Транзиция - Иэн Бэнкс

– Да.

– И все же вы не оспорили приказ.

– Оспорил. И в итоге не стал его выполнять.

– Вы просто не успели, потому что мы вас схватили.

– Нет, я…

– Довольно. Ко всему прочему, вы взяли на себя право убить как минимум еще одного человека помимо тех, кто значился в списке.

– Как я уже го…

– Тихо! Я правильно понимаю, что вы были в курсе, насколько важных персон вам поручили, как вы утверждаете, устранить? Вы знали, что все они, за исключением Малверхилл, состоят в Центральном совете Бюро транзиции? Отвечайте!

– Конечно.

(«Состоят», а не «состояли». Любопытно. Похоже, наш друг невзначай проговорился.)

– Тем не менее приказ не вызвал у вас вопросов?

– Мы уже выяснили, что вызвал! И я не стал его выполнять!

– Допустим. Хотите добавить что-нибудь еще?

– Я хочу знать, перед кем вы отчитываетесь. Кто у вас главный. И где я нахожусь.

Пауза.

– Предварительную часть расследования на этом, пожалуй, закончим.

Я уловил вопросительные нотки. Похоже, дознаватель обращался не ко мне, а к кому-то рядом. Другой мужчина – судя по голосу, моложе – вполголоса ответил. Мой дознаватель тихо возразил:

– Нет, я бы назвал этот уровень стресса нулевым.

Молодой человек опять вставил пару слов, и его собеседник, с расстановкой и назидательно, как учитель – ученику, сказал:

– И да, и нет. Абсолютный, исходя из возможностей конкретного человека, а люди бывают разные. Так что остановимся на нулевом. Пусть будет пространство для маневра.

Меня прошиб пот. Старший из мужчин прокашлялся.

– Ну что ж…

Позади скрипнул стул, и я почувствовал, как дознаватель подходит ко мне. Мое сердце, и без того стучавшее как бешеное, понеслось галопом. На бетонном полу заплясали тени. Я ощутил запах стоящего за спиной. Услышал резкий вспарывающий звук, с каким разматывают плотную клейкую ленту. Наклонившись, мужчина залепил мне глаза непрозрачным скотчем, для надежности скрепив концы у меня на затылке. Все погрузилось во тьму. Я дышал часто, прерывисто, сердце отчаянно колотилось.

Мужчина отодрал еще один кусок скотча и заклеил мне рот, вновь обмотав концы вокруг моей головы. Теперь я мог дышать только носом. Я попробовал себя успокоить, делая медленные, глубокие вдохи.

Представь, что можешь транзитировать отсюда, подумал я. Представь, что силой мысли можешь отправить себя куда угодно.

А главное – представь, что не станешь очередным жалким, беспомощным беднягой, обреченным на мучения, подобно всем жалким, беспомощным беднягам, которых на протяжении сотен веков истязали в бесконечном множестве миров. Представь, что, в отличие от этих несчастных, у тебя есть выход, есть выбор, есть надежда.

Я снова услышал звук, с каким отматывают и отрывают клейкую ленту – на этот раз короткий, маленький кусочек.

Я ощутил, как дознаватель нагнулся надо мной; его одетый торс прижался к моей голой спине и вспотевшему затылку. Последнее, что я уловил, – запах антисептика от его ладони. Внезапно он схватил меня двумя пальцами за нос, наскоро промокнул мою кожу бумажной салфеткой и залепил мне ноздри скотчем, хорошенько прижав.

Больше я дышать не мог.

Голова. У него раскалывается голова.

Несколько секунд он не может сообразить, где верх, а где низ. Впрочем, поначалу он вообще не понимает, что такое «верх» и «низ».

Тяжесть. В одной стороне тела есть, в другой – нет. Это кое о чем ему напоминает, и его охватывает страх.

Он лежит на левом боку. Голова на полу, руки висят плетьми, почти весь вес тела приходится на левый бок и левую ногу. Правая нога коленом упирается в левую, правая ступня – на полу рядом с левой.

Он решает, что пора подниматься. Поскорее вставать. Люди, которые его пытали и, возможно, продолжат начатое, могут быть здесь, могут вот-вот его схватить. Он не помнит, зачем им нужен.

Вдруг его настигает своего рода потрясение: он не знает, кто он такой!

Он – человек, личность, мужчина. Лежит на холодном – деревянном? – полу. Вокруг темно, темно под закрытыми веками. Он приказывает себе открыть глаза, и веки будто бы с неохотой повинуются.

По-прежнему темно.

Впрочем, что-то слабо брезжит. Бледно-серый свет вдалеке. Падает с одной стороны и наискось, полосами ложится на пол.

Еле-еле дует ветерок. Я ощущаю его кожей. Очевидно, я раздет.

Я поворачиваюсь, шевелю руками и ногами. Я это он. Он это я. Я – человек, который недавно очнулся, хотя по-прежнему не понимаю, кто мы с ним такие. Осознаю свое «я» и все равно растерян. Теперь я уверен, что я – это я, просто имени своего не знаю. То же самое могу сказать о своем прошлом, о воспоминаниях, однако сейчас это не суть важно.

Скоро они вернутся. Придут, когда сочтут необходимым, когда пробьет час.

Если сила тяжести придавливает к полу, значит, чтобы встать, нужно применить усилие вдвое больше.

Упираюсь локтем и приподнимаюсь. Дрожа и тяжело дыша. Вдохи быстрые, судорожные. Сердце колотится, накатывает чувство паники, пробивает озноб.

Затем ощущение проходит. Я заставляю себя дышать медленнее, глубже. Рука, на которую я опираюсь, все еще трясется. Пол на ощупь прохладный – вероятно, из дерева. С дальнего конца продолговатого зала льется сероватый свет.

Я двигаю головой влево-вправо, затем вверх-вниз. Встряхиваюсь. Больно, зато помогает. Вокруг ни одной зеркальной поверхности, так что отражения мне не увидеть. Языки – севернокитайский, английский, хиндустани, испанский, арабский, русский и французский. Я знаю, что владею этими языками, хотя сейчас вряд ли смогу выдавить даже слово. У меня никогда еще не было такой тяжелой, сбивающей с толку транзиции, даже во время обучения.

Потихоньку светлеет. Серые полосы на полу серебрятся, затем становятся золотыми. Я кашляю. Снова боль.

Какое огромное помещение…

И тут я понимаю, что уже бывал здесь. Достаточно присмотреться, хотя и амбр этого места мне знаком. Я знаю этот зал, это пространство. Чувствую, что знал его с самого начала. Именно поэтому я здесь.

Чувствую, и все тут.

Бальный зал.

Дворец.

Внезапно меня захлестывают чувства, словно пустые трубы внутри моего тела наполняются пенистой влагой.

Я вижу дворец в Венеции – уникальном городе во множестве миров. Вспоминаю огромный бальный зал, географическую карту и продуманный флирт, затем – внезапную, мерзкую вспышку насилия, а после – стул, допрос и одну конкретную Мадам.

Я в Палаццо Кирецциа на берегу Гранд-канала! Это тот самый бальный зал, только тихий и пустынный в межсезонье (или заброшенный спустя многие годы, века, тысячелетия). Я прибыл сюда оттуда, где меня собирались подвергнуть пыткам.

Собирались ли? Я уверен?

Это последнее, что я