Королева эпатажа (новеллы) - Елена Арсеньева

«Бродячая собака» существовать перестала. Теперь богема собиралась в «Привале комедиантов». Здесь ставились спектакли с участием Ольги, здесь она продолжала разбивать сердца.

Старинный обожатель Соллогуб не мог не воспеть Ольгу и в эту пору ее жизни:

Загудят здесь струны,Зазвучат здесь стансы,Вы затейте танцы.Оленька споет вамС видом беззаботнымНежные романсы.И про власть АмураПесенки Артура…

Отношения у них были теперь сугубо дружеские. Ольга писала письма из гастрольных поездок:

«Дорогой Федор Кузьмич! Я пользуюсь случаем, что из Вологды едет одна знакомая артистка, и она довезет до Питера мое письмо — я не получила ни от Артура, ни от Анны Андреевны ничего до сих пор, и я не знаю, почта ли здесь причиной, или что другое. Я все время справлялась о Вас и о Вашем здоровье, но, к сожалению, ничего не знаю, надеюсь, что с Вами благополучно. Застряла я в Вологде. Сначала простудилась и хворала, потом решила тут же и поправиться. Кроме того, надо заработать себе на сапожки и починить валенки, что мне скорее удастся здесь — подзаработать, — чем дома. Играю каждый день. Хорошо, что живу в театре, а то не выдержать бы! На сцене сейчас в морозы холодно, а у меня в комнате тепло — большая настоящая печь, от каких в Питере мы отвыкли. Я как приехала, купила сразу вам масла, и оно лежит у меня. Тогда оно стоило еще по 55 тысяч, а теперь уже стало по 90. Цены почти питерские, что очень печально. Но Бог даст, привезу себе сапожки. Дорогой Федор Кузьмич, как Вы себя чувствуете в новом году? Я постоянно вспоминаю Вас и милое прошлое. Дай Вам Бог силы и радости. Очень прошу прислать мне о себе весточку. Вологда, Дом Революции, мне».

Бывший любовник стал посредником в отношениях с любовником нынешним и почтенным старым другом…

Наладились отношения и с Михаилом Кузминым: страшная кровавая рана, их разделившая, исчезла бесследно. И стихи Кузмина, посвященные Ольге, полны все тем же восхищением перед безусловностью ее красоты и обаяния:

Пускай нас связывал издавнаПечальный и веселый рок,Но для меня цветете равноВы каждый час и каждый срок.Люблю былое безрассудствоИ алых розанов убор,Влюбленность милую в искусствоИ комедийный нежный вздор.На сельском лежа на диванеВы опускали ножку внизИ в нежно‑желтом сарафанеСбирали осенью анис.Весенним пленены томленьемНа рубеже безумных дней,Вы пели с пламенным волненьемЭлизий сладостных теней.Вы, коломбинная Психея,Считаете воздушно дни,И, страстный странник, я, старея,Влекусь на прежние огни.Двух муз беспечная подруга,Храня волшебство легких чар,От старого примите другаПоследней музы скромный дар.

В эти годы в Ольгу влюбился человек загадочный — то ли гений, то ли безумец Велимир Хлебников. Футурист Артур Лурье его очень хорошо знал в своем футуристическом прошлом, дружил с ним и, кстати, входил в число Председателей Земного Шара, придуманных Хлебниковым. Любопытно, что Хлебников и Председатели Земного Шара на три дня опередили Октябрьскую революцию, упразднив Временное Правительство 22 октября 1917 года. В Академии Художеств они составили манифест: «Здесь. Мариинский дворец. Временное Правительство. Всем. Всем. Всем. Правительство Земного Шара на заседании своем от 22 октября постановило: 1) Считать Временное Правительство временно несуществующим, а главнонасекомствующую А. Ф. Керенскую находящейся под строгим арестом. Как тяжело пожатье каменной десницы! Председатели Земного Шара: Петников, Лурье, Дм. и П. Петровские, статуя командора я — Хлебников».

Много лет спустя Артур Лурье описывал, как Ольга принимала странного поклонника у себя на Фонтанке: «Мило относясь к Хлебникову, О.А. иногда приглашала его к чаю. Эта петербургская фея кукол, наряженная в пышные, летучие, светло‑голубые шелка, сидела за столом, уставленным старинным фарфором, улыбаясь и разливая чай…»

Хлебников старался ничем не выдавать свою влюбленность в Ольгу. Ну, все‑таки тут был ее мужчина, как бы муж… Впрочем, для великого Велимира такие бытовые условности никакого значения не имели. Другое дело, что он остро ощущал: она, эта благоуханная красавица, пусть и желанная до боли, ему все же глубоко чужда. И он ей чужой, с его наволочкой, которую он таскал повсюду, набив ее своими стихами, написанными на клочках бумаги, и если его просили что‑то прочесть, он, порою забыв текст, запускал руку в наволочку и долго шарил там, прежде чем вытащить какую‑нибудь четвертушку. Конечно, он ей чужой — в иссушенной иконописности своего вида, в нелепости своего лица, в небрежности своих одеяний…

«Хлебникова я помню во всем величии его святой бедности: он был одет в длинный сюртук, может быть, чужой, из коротких рукавов торчали его тонкие аристократические руки. Манжет он не носил. Сидел нахохлившись, как сова, серьезный и строгий. Молча он пил чай с печеньем и только изредка ронял отдельные слова. Однажды О.А. попросила его прочесть какие‑нибудь свои стихи. Он ничего не ответил, но после довольно длинной паузы раздался его голос, глухой, негромкий, с интонациями серьезного ребенка:

Волк говорит: я тело юноши ем…Нет уже юноши, нет уже нашегоВеселого короля за ужином.Поймите, он нужен нам!..»

Велимир называл Ольгу восточной красавицей, и имя ее воскреснет потом в его стихах:

Бывало я, угрюмый и злорадный,Плескал, подкравшись к корням ольхи,На книгу тела имя Ольги.Речной волны писал глаголы я.Она смеялась, неповадныЕй лица сумрачной тоски,И мыла в волнах тело голое.

А тем временем жить становилось все тяжелее. Все меньше оставалось надежд на благие, оживляющие перемены, все чаще вспыхивали разговоры об эмиграции. Кто мог, уезжал. Кто не мог, пытался выжить — или умирал, как умер Блок. Пока он был болен, Ольга и Анна (они постепенно снова сдружились, хотя и без прежней близости, все‑таки стоял, стоял между ними Артур Лурье!) каждый день звонили его жене, а потом не могли представить себе мира, в котором не было бы Блока, воспринимали его смерть как личное несчастье. На его похоронах на Смоленском кладбище они и пытались найти могилку Князева, да увы…

Глава музыкального отдела Наркомпроса однажды использовал служебное положение в личных целях. Взял себе командировку в Берлин в 1921 году — тогда это еще было возможно, — да и соскочил с советского паровоза на чужеродный перрон! Конечно, Ольга знала о его намерении уехать, но подразумевалось, что, устроившись, Лурье заберет ее с собой.

Лелеяла надежды на то же самое и Анна Ахматова. Бывших любовниц сделала бывшими соперницами женитьба Лурье — еще один «изменщик и злодей», хоть и звался он не Сергей, а Артур! — на Тамаре Персиц, подруге (!) и Анны, и Ольги по Петербургу. В 1918 году она держала небольшое издательство «Странствующий энтузиаст». Поскольку Артур был органически не способен на такой анахронизм, как верность, он общался с Тамарой в ту пору очень тесно, однако она была все же на запасных ролях в театре его жизни. А вот теперь стала примой.

Правда, ненадолго. Спустя малое время, пожив с Тамарой в Париже и убедившись, что нечаянно наткнулся еще на одну сильную личность, Лурье сменил ее на некую госпожу Перевощикову, которая была не кто‑нибудь, а внучка великого князя Алексея Константиновича. С ней он и уехал в Штаты.

Убедившись, что Артур не вернется, Ольга вновь порхнула под крылышко Анны. Старый друг (ну, подруга) лучше новых двух… В ее новую квартиру (Фонтанка, 18) Ольга перевезла мебель в стиле ампир, которая осталась от приснопамятного Судейкина, и его картины. Потом, в 1921 году, подруги перебрались в дом номер два на той же Фонтанке — в здание бывших царских прачечных. Это была уже квартира Ольги — «жилплощадь», положенная ей как трудовой художнице Фарфоровой фабрики.

Ольге эта жизнь и эта работа казались адом. Она приуныла, приувяла, стала чаще думать о своем возрасте — то пугаться его, то уверять всех и прежде всего Анну, что это еще просто ерунда. А то представляла она картины своей смерти: «Когда я умру, от силы четырнадцать человек пойдут за гробом…»

Под впечатлением одного из таких разговоров Анна написала еще одно стихотворение о своей восхитительной подруге:

Пророчишь, горькая, и руки уронила,Прилипла прядь волос к бескровному челу,И улыбаешься — о, не одну пчелуРумяная улыбка соблазнилаИ бабочку смутила не одну.Как лунные глаза светлы, и напряженноДалеко видящий остановила взор.То мертвому ли сладостный укорИли живым прощаешь благосклонноТвое изнеможенье и позор?

И вот на похоронах Блока Ольга заявила, что намерена уехать из России. Анна отговаривала ее, но напрасно. Правда, воплотить свое решение в жизнь Ольга решилась только спустя три года. Анна тогда уже была замужем за Николаем Пуниным, а Ольга — одна… Поехала в Берлин почти без вещей, только с чемоданом, полным чудных, волшебных кукол, якобы выставку своих произведений устраивать, — и не вернулась. Пошла дорожкой, проторенной многими до нее.