Ночи становятся короче - Геза Мольнар
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не очень привлекательная ситуация, — заметил Лаци.
— Но это лучше, чем попасть в лапы полицейским, — добавила Магда.
Когда стемнело, друзья отправились дальше. Без приключений добрались до железнодорожной станции. В затемненном вагоне никто не обратил на них никакого внимания. Правда, рядом стоял солдат-эсэсовец. Он молча курил, и папироса временами освещала его холодное лицо с бесцветными глазами. Лаци раздражало такое соседство.
«Черт бы побрал этого эсэсовца! — подумал Лаци. — Шел бы он своей дорогой, или, может быть, нам перебраться подальше от него, но это может вызвать подозрение…»
На миг Лаци представил, что этот тип на ближайшей остановке может позвать полицейских или просто вытащит пистолет и задержит их.
От одной только мысли об этом Лаци бросило в жар.
— Здесь очень душно, — прошептал он Магде.
— Может, открыть окно? — спросила девушка.
— Не надо, а то будет сквозить…
— Ну расстегни хотя бы рубашку.
…Колеса монотонно стучали, вагон ритмично покачивался, а солдат-эсэсовец все тянул и тянул свою сигарету. Казалось, ветка эта никогда не кончится.
Прибыли в Пешт. Состав со скрипом затормозил. Эсэсовец вежливо пропустил Магду вперед:
— Прошу вас, барышня…
Затем проворно спрыгнул на землю и мгновенно растворился в толпе.
Говорил эсэсовец по-венгерски, чисто, без малейшего акцента.
У ворот виллы на улице Пашарети Магда распрощалась с ребятами. Ее уверенные шаги постепенно замирали в конце темной улицы. Йене позвонил. Ждать пришлось долго. Лаци, наблюдая за домом, прислушивался к удаляющимся шагам Магды. Он отпустил ее одну к темноту словно вымершего города. Голова раскалывалась от впечатлений: побег от жандармов в дождь, ходьба по кукурузе, поездка в поезде рядом с эсэсовцем. У Лаци было такое чувство, что он сейчас свалится и уснет прямо на асфальте. Потом он подумал о том, что не менее легким был этот день и для Магды, а ей еще нужно ехать в другой конец города.
«И как только она все это выдерживает?»
Лаци так расчувствовался, что на глазах у него появились слезы. Хорошо еще, что темно и не видно слез.
А большой двухэтажный дом, построенный в стиле ренессанса, молчал.
— Неужели уехали куда?.. — размышлял вслух Йене.
— Многие уехали из города.
— Я не верю. Дядя Марци не из таких, кто бросит дом, мебель… — Йене снова нажал на кнопку звонка.
Оба терпеливо ждали, не говоря ни слова, чтобы не расстраивать друг друга. На сердце было тяжело.
— Теперь куда? Куда?.. — в отчаянии повторял Йене.
— В крайнем случае до утра мы можем пробыть у Магды, — сказал Лаци. — Ее родители очень удивятся нашему приходу, но в ночлеге не откажут. Только до них добираться часа полтора трамваем, а сейчас уже половина одиннадцатого. Потом эти гнусные рюкзаки…
Йене ожесточенно нажимал на кнопку звонка, но безнадежно. Вдруг послышалось шарканье ног. Потом кто-то спросил в смотровое окошечко:
— Кто там?
Йене облегченно вздохнул и, проведя рукой по волосам, улыбнулся:
— Откройте, дядя Марци, это я, Йене.
— О, добро пожаловать, дорогой брат… Как хорошо, что я вышел…
Раздался звук отпираемого замка — и в воротах открылась калиточка. Марци Папир был в тапочках на босу ногу, в ночной рубашке, выглядывающей из-под шубы.
— В такой поздний час! Как ты сюда попал, парень? О, да ты не один?! Да заходите. Мы рано ложимся спать. Время такое неспокойное… Их благородие давно дома, гостей не ждут, так что смело можно ложиться спать. — Марци поздоровался с Лаци за руку.
— Извините, что так поздно… — пробормотал Лаци.
— Слышал я твои звонки, слышал, но твоя тетка затвердила: «Не смей выходить, да и только. Кто знает, какой человек подстерегает тебя у ворот…» Как хорошо, что я не послушался ее и вышел!
Хозяин ввел ребят в кухню, включил свет и, прищурив глаза, стал разглядывать их.
— Да вы такие грязные!
— Путь был дальний, и пришли мы вовсе не из дому. — Йене рассказал, что он получил повестку и вместе с другом хотел бы на несколько дней остаться здесь.
Лаци восхищался своим другом и с волнением ждал ответа старого Мартона. Тем временем из спальни вышла жена Папира, тетушка Бориш. Лаци представлял ее себе старой, но в кухню вошла женщина лет сорока со следами былой красоты, полными руками, круглыми бедрами и пышной грудью. Вся она так и излучала тепло и уют. Она поцеловала Йене, а Лаци протянула руку. Тетушка Бориш засуетилась, бросилась кипятить чай, а через минуту притащила из кладовки сало, колбасу и бутылку с ромом.
«Ай да Марци Папир! — подумал Лаци. — Старик действительно везучий: раздобыл не только выгодное место, но еще и такую жену!»
В этой женщине было что-то такое, что напоминало Лаци о Такачне, и, может быть, именно поэтому тетушка Бориш сразу пришлась ему по душе.
Марци Папир в наброшенной на плечи шубе главного швейцара походил на важного генерала. Однако за внешним радушием, которое он оказывал гостям, можно было заметить подозрительность.
— Ты действительно храбрый парень, — сказал Марци Папир, теребя жирными пальцами подбородок. — Да и твой друг тоже.
— Называйте меня просто Лаци.
— И Лаци тоже. Потому что в армии шутки плохи… Но вы это и без меня поняли. Здесь места хватает, и мы искренне рады принять вас. И еда найдется, с голоду не помрем. Но что будет с нами, если русские не придут сюда?..
— Что вы, дядя Марци! Это невозможно… — Йене нервно рассмеялся. — Если от Сталинграда дошли до берегов Дуная…
— Да, но теперь немцы хотят применить какое-то новое чудо-оружие.
— И вы верите в эту глупость?
— Дорогой сынок, я немало чудес повидал на этом свете… Всего можно ждать.
Жена Папира налила ребятам чаю. Потом подлила в него рома. Напиток пришелся им по вкусу.
— Покажи-ка, отец, ребятам ванную комнату.
После плотного ужина Лаци и Йене помылись. Рядом с кухней находилась комнатка для служанки, в которой тетушка Бориш, застелив постель чистым бельем, уложила парней спать.
На следующее утро они проснулись очень поздно. Тусклые лучи солнца только к обеду достигали окон, выходивших в глубь двора. В комнате почти весь день стояла приятная для глаз полутьма. Тепло, идущее от батареи центрального отопления, и тишина как нельзя лучше располагали к отдыху.
Дни проходили незаметно. Иногда в подвальную комнатушку спускалась горничная, жившая где-то на этаже. Это была сухопарая сорокалетняя старая дева, с
