Благодарю за этот миг - Валери Триервейлер

На 15 августа[4] Франсуа приехал ко мне в “Ла-Лантерн”. Наконец-то он позволил себе несколько дней отдыха. Конечно, весьма условного. Он с трудом отрывался от своих бумаг и не желал выходить за ограду усадьбы. Прогулки сводились к двум-трем кругам по саду. Что касается меня, то я не отказалась от своих велопробегов. Папарацци так и кишели вокруг, на каждом метре парка. Два или три дня спустя в “Паризьен” появилось мое фото на велосипеде.

Как-то утром, в тот момент, когда мы закладывали вираж вокруг Большого канала в парке, я заприметила парочку фотографов и помчалась прямо на них, не предупредив двух моих телохранителей. Папарацци устроились основательно, на весь день: запаслись и одеялами, и походным холодильником. Один из них испуганно поднял руки, словно я угрожала ему оружием:

– Это не мы, фото в “Паризьен” – не наше, клянусь вам, что это не мы!

Их испуг рассмешил меня.

– Я подъехала не из-за фото, а чтобы сказать: вы напрасно теряете время. Президент не выйдет, не надейтесь сфотографировать его. Можете снимать меня на велосипеде хоть каждый день, но ведь это не представляет никакого интереса. А его вам не видать. Лучше возвращайтесь-ка к своим семьям!

Они, конечно, меня не послушались и, конечно, напрасно потеряли время, щелкая меня каждое утро, когда я катила на велосипеде, держась за руль или даже “без рук”. Но воспоминание о панике того фотографа вызывало у меня улыбку всякий раз, когда я думала о нем или о своем телохранителе, сказавшем мне со смехом: “Да я вижу, вы в нас не нуждаетесь!”

Как же я далека сейчас, в январе месяце, от этих в общем-то приятных воспоминаний! Попробовала сесть на велотренажер, но вскоре отказалась от этой попытки – нет сил. Лежу на кровати, равнодушно листаю старые журналы (только не свежие!), слушаю музыку и сплю. Каждый день получаю письма от неизвестных людей, десятками приходящие в Елисейский дворец и переправляемые в “Ла-Лантерн”. Некоторые из них трогательны до слез. Многие женщины, а иногда и мужчины хотят выразить мне свое сочувствие. Откладываю в сторонку те, на которые собираюсь ответить, и мне удается написать несколько благодарственных писем.

Так проходит неделя, а я по-прежнему живу вне времени. Оно остановилось, словно тоже одурманено лекарствами. Пока СМИ всего мира публикуют мои фотографии, обсуждают мою жизнь, мою судьбу, я стараюсь не брать в руки журналы и читаю только бесчисленные послания, отправленные на мой электронный адрес или на мобильник еще во время моего пребывания в больнице. Их прислали те, кого я давно не видела, друзья, дальние родственники, бывшие коллеги, писатели и просто незнакомые люди, каким-то образом узнавшие мой номер. А еще женщины, которым я когда-то помогла после смерти мужа или в другой беде и которые теперь в свой черед хотят утешить меня. Особенно глубоко тронуло меня письмо Евы Сандлер, потерявшей мужа и двоих детей во время бойни в Тулузской школе[5]. Я не имею права жаловаться: я переживаю всего лишь испытание, а не трагедию.

Из Дворца получаю всего три послания, да и те от советников. Все остальные затаились. Со мной уже обращаются как с парией. Из всего правительства только четыре министра осмеливаются прислать мне дружеские письма.

Те, кого я близко знала, не отвечают на мои звонки. Их молчание выглядит еще более вопиющим, когда я читаю письма из другого лагеря – от Клод Ширак, Карлы Бруни-Саркози, от Сесилии Аттиас, бывшей супруги Николя Саркози, Жан-Люка Меланшона, Алена Делона и многих других. В политике люди предпочитают принимать сторону победителей.

Меньше чем за неделю я не только пережила жизненное крушение, но и в полной мере оценила цинизм замкнутого мирка политических друзей, советников и “придворных”.

Франсуа сообщил, что собирается приехать в следующую субботу – “чтобы поговорить”, уточнив: “незадолго до ужина”. Он приезжает, мы располагаемся в самой большой гостиной, где стоит роскошный концертный рояль. И хотя инструмент уже далеко не новый, именно на нем имела обыкновение играть супруга Андре Мальро, когда министр культуры Шарля де Голля здесь жил. Генерал был потрясен трагедией семьи Мальро, потерявшей двоих детей в дорожной аварии, и предоставил Мальро возможность пожить уединенно в “Ла-Лантерн” вместе с женой и ее сыном Аленом. По выходным дням Мальро, словно желая забыться, принимался за обустройство усадьбы. При нем бывшие конюшни были перестроены под библиотеку.

Мы с Франсуа сидим лицом к лицу, каждый на своем диванчике. Несмотря на веселые цветастые драпировки, атмосфера в комнате гнетущая, расстояние между нами ощутимо почти физически. И тут он заговаривает о разрыве. Я не понимаю логики происходящего. Получается, что попался с поличным он, а расплачиваться должна я. Его решение еще не кажется бесповоротным, но у меня нет сил приводить доводы в свою пользу. Он старается избегать резких выражений, но приговор слишком жесток. Я не сознаю до конца его значения, чувствую себя как под наркозом.

Мы идем ужинать в столовую. В присутствии метрдотеля беседа становится почти банальной. После ужина отправляемся спать – в разных комнатах. Такого с нами никогда не бывало. Теперь он хочет ознаменовать этим конец отношений. В мой сон под воздействием лекарств вторгаются кошмары и галлюцинации.

Я то и дело испуганно вскакиваю, уверенная, что в спальне кто-то есть. Представляю себе, как Франсуа обнимает другую женщину. Кто из них сделал первый шаг? Что он рассказывал ей о нас? Искал ли он в ней то, чего не могла ему дать я? Эти картины душат меня, я гоню их, но они возвращаются снова и снова, и я захлебываюсь рыданиями.

Утром он сообщает, что уедет после обеда и что две мои подруги из числа самых близких – Констанс и Валери – хотят повидаться со мной. Почему же они не позвонили мне сами? Я предпочитаю побыть в одиночестве, чтобы собраться с мыслями и подготовиться к тому, что мне предстоит.

Но Франсуа настаивает. Он побаивается оставлять меня наедине с моим отчаянием, тогда как ему предстоит встреча с любовницей. Мне еще неизвестно, что обе мои подруги с утра уже находятся в Версале. Он придумал эту уловку, чтобы не обрекать меня на одиночество, а себя избавить от угрызений совести. Они ждут в кафе его сигнала, чтобы явиться в “Ла-Лантерн”. Он хочет передать им меня с рук на руки. Подруги бомбардируют меня эсэмэсками, умоляя позволить им прийти. Я уступаю, и правильно делаю: с отъездом Франсуа их присутствие меня утешит.

Мы с ним договорились увидеться в следующий четверг. Четверг всегда был нашим любимым днем, с самого начала нашего романа, с наших первых свиданий между 2005 и 2007 годами. И еще – это день из знаменитой песни Джо Дассена, которую мы столько раз слушали в моей машине, подпевая: “ Ты помнишь, это был четверг; / Мы ехали с тобой вдвоем / Дорогою влюбленных. / Великий день, великий путь / К большой любви; так не забудь, /Что это был четверг”[6].