Морское кладбище - Аслак Нуре

– Теперь моя жена избавлена от подобной работы, – сказал Тур и погладил меня по спине, я вздрогнула от его прикосновения.

– Официантка с «Королевы Мод»! – Капитан Брекхус с улыбкой прищелкнул языком. – Вы, директор Фалк, взяли в жены женщину с характером.

– Да уж, не сомневайтесь, – неловко рассмеялся Тур.

– Чем же вы занимаетесь теперь, не считая работы в управлении порта? – спросил капитан, обернувшись ко мне.

– Пишу, – серьезно ответила я.

Брекхус многозначительно кивнул.

– И о чем же?

Вообще-то писательство было для меня тогда не более чем далекой мечтой. Меж мечтаниями и тем, что я отрывками записывала на бумаге, зияла громадная пропасть. Но я уже выучилась ловко блефовать.

Вот и сказала:

– Я выросла у моря. Жизнь возникла в море, и, пожалуй, мы ничего не боимся так, как воды. Меня всегда завораживали кораблекрушения…

– Вера… – перебил Тур и пристально посмотрел на меня. – Подобные мысли сейчас не слишком к месту.

– Напротив, очень любопытно, – улыбнулся капитан.

– Меня восхищает морской кодекс чести, – сказала я, глядя ему прямо в глаза.

– И что же в особенности?

– Что капитан должен последним покинуть тонущий корабль.

– Совершенно верно, – согласился Брекхус. Он не знал, что всего через несколько дней окажется в точно такой ситуации. Ведь донесение о кораблекрушении гласит:

«Судно приподнялось и тотчас пошло ко дну. Он видел, как люди цеплялись руками за поручни, когда судно исчезло под водой. Далее капитан заявляет, что был утянут в глубину и наглотался воды. А когда вынырнул на поверхность, судна не было, но он увидел множество обломков и услыхал вокруг себя голоса людей».

Но что знал о будущем капитан Брекхус, что знали все мы, сидевшие в кают-компании первого класса?

* * *

Было двадцать пять восьмого. Я вышла из кают-компании и по коридору, устланному красным клетчатым ковром, направилась к роскошной лестнице с зеркалами на стенах. Судно чуть покачивалось, входило в гавань. Машины пыхтели, скорость снизилась, скоро пароход причалит во Флурё. Еще в коридоре мне были слышны возбужденные, полные ожидания голоса из палубных салонов. Я взялась за холодные латунные перила и двинулась наверх.

Спешивший вниз второй помощник капитана приветственно приподнял фуражку, и вот уже его спина исчезла в зеркале твиндека.

Двое подвыпивших мелочных торговцев присвистнули, когда я прошла мимо.

На площадке я, следуя полукругу лестничной шахты, прошла к узкой дверце, что вела в гардеробную, освещенную неровным, трепещущим огоньком стеариновой свечки. Статная гардеробщица повесила мое пальто на плечики. А я, прислушавшись к гулу голосов, толкнула дверную створку с выпуклыми круглыми стеклами и норвежской резьбой по красному дереву и шагнула в курительную.

В иллюминатор я заметила очертания суши – с тех пор как ввели затемнение, мы все стали видеть в темноте, как кошки. Пароход стоял бортом к причалу, я слышала команды матросов, возгласы людей на берегу, лязг лебедки.

Кроме меня, в курительном салоне никого не было, и мне это не понравилось, я хотела быть одной из многих, а не выделяться. Только королева Мод да маленький принц Улав смотрели на меня с фотографического портрета меж двумя зашторенными бортовыми иллюминаторами.

Я ждала… закурила новую сигарету, припудрила нос. Музыкальный салон был невелик: три честерфилдовских дивана, низкий столик, кресла, черное пианино у двери, посредине небольшая площадка для танцев.

Из гардеробной появились двое немецких офицеров – фуражки ловко зажаты под мышкой, один держит на ладони поднос, уставленный хрустальными бокалами, и балансирует им, чтобы не опрокинулся. Оба дружелюбно кивнули в мою сторону, я выпустила дым через нос, стараясь не встречаться с ними взглядом. На их мундирах черепа, это эсэсовцы. Я снова закурила, хотя заглушающие нервозность сигареты вызвали у меня тошноту и головокружение.

Могут ли люди чуять страх, как чуют его собаки?

Я обливалась потом и одновременно чувствовала озноб.

Вот и пианистка в светло-зеленом вечернем платье. Черные как смоль волосы собраны на макушке в пучок, который подчеркивает слегка оттопыренные уши и крупный нос на асимметричном лице. Не красавица, но вполне привлекательна, как какая-нибудь усталая певичка из парижского кабаре. Она села, для пробы пробежала пальцами по клавишам. Я следила за изящными движениями ее рук.

Посмотрела на часы: без четверти восемь. Народу в салоне уже много – немецкие офицеры и местные пассажиры. Почему тот мужчина просил меня прийти именно сюда? Это ловушка. Мысли мои вертелись, точно белка в колесе. Я погибла. Встреча была приманкой, и я по наивности клюнула.

Эсэсовцы подняли бокалы и, чокаясь, смотрели на меня.

Где же тот человек, который должен пригласить меня на танец?

– Помоги мне, королева Мод, – прошептала я, с мольбой глядя на портрет королевы.

Справа от меня расположились на диване двое мужчин и женщина. Женщина, вероятно, моя ровесница, волосы уложены в подражание кинозвездам, весьма ловко, мокрой расческой. И на редкость красивая. Театральным жестом она попросила огоньку; я протянула ей зажигалку. Я отметила, что женщина раскатывает «р», на манер жителей Суннмёре.

– Вы тут в одиночестве?

Я кивнула.

– Подсаживайтесь к нам, если хотите.

– Может быть, попозже.

Гул моторов стал громче.

Ну, отваливай от пристани, подумала я, в море мы в безопасности. И тут на пороге появился человек. В тусклом свете я разглядела диагональный шрам, тянувшийся по его лицу.

Он смерил меня взглядом, но ни слова не сказал. Взгляд скользнул дальше по салону, мимо норвежцев, пианистки и немцев. Дружелюбно кивнув красотке, он сел в кожаное кресло напротив меня.

– На север направляетесь? – спросил он.

– Мама у меня очень больна, – ответила я. – Чахотка.

– Сочувствую. Куда же именно держите путь?

– На Лофотены.

– На родину «хуртигрутен». – Голос смешивался со звуками фортепиано и негромким гулом разговоров. – Мне всегда нравилось на севере. У вас там больше свободомыслия, чем на юге. Кстати, меня зовут Хенри Хагеманн.

Руки мы друг другу не подали.

– «Хуртигрутен» ведет начало с Вестероленских островов.

Пианистка пела Бинга Кросби[63]:

– How deep is the ocean / How high is the sky[64].

Он выложил на стол портсигар. Накрыл ладонью и незаметно придвинул ко мне. Гладкий, блестящий, единственное украшение – круглая эмалевая вставка, а в ней гравировка: сверху буквы «Н» и «Ф», под ними «Д» и «С».

– На вид чистое серебро, верно? Курите, я угощаю.

Он перегнулся через столик, поднес мне огонь.

– А это всего-навсего нейзильбер, сплав меди, цинка и никеля, – продолжал он, глядя на портсигар. – Под блестящей поверхностью может прятаться нечто совсем другое. С виду все иначе, нежели на самом деле. Зато этот сплав