Морское кладбище - Аслак Нуре

По его мнению, отцу нет смысла вмешиваться в воспитание, пока мальчик не достигнет возраста, когда сможет усвоить мужские добродетели. Однажды Улав и его девятью годами старший единокровный брат Пер, мальчик болезненный и несобранный, сын Тура от первого брака, возьмут его дело на себя. Подготовить их к этому – задача отца. А до тех пор пусть ими занимаются другие.

– Рагнфрид, – продолжил он, – не так давно родила ребенка. Возможно, она согласится стать кормилицей.

Из корзины потянуло сладким запахом детской неожиданности. Я подстелила плед, положила Улава на кровать, обмыла и поменяла пеленки.

– Мне нравится все делать самой, – сказала я. – Будь моя воля, мы бы и няньку не нанимали.

Поскольку сам Тур не обращал внимания на детей, а вырос в окружении целого сонма нянек, кормилиц и гувернанток, он этого не понимал. Ведь он представления не имел, кто я и откуда, знать не знал, каково в зимний шторм укреплять дом растяжками и каково в ураганный ветер пробираться в хлев, чтобы накормить скотину. Где уж ему понять субботнюю радость, когда весь дом был дочиста выскоблен, сам-то он в жизни ничего такого не делал. Спроси кто-нибудь женщин у нас дома, нужна ли им нянька, чтобы иметь побольше времени для собственных художественных проектов, они бы от изумления только головой покачали.

– Все-таки я полагаю, ты оценишь плюсы свободы, если хорошенько подумаешь.

Еще когда я была маленькая, я присматривала за чужими детишками, так неужто не сумею присмотреть за собственным ребенком? Я любила своего малыша, любила куда сильнее, чем представляла себе, когда всю долгую, темную весну и начало лета 1940 года ждала в Хорднесе его появления на свет. Он родился в июле.

После родов я как будто стала видеть реальность через другой фильтр, как бывает перед пробуждением, когда мучительно слипаются сон и реальность. Тело мое изменилось, вышло из равновесия, кожа стала тугой и горячей. Перспективы изменились. Сделались важны мелочи – отрыжка на вороте блузки, малыш, который на пеленальном столике тянется к тебе язычком. То же случилось и с великими вечными вопросами, ширью звездного неба и бесконечностью поколений.

Однако с войной я не могла примириться, не могла примириться с немецкими солдатами, маршировавшими по улицам, не могла примириться с вестями, что вермахт растекается по Западной Европе, как чернила по листу бумаги.

Когда родился Улав, Тура в Бергене не было, лишь через несколько недель он приехал в город посмотреть на сына. Дождливым августовским днем прислал в Фану телеграмму, попросил меня приехать с мальчиком в главную контору фалковских пароходств.

Когда я приехала, он сидел в конторе вместе с доктором. Холодно поцеловал меня в щеку, потом кивнул врачу, тот положил младенца на плед, дал ему сладкой воды и взял из пятки кровь на анализ, отчего Улав взвыл.

– Что ты затеял? – спросила я, хотя уже начинала смутно догадываться.

– Чистая формальность, – ответил Тур.

– Хорошо же ты обо мне думаешь!

– По-моему, у тебя нет причин беспокоиться, – сказал он, пожав плечами. Тишина была мучительная, почти слышная. За окном шел дождь.

Через довольно долгое время доктор вернулся.

– АВ плюс, – сказал он с облегчением в голосе. – Наука идет вперед семимильными шагами, и, зная группы крови, мы можем с большой уверенностью констатировать, что вы являетесь биологическими родителями ребенка.

Часто бывает, что впоследствии мы понятия не имеем, какой момент оказался решающим, но я точно знаю, что приняла решение именно тогда. Мне надо уйти, от Тура, от Бергена, от всего, что стало моим, хоть на самом деле не стало.

– Не по душе мне, что Рагнфрид и Улав будут ночевать на несколько палуб ниже нас, – сказала я, помолчав. – Мало ли что может случиться.

– Бояться совершенно нечего, – ответил он. – С начала оккупации наши суда ходили без единого инцидента. «Принцесса» оснащена эхолотом. А кроме того, мы договорились с адмиралом Караксом, командующим немецким флотом в Вестланне, и его женой вместе поужинать. Думаю, завтра.

Мне очень хотелось ткнуть ему в глаза этот откровенный коллаборационизм, но учитывая, что я сама теперь под знаменами Сопротивления, от моего выпада окажется больше вреда, чем пользы. Вместе с тем будет выглядеть подозрительно, если я стану только улыбаться и поддакивать, ведь Тур прекрасно знает о моих радикальных политических взглядах. Я очутилась меж двух огней.

– А ужин с немецким адмиралом не ударит по твоей репутации?

Он вздохнул.

– Возможно, в твоих мятежных кругах, где народ жив воздухом да любовью, так и могут подумать. Но мне надо думать о рабочих местах.

Я пожала плечами.

– Да, и еще: капитан просил тебя сегодня вечером быть на ужине.

– С капитаном я охотно познакомлюсь, – вежливо ответила я.

Тур закрыл за собой дверь. Улав в корзинке пискнул, но опять уснул. Я подошла к раковине, долго смотрела на собственное отражение в зеркале, сдержалась и не заплакала. Всегда что-нибудь приятное да предстоит. Через два дня будем в Тронхейме, а еще через два дня все, что мне знакомо, останется позади и начнется совершенно новое.

БЕРГЕН-ФЛУРЁ

Я оделась и спустилась в кают-компанию первого класса, расположенную уровнем ниже Туровой каюты. В коридоре я снова заметила одноглазого немецкого офицера. Он словно изучал меня, и теперь я разглядела, что повязка на его глазу темно-коричневая и прикреплена к резинке, протянувшейся наискось через лоб.

Когда я вошла, в нос ударил запах свежеприготовленной трески. Тур сидел за столом с невысоким господином лет пятидесяти, со светлыми кудрями, бдительным взглядом и четырьмя шевронами на рукаве кителя.

– Капитан Брекхус, – официально представил Тур, – а это моя жена, Вера.

Подали свежую треску с отварным картофелем, тертой морковью и орехово-петрушечным маслом, настоящим сливочным маслом. Принесли еду на больших серебряных блюдах, тресковое филе подрагивало в такт корабельному ритму. Ситуация в открытом море совсем не та, что в городах, рассказывал капитан Брекхус, там нехватка продовольствия уже становилась реальной проблемой. Море же – неисчерпаемая продуктовая кладовая.

Я ела не спеша, пытаясь смаковать сочетание мягкого вкуса рыбы и ее пластинчатой консистенции, сладость гарнира и тающего масла с рубленой петрушкой.

– Страна у нас длиннющая, а море – прибрежный тракт! Скажите-ка мне, юная дама: вы впервые на «хуртигрутен»?

Я покачала головой:

– Я родом с севера. И когда после дополнительной школы отправилась на юг, то устроилась горничной на «Королеву Мод». Жили мы в официантском отсеке, под лебедочной платформой.

Тур смутился, я видела, но капитан Брекхус, похоже, развеселился.

– «Королева Мод», сестренка наша! – оживленно воскликнул он. – Уверяю