Джимми Хиггинс - Эптон Синклер

К каждой мелочи Джимми приложил свою руку! Он испытывал гордость хозяина — вся эта гудящая толпа должна быть благодарна ему. Разумеется, они даже не подозревают об этом. Эти чудаки, наверно, воображают, что митинг возник так просто — из ничего! Уплатили свои десять центов за вход или двадцать пять за нумерованное место и думают, что покрыли все издержки, а может, кое-кто и поживился за их счет. Они, видите ли, ворчат: почему это социалисты берут плату за вход на свои митинги, почему не пускают всех бесплатно, как демократы или республиканцы? И идут на митинги демократов и республиканцев — там ведь играет духовой оркестр и устраивают фейерверк, пиротехнический и словесный. Им невдомек, что все это ловушка, оплачиваемая эксплуататорами!

Ничего, сегодня они все это узнают! Джимми думал о кандидате и о том, какое впечатление тот произведет на такого-то или на такого-то. Со многими он был знаком и, поглядывая по сторонам, то и дело с сияющим видом раскланивался из-за своей живой баррикады. Затем Джимми вытянул шею, чтобы посмотреть, что делается позади, и даже вздрогнул: по проходу между рядами шел Эштон Чалмерс, председатель правления Лиовиллского отделения Первого национального банка, а рядом с ним — возможно ли? — рядом с ним — старый Гренич, владелец огромного машиностроительного завода «Эмпайр», на котором работал Джимми! Когда две высокие фигуры прошли мимо Джимми, направляясь на свои места, он почувствовал, что весь дрожит от волнения. Он подтолкнул Лиззи локтем и зашептал ей на ухо. И кругом тоже зашептались: все, конечно, знали двух могущественных главарей «незримого правительства» Лис-вилла. Пришли, значит, послушать, о чем думают ваши подданные! Ладно, сейчас услышите!

III

Огромный зал был переполнен, в проходах между рядами началась давка, и полиция закрыла двери — разумеется, козни мирового капитализма, подумал Джимми. В зале уже начался ропот нетерпения, когда на сцене появился, наконец, председатель, а затем вышли еще несколько человек — из тех, что поважнее,— и заняли передние места. Певцы поднялись, дирижер взмахнул палочкой, грянула «Марсельеза» — французский революционный гимн, исполнявшийся немцами по-английски. Вот что значит интернационализм. И пели они так, словно, испытывая тревогу за судьбы мира, надеялись, что их услышат в Европе.

Затем поднялся председатель — товарищ доктор Сервис, крупный осанистый мужчина с седыми усами и остроконечной бородкой, в белоснежной сорочке и хорошо сшитом тонкого сукна костюме. Внушительный вид товарища Сервиса придавал организации солидность. Председатель откашлялся и сказал, что, поскольку все они собрались сегодня послушать одного из величайших ораторов Америки, он, председатель, не собирается выступать с речью. Затем он заговорил о том, что для человечества наступил тяжелый час и что оратор сам раскроет смысл надвигающихся событий,— словом, выступил с речью, причем на ту же самую тему. Такая уж слабость была у товарища Сервиса, но никто не решался указать ему на нее: уж очень у него была представительная наружность и такой отличный черный костюм, и потом он внес деньги за наем зала.

Наконец, он все же кончил и снова объявил выступление хорового кружка; квартет исполнил немецкую песню, и другую — на бис. После этого вышел товарищ Геррити, молодой энергичный руководитель местной организации социалистов, страховой агент по профессии. Перед сбором пожертвований он всегда произносил речь, пересыпая ее всякими шуточками и остротами,— Геррити умел заставить людей раскошелиться.

— Наконец-то я на трибуне! — начал он, и все заулыбались, зная наизусть все его юмористические приемы. Пока Геррити рассказывал последний анекдот, Джимми передал младшего ребенка Лиззи, положил другого на стул — головой к ней на колени — и двинулся со шляпой в руке к проходу между рядами. И как только Геррити кончил, а хоровой кружок грянул новую песню, Джимми приступил к делу. В его ведении находились передние нумерованные кресла — как раз где сидели оба городских магната. Хотя, по правде сказать, у Джимми подкашивались ноги, он с честью выполнил свой долг, втайне даже немало потешаясь, когда те бросили ему в шляпу по монете, которые пойдут на то, чтобы свергнуть их же собственную власть в Лисвилле!

IV

Сборщики сдали деньги в кассу, вернулись на свои места, члены хорового кружка сели тоже, и наступила напряженная тишина. Наконец, на сцену вышел кандидат. Какая тут поднялась буря! Люди аплодировали, неистовствовали, выкрикивали приветствия. Кандидат скромно занял свое место, но так как аплодисменты не утихали, он, естественно, принял их на свой счет, встал и поклонился. Зал, однако, не унимался, и он поклонился еще раз и еще раз. Товарищ доктор Сервис хотел было подойти к рампе и сказать, что нет, разумеется, надобности представлять собранию оратора, но аудитория, словно разгадав намерение почтенного доктора, продолжала аплодировать и затихла лишь, когда сам кандидат подошел к краю сцены и поднял руку, призывая к молчанию.

Он начал просто, без всякого ораторского вступления.

— Человечество переживает самый трагический час в своей истории,— сказал он, и голос его задрожал от волнения. Сегодня на доске бюллетеней местной газеты он прочел сообщение... никогда в жизни не был он так взволнован, он с трудом заставил себя выйти на эту сцену и начать говорить. Быть может, собравшиеся еще не слышали о том, что случилось.

Он рассказал, и ропот негодования пронесся по залу.

— Да, мы должны протестовать! — продолжал оратор.— На самых кровавых страницах истории не найти более низкого преступления! Владыки Европы обезумели в своей жажде власти — да падет возмездие человечества на их венцы и короны!

Сегодня он скажет им — и хрипловатый, натруженный голос оратора поднялся до гневного крика,— он скажет им, что, подписав смертный приговор героям-мученикам, они тем самым ускорили гибель своего собственного класса, вырвали краеугольный камень из-под здания общества! Голос оратора словно сорвал всех с мест, заключительные слова потонули в буре аплодисментов.

Снова наступила тишина, и оратор продолжал. У него была своя особая манера держаться во время речи. Сухопарая фигура его не застывала ни на секунду: он то метался по сцене, то вдруг наклонялся вперед, как будто собираясь броситься на аудиторию; своим длинным костлявым пальцем он то грозил слушателям, то словно хотел вбить свои слова прямо им в сердце.

Речь его была сплошным бурным потоком насмешек, сарказмов, разоблачений — он говорил зло, резко; тем, кто ничего не знал ни о нем, ни о его убеждениях, это могло показаться отталкивающим. Но надо было знать жизнь этого человека. Это была непрестанная борьба с угнетением... Свое социалистическое образование он получил в тюрьме, куда попал за попытку организовать бесправных тружеников одного из гигантских концернов. Его гнев родился из кротости поэта, любящего детей, любящего природу и доведенного до ярости зрелищем мучений, бессмысленно, варварски причиняемых человеку. И если раньше казалось, что иногда он впадает в крайности, что он непростительно зол, то сегодня все убедились в его правоте — он оказался пророком. Ибо сегодня хозяева жизни сорвали с себя маски, и весь мир увидел, наконец, воочию их моральный облик! Это они столкнули человечество в пропасть безумия.

— Они называют это войной!—крикнул оратор.— А я называю это убийством!

Он принялся описывать, что творится в этот самый час в Европе. И один за другим, словно видения кошмара, перед взорами слушателей возникали разрушенные дома, города в пламени, люди, изрешеченные пулями и разорванные снарядами. Он описывал, как штык вонзается в тело солдата,— и мужчины, женщины, дети слушали его, оцепенев, с жуткой отчетливостью ощущая весь ужас, всю низость этого. И впервые ни у кого и мысли не мелькнуло, что на картине, нарисованной социалистом-агитатором, слишком сгущены краски,— нет, этого не сказал бы даже Эштон Чалмерс, председатель правления Первого национального банка в Лисвилле, ни даже старый Эйбел Гренич, владелец машиностроительного завода «Эмпайр»!

V

В чем же причина этого страшного бедствия?

— Основная причина,— доказывал оратор,— не расовая вражда, а погоня за прибылью. Главный источник войны — мировой капитализм, он жаждет рынков сбыта, стремясь освободиться от излишков своего производства и занять чем-то своих наемных рабов.

И оратор разобрал эти факторы по порядку; теперь, когда тень европейской бури нависла над страной,— теперь, наконец, люди прислушаются к его словам, они поймут, что это — их кровное дело.

— Не думайте,— предостерегал он их,— что копыта чудовища-войны не раздавят вас только потому, что бои идут за три тысячи миль отсюда! Капитализм—явление мирового порядка, те же силы паразитизма и эксплуатации, которые втянули Европу в нынешнюю трагедию,