому что они результат неверия, умозаключения, которым нельзя доверять. Этими методами дьявол искушает людей и, отвращая их от Бога, вселяет в них гордыню.

— Если Господь не желает, чтобы мы изучали материальный мир, — не унималась Джоанна, — то зачем Он дал нам глаза, которые видят, уши, которые слышат, и нос, который чувствует запахи? Не считаю грехом пользоваться тем, что сам Господь даровал нам.

— Вспомни слова святого Августина: «Вера состоит в том, чтобы верить в то, чего нельзя видеть».

— Августин также говорил, что мы не обладали способностью верить, если бы не могли увидеть. Мы не нужны Ему, бесчувственные и неразумные, — возразила Джоанна.

Рабан разозлился. Человек косный, тривиально мыслящий, не наделенный воображением, он не любил аргументированных споров, предпочитая подавлять оппонента своим авторитетом.

— Прими суд Отца Своего и повинуйся Ему, — процитировал он из Правил. — Вернись к Богу трудным путем послушания, ибо предал Его, следуя своей собственной воле.

— Но, ваше преподобие…

— Все, я сказал свое слово! — сердито воскликнул Рабан, покраснев от злости. — Иоанн Англиканец, с этого момента ты свободен от выполнения обязанностей священника. Будешь учиться человеколюбию, работая в лазарете, помогая брату Одило, прислуживая ему с должным послушанием.

Джоанна хотела возразить, но не стала. Рабан терял терпение, и протест грозил ей тяжелыми последствиями.

Она опустила голову.

— Как прикажете, аббат.

Позднее, размышляя о случившемся, Джоанна поняла, что Рабан был прав. Она слишком горда и непослушна. Но кому нужно послушание, если от этого страдают люди? Погружение спасало жизни, Джоанна в этом не сомневалась. Но как убедить в этом аббата? Он не потерпит ее возражений. Убедить его можно лишь сославшись на авторитетное мнение. Поэтому теперь, наряду со своими дневными обязанностями и работой в лазарете, Джоанна начала посещать библиотеку, пытаясь отыскать в текстах Гиппократа, Орибаса и Александра Траллского хоть что-то, подтверждающее ее гипотезу. Она работала без устали, отдавая сну только два-три часа в сутки и доводя себя до изнеможения.

Однажды, читая текст Орибаса, Джоанна нашла то, что искала. Переписывая переведенный отрывок, она вдруг почувствовала, что ей очень трудно писать, голова болела, и рука с трудом держала перо. Решив, что это лишь следствие переутомления, Джоанна продолжила работу. Но вдруг перо выпало из руки на страницу, закапав ее чернилами. «Какая неудача, — подумала она. — Придется выскоблить дочиста и начать сначала». Ее пальцы дрожали так, что она не могла снова приступить к работе.

Встав, она ухватилась за край стола, и почувствовала сильное головокружение. Качаясь, Джоанна добралась до двери и буквально выпала наружу, встав на четвереньки. Ее стошнило.

Каким-то образом она добралась до лазарета. Брат Одило уложил Джоанну на кровать и прикоснулся рукой к ее раскаленному лбу.

Джоанна удивленно заморгала.

— Ты из прачечной?

Брат Одило покачал головой.

— У меня не холодные руки, брат Иоанн. У тебя высокая температура. Боюсь, ты тоже заболел.

«Заболела! — пронеслось в затуманенном сознании Джоанны, — Нет, этого не может быть! Просто устала, вот и все. Мне бы только отдохнуть немного…»

Брат Одило положил ей на лоб тряпицу, намоченную в розовой воде.

— Лежи тихо, пока я намочу новые тряпицы. Вернусь через минуту.

Его голос прозвучал словно издалека. Джоанна закрыла глаза. Прохладная повязка на голове благоухала розой, помогая ей погрузиться в блаженную темноту.

Но вдруг Джоанна широко распахнула глаза. Они завернут ее во влажные простыни, чтобы сбить температуру. Для этого им придется раздеть ее.

Этого нельзя допустить. Джоанна поняла, что как бы она ни сопротивлялась, они все равно это сделают. Любые протесты сочтут лихорадочным бредом.

Она села на кровати, свесив ноги. Голова снова заболела. В висках застучало и заныло. Джоанна направилась к двери. Перед глазами все поплыло, но она заставила себя выйти наружу и быстро направилась к крепостным воротам. Перед тем как пройти мимо привратника Хатто, Джоанна выровняла походку. Он подозрительно взглянул на нее, но остановить не решился, Джоанна шла прямо к реке.

Слава Богу, маленькая монастырская лодка стояла на месте, привязанная веревкой к ветке дерева. Джоанна отвязала лодку, залезла в нее и оттолкнулась от берега ногами. Как только лодка отошла, она потеряла сознание.

Лодка долго стояла в воде неподвижно. Затем ее подхватило течение, развернуло и унесло.

Небо медленно вращалось, высокие белые облака расплывались по небу экзотическими узорами. Темно-красное солнце коснулось горизонта, и его лучи опаляли лицо Джоанны, выжигая глаза. Она с удивлением смотрела, как его края засияли и растворились, образовав силуэт человека.

Перед ней поплыло лицо отца. Под густыми бровями появилась страшная улыбка черепа. Безгубый рот открылся и произнес: «Женщина!», но голос принадлежал не отцу, это был голос ее матери. Рот открылся еще шире, и Джоанна увидела, что это вовсе не рот, а страшная пропасть в бездну. Там полыхали огромные сине-красные языки огня. В пламени горели люди, их тела извивались от боли. Один из них взглянул на Джоанну. С ужасом Джоанна узнала голубые глаза и золотистые саксонские волосы. Мать звала ее, протянув руки. Джоанна направилась к ней, но вдруг земля под ногами исчезла, и она начала падать в страшную бездну. «Мамааа!» — кричала она, падая в огонь…

Джоанна очутилась в заснеженной долине. Вдали сиял Вилларис, и на крышах его под солнцем таял снег, а талые капли сверкали, как драгоценные камни. Она услышала топот копыт, обернулась и увидела Джеральда. Он скакал к ней на Пестисе. Джоанна побежала к нему по снежному полю, он склонился, обхватил ее и посадил перед собой в седло. Она прильнула к нему, наслаждаясь силой его объятий. Она была в безопасности, теперь ей ничто не угрожало, Джеральд этого не допустит. Они вместе направились к сияющим башням Виллариса, слушая, как стучат копыта коня, и плавно раскачиваясь в седле…

Движение прекратилось. Джоанна открыла глаза. Над боргом лодки возвышались верхушки деревьев, темные и неподвижные на фоне сумеречного неба. Лодка остановилась.

Над ней послышались голоса, но Джоанна не могла разобрать ни слова. Чьи-то руки вытащили ее из лодки. Она смутно вспомнила, что нельзя позволять им делать это, пока она больна, нельзя, чтобы ее отнесли обратно в Фульду. Джоанна отчаянно отбивалась. Услышав, как кто-то выругался, она почувствовала сильную острую боль в челюсти и больше ничего.