Умышленная задержка - Мюриэл Спарк

— Брать на себя ответственность за вашу мать я сегодня не стану, пусть берет кто угодно, но только не я, — объявила Берил своим ротиком Английской Розы в то утро перед собранием.

— Боже мой! — молвил сэр Квентин. — Боже мой!

Тут в довершение всего вошла пошатываясь сама леди Эдвина:

— Думаете, у меня не все дома, да? Флёр, милочка, вы тоже думаете, что у меня не все дома?

— Конечно, не думаю, — сказала я.

— Они хотят заткнуть мне рот, но будь я проклята, если дам им заткнуть себе рот, — заявила она.

— Матушка! — произнес сэр Квентин.

— Хотят дать мне снотворного, чтобы я сегодня не шумела. Смешно. Потому что их снотворного я глотать не собираюсь. В конце концов, это моя квартира? А в своей квартире я хозяйка или нет? Могу я кого захочу принимать, а кого не захочу — нет?

Насколько я понимала, старуха была богата. Как-то она мне выболтала, что сын просил ее что-то там предпринять, чтобы ему не пришлось платить налог на наследство, — перевести, допустим, имущество на его имя, но не так уж у нее много имущества, и вообще, будь она проклята, если согласится стать королевой Лир. Я не больно поддержала разговор на эту тему и предпочла перевести беседу в русло вполне понятных и занимательных рассуждений относительно вероятных свойств и характера усопшей к началу действия пьесы супруги шекспировского монарха. В сущности, леди Эдвина была вполне нормальной, вот только сынок и Берил Тимс крепко ее заклевали. Что до ее необычной внешности, то мне она нравилась. Нравилось видеть, как она воздевает в обвиняющем жесте трясущуюся усохшую руку с ногтями-когтями, нравились четыре зуба с зеленоватым налетом, которые обнажались, когда она шипела или хихикала. Ее дикий взгляд и довоенные вечерние платья из черных кружев или набивного узорчатого шелка с непременным украшением — блестящими бусами — скрашивали мне службу. Сейчас, когда она отстаивала свои права перед миссис Тимс и сэром Квентином, мне захотелось узнать всю предысторию. Это, верно, тянулось годами. Берил Тимс не сводила глаз с ковра под ногами у леди Эдвины, несомненно подкарауливая очередное непроизвольное мочеиспускание. Квентин восседал, откинув голову, закрыв глаза и сведя кончики пальцев как бы в самозабвенной молитве.

Я сказала:

— Леди Эдвина, если вы согласитесь отдохнуть нынче днем, то вечером можете приехать ко мне поужинать.

Она сразу купилась на мое предложение. Купились все. Поднялся галдеж и квохтанье: отвезете ее на такси, я с радостью оплачу, можно заказать машину на шесть, да нет, зачем заказывать, с радостью принимаем, дорогая моя мисс Тэлбот, какая отличная, какая в высшей степени свежая мысль. Такси будет… Матушка, мы можем приехать за вами на такси. Дорогая моя мисс Тэлбот, мы вам так благодарны. Стало быть, матушка, после полдника вы пойдете отдохнуть к себе в комнату.

Леди Эдвина нетвердым шагом удалилась из кабинета, чтобы позвонить в парикмахерскую, — ее обслуживала молоденькая ученица, по первому вызову являвшаяся укладывать ей волосы. Помню, как сэр Квентин и Берил Тимс продолжали рассыпаться в благодарностях: им и в голову не приходило, что, может, мне самой хочется провести вечер с моей новой приятельницей, ограбленной временем и ставшей для них — но не для меня — постоянной докукой. Я прикинула, чтó у меня найдется на ужин: консервированная селедочная икра на гренках и растворимый кофе с молоком, идеальный ужин для леди Эдвины в ее годы и для меня — в мои. Жестянки с икрой и кофе входили в мой скромный запас драгоценных деликатесов. В те дни продукты отпускались строго по карточкам.

Около половины третьего она легла отдохнуть, но сперва заглянула в кабинет сообщить мне, что остановила свой выбор на серо-сизом платье с отделкой бисером по верху — хотя бы в пику миссис Тимс, которая советовала надеть старую юбку и джемпер как более подходящие для моей комнатенки. Я сказала леди Эдвине, что она кругом права и пусть укутается потеплее.

— У меня и шиншиля есть, — заявила она. — Тимс на мои шиншиля глаз положила, только я завещала их миссии в Кохинхине, чтобы продали в пользу бедных. Тимс будет о чем подумать, когда я умру. Если я умру первой. Ха! Мы еще поглядим.

Из десяти приглашенных членов «Общества» на собрание смогли прийти только шесть.

Хлопотный это выдался день. Я сидела в углу кабинета за пишущей машинкой, наблюдая, как один за другим входят автобиографы.

Вероятно, я слишком многого от них ожидала. Мой роман «Уоррендер Ловит» долго вызревал во мне, и я привыкла сначала мысленно рисовать вымышленные характеры, а уж потом наделять их биографиями. С гостями сэра Квентина получилось наоборот: биографии предшествовали людям из плоти и крови. Стоило им собраться, как я тотчас уловила окружающую их атмосферу унылой подавленности. Я успела прочесть не только прелестный биографический реестр, составленный на них сэром Квентином, но и первые главы их жалких воспоминаний; перепечатывая последние и внося в них основательную правку, я, как мне кажется, начала считать, что сама их придумала, отталкиваясь от первоначальных версий сэра Квентина. И вот эти люди, чьи достоинства под его пером выглядели выдающимися, если не редчайшими, с откровенным трепетом входили в его кабинет тем тихим солнечным октябрьским днем.

Сэр Квентин носился и порхал по комнате, устраивал их в креслах, кудахтал и время от времени представлял меня кому-нибудь из гостей:

— Сэр Эрик — моя новая и, рискну добавить, весьма надежная секретарша мисс Тэлбот; по всей видимости, не имеет отношения к знатной ветви семейства, к которой принадлежит ваша очаровательная супруга.

Сэр Эрик оказался маленьким робким человечком. Он как-то украдкой пожал руку всем присутствующим. Я правильно заключила, что он тот самый сэр Эрик Финдли, кав-р Орд. Брит. Имп. 2 ст. и сахарный оптовик, чьи воспоминания, как, впрочем, и всех остальных, не продвинулись далее первой главы: Детская. Главное действующее лицо — няня. Я слегка оживила картину, усадив в отсутствие родителей эту няню на коня-качалку вместе с дворецким, а крошку Эрика заперев в буфетной, где заставила его чистить столовое серебро.

На этой, ранней стадии сэр Квентин рассылал всем десяти членам «Общества» по полному набору авторских экземпляров исправленных и перепечатанных глав, так что шестеро присутствующих и четверо отсутствующих автобиографов уже ознакомились с машинописным текстом собственных и чужих воспоминаний. Поначалу сэр Квентин счел мои добавления несколько экстравагантными: не кажется ли вам, дорогая моя мисс Тэлбот, что это немножечко слишком? Однако на свежую голову он, очевидно, нашел в моих переделках определенные достоинства, разработав план использовать кое-какие таящиеся в них возможности в своих интересах; утром он заявил:

— Что ж, мисс Тэлбот, давайте опробуем на них ваши варианты. В конце концов, мы живем в новые времена.

Мне уже тогда было ясно, что он рассчитывает улестить меня, чтобы я вписала в эти мемуары подробности похлеще, но я не собиралась писать ничего помимо того, что помогало на время скрасить скучные служебные обязанности и давало пищу моему воображению, занятому романом «Уоррендер Ловит». Так что его цели в корне расходились с моими, но и совпадали с ними постольку, поскольку он питал тщетные надежды превратить меня в свое орудие, а я работала на него как заводная: копировальные машины тогда еще не вошли в обиход.

На собрании я следила за шестью автобиографами с самым пристальным вниманием, не бросив на них, однако, ни одного прямого взгляда. Мне всегда было интересней то, что я замечала, как говорится, краем глаза. Кроме плюгавого сэра Эрика Финдли присутствовали еще леди Бернис Гилберт, известная в своем кругу как «Гвардеец», баронесса Клотильда дю Луаре, миссис Уилкс, мисс Мэйзи Янг и лишенный сана священник отец Эгберт Дилени, в чьих мемуарах навязчиво подчеркивалось, что он лишился сана через утрату веры, но не нравственности.

Итак, леди Бернис вплыла в комнату и завладела было всеобщим вниманием.

— «Гвардеец!» — сказал сэр Квентин, заключая ее в объятия.

— Квентин, — ответствовала та хриплым голосом. Ей было около сорока, и выряжена она было во все новое: те, кто мог себе это позволить, покупали одежду охапками — карточки отменили всего пару месяцев назад. На «Гвардейце» был ансамбль в стиле «новый силуэт»: шляпка без полей с вуалеткой, жакет с рукавами типа «баранья нога» и длинная широкая юбка — все черное. Она села рядом со мной, причем телесное это соседство дало о себе знать резким запахом духов. На кого она походила меньше всего, так это на автора первой главы своей автобиографии. Ее повествование, в отличие от некоторых других, отнюдь не было безграмотным — в том смысле, что она умела излагать связными предложениями. Начиналось у нее с того, что вот она, двадцатилетняя, совершенно одна в пустой церкви.