Светила - Элеанор Каттон

Снисходительный тон не прошел незамеченным для Томаса Балфура – и он наслаждался от души. Он испытывал шутливую неприязнь к тем, кто, как сам он выражался, «уж больно красно говорит», и любил их подначивать, провоцируя не на гнев, ведь это скучно, а на вульгарность. Он смотрел на чопорность Мади, как на модный воротник в аристократическом стиле, что давит невыносимо, – именно так Балфур воспринимал все условности приличного общества – как никчемные украшательства; его забавляло, что из-за своей утонченной светскости чужак чувствует себя настолько не в своей тарелке.

Сам Балфур происходил из низов: Мади верно догадался. Отец Балфура работал в шорной мастерской в Кенте, и сын, вероятно, пошел бы по его стопам, если бы и отец, и конюшня не погибли при пожаре, когда ему только-только исполнилось десять; но он был тем еще непоседой, его обтрепанные манжеты и неугомонный нрав совершенно не вязались с мечтательным, слегка растерянным выражением его лица; упорный труд не пришелся бы ему по вкусу. Как бы то ни было, коню за паровозом не угнаться, любил повторять он, и ремесло не выдержало натиска стремительных перемен. Балфуру очень нравилось думать, что он в авангарде эпохи. Когда он заговаривал о прошлом, казалось, каждое десятилетие, предшествующее нынешнему году, – это некачественная свеча, уже догоревшая и использованная. Он не испытывал ностальгии по атрибутам своей мальчишеской жизни – по темной жидкости дубильных чанов, по натянутым на каркасы шкурам, по мешочку из телячьей кожи, в котором отец хранил иглы и шило, – и редко вспоминал о них, разве что для сравнения с современным производством. Руда – вот где деньги. Угольные копи, сталь и золото.

Начал он со стекла. Проходив несколько лет в ученичестве, он основал собственное стекольное производство: скромный заводик, который со временем продал за долю в угольной шахте, что в свой срок расширилась до целого комплекса шахтных стволов; лондонские инвесторы выложили за него изрядную сумму. Балфур так и не женился. На свой тридцатый день рождения он купил билет в один конец на клипер, идущий в Веракрус, – то был первый этап девятимесячного путешествия, далее предстояло ехать по суше до калифорнийских золотых месторождений. Романтика старательской жизни для него скоро поблекла, но бешеный темп и сладкие чаяния приисков – нет; на первую же добытую порцию золотого песка он купил акции банка, за четыре года построил три отеля и разбогател. Когда калифорнийские недра подыстощились, он все распродал и отплыл в австралийскую колонию Виктория – новое месторождение, новая, неисследованная земля – и оттуда, вновь услышав зов, долетевший из-за океана, словно напев эльфийской свирели на крыльях ветра, в Новую Зеландию.

За шестнадцать лет на золотоносных приисках Томас Балфур перевидал немало людей вроде Уолтера Мади и, надо отдать должное его характеру, сохранил за все эти годы глубокую симпатию и уважение к зеленым новичкам, еще не попробовавшим себя в настоящем деле. Балфур сочувствовал честолюбцам, как человек, добившийся успеха своими собственными силами, был выше стереотипов и обладал широкой душой. Он ценил предприимчивость, равно как и страстность. Он был склонен проникнуться к Мади симпатией уже просто потому, что этот человек взялся за род деятельности, о котором явно знал очень мало и от которого ожидал немалой прибыли.

Однако на тот вечер у Балфура были иные планы. Появление Мади застало врасплох двенадцать собравшихся, которые загодя позаботились, чтобы их не потревожили. Гостиную в передней части дома закрыли «на частное мероприятие», а под навесом поставили мальчишку наблюдать за улицей, на случай, если кому-нибудь придет в голову зайти пропустить здесь стаканчик, – маловероятно, поскольку курительная комната «Короны» обычно не славилась ни своим обществом, ни привлекательностью и на самом-то деле довольно часто пустовала, даже вечерами в выходные, когда старатели толпами стекались с холмов обратно в город потратить добытый песок на выпивку в веселых домах. Мальчишка-дежурный был от Мэннеринга и держал наготове толстую пачку билетов на галерку для бесплатной раздачи. Новый спектакль – «Дух Востока» – не мог не понравиться; в фойе оперы уже громоздились ящики с шампанским, любезно предоставленные за счет самого Мэннеринга, в честь премьеры. При наличии таких развлечений и полагая, что никакой корабль не рискнет осуществить высадку пасмурным вечером столь непогожего дня (все прибытия, запланированные согласно графику движения судового транспорта на страницах «Уэст-Кост таймс», к тому времени уже были учтены), собравшиеся и не подумали принять меры предосторожности против случайного чужака, который, возможно, зарегистрировался в гостинице за каких-нибудь полчаса до наступления темноты и уже находился в здании, когда мальчишка Мэннеринга заступил на свой пост у крытого входа, на мокром крыльце, выходящем на улицу.

Уолтер Мади, несмотря на располагающий вид и учтиво-отстраненную манеру держаться, тем не менее был здесь непрошеным гостем. Все в толк не могли взять, как бы убедить его уйти, не дав при этом понять, что его присутствие нежелательно, и тем самым не выдав подрывного характера своего собрания. Томас Балфур взял на себя задачу «прощупать» чужака лишь в силу случайности – раз уж они оказались рядом у очага: счастливое совпадение, ибо Балфур, при всем своем фанфаронстве и пустозвонстве, был куда как въедлив и умел повернуть обстоятельства к вящей своей выгоде.

– Ну да, – отозвался он, – обычаи-то перенимаешь быстро, и всем приходится начинать с того же самого места, что и вы, – то есть с ученичества, собственно говоря, с нуля. А могу ли я полюбопытствовать, что заронило зерно в благодатную почву? Личный интерес у меня такой: больно уж хочется знать, что влечет людей сюда, на край земли? От какой такой искры человек так и зажигается?

Прежде чем ответить, Мади затянулся сигарой.

– Мое намерение объяснить непросто, – промолвил он. – Некие семейные разногласия, о которых мне больно говорить, послужили причиной моего приезда сюда, причем в одиночестве.

– О, но в этом-то вы как раз не одиноки, – весело возразил Балфур. – Здесь всяк и каждый от чего-нибудь да сбежал – уж не сомневайтесь!

– В самом деле? – отозвался Мади, сочтя это симптомом довольно-таки тревожным.

– Мы все тут нездешние, – продолжал Балфур. – Да, в том-то и суть. Мы все понаехали из других мест. А что до семьи – вы тут, на приисках, найдете сколько угодно и отцов, и братьев.

– Спасибо вам за поддержку; вы очень добры.

Балфур расплылся в широкой усмешке.

– Эка вы сказанули-то! – воскликнул он, размахивая сигарой так энергично, что осыпал перистым пеплом весь жилет. – Поддержка! Если это считается поддержкой, вы, мой мальчик, настоящий пуританин.

Мади не нашелся с ответом и поклонился снова, а затем, словно открещиваясь от какой бы то ни было причастности к пуританству, сделал большой глоток из бокала. Снаружи порыв ветра вторгся в ровный перестук капель, швырнув полосу воды в западные окна. Балфур, посмеиваясь про себя, разглядывал кончик сигары; Мади, удерживая свою между губами, отвернулся и легко затянулся.

В этот самый момент один из одиннадцати молчаливых незнакомцев встал, по ходу дела складывая газету вчетверо, и подошел к секретарю обменять номер на другой. На нем было черное верхнее платье без воротника и белый шейный платок – священническое облачение, с некоторым удивлением осознал Мади. Как странно! С какой бы стати духовному лицу знакомиться с последними новостями не где-нибудь, а в курительной комнате заурядной гостиницы поздно вечером в субботу? И почему при этом он молчит как рыба? Мади наблюдал, как его преподобие перебирает кипу газет, отвергая несколько номеров «Колониста» в пользу «Аргуса реки Грей»: с радостным возгласом он вытащил нужное издание из пачки и, держа на некотором расстоянии, удовлетворенно развернул к свету. И снова, рассуждая сам с собою, Мади решил, что, возможно, ничего странного в том нет: ночь выдалась дождливая, а в городских трактирах и общественных зданиях, надо думать, не протолкнуться. Вероятно, священник отчего-то был вынужден временно укрыться от непогоды в гостинице.

– Итак, вы с кем-то поссорились, – изрек наконец Балфур, как будто новый знакомец пообещал ему увлекательный рассказ и напрочь о том позабыл.

– Я оказался вовлечен в ссору, – поправил Мади. – То есть конфликт возник не из-за меня.

– С отцом не поладили, надо думать.

– Мне тягостно об этом говорить, сэр. – Мади одарил собеседника строгим взглядом, пытаясь заставить его замолчать, но Балфур лишь еще сильнее подался вперед: торжественная серьезность Мади укрепляла его в убеждении, что эту исповедь стоит послушать.

– Да ладно вам! – воскликнул он. – Выкладывайте, облегчите душу!