Закон распада - Сергей Казиник

Пятнов резко замолчал: не для того чтобы бежалось лучше, а потому что сосредоточился на задании. Именно он снял часового в окне башни, чем спас мне жизнь. Разрезав лучом черепушку второму охраннику, я прислонился спиной к стене и в благодарность кивнул Пятнову. Толстячок, стоявший неподалёку, оттопырил большой палец. Мы отстреливались, давая нашим возможность напасть неожиданно. В двух случаях из трёх сработало: постовых грохнули. На третьего полез с ножом белобрысый коротышка Гарик. Промахнулся, получил штыком в живот. Лёха, разобравшись со своим визави, очередным выстрелом уложил драчуна Джона. Нескольких отправил в мир иной лично Николаич, он же вывел из строя электронный замок на воротах.

Подналегли на тяжёлые створки и, распахнув, уже готовые к более опасной перестрелке, опешили. Замерли. Сотня Джонов неслась с оружием наперевес — но среди противников не было военных.

Заныло сердце. Задал же вопрос не я, а Лёха:

— Где враги?

— Вот ваши враги! — зло выкрикнул полковник и, вскинув бластер, принялся палить по мирным гражданам.

Я не видел вещи страшнее. Мужчины и женщины, взрослые и дети, старики мешками валились на асфальт. Один за другим. Лопаты, рогатки, камни падали из ослабевших рук.

У бластера Николаича кончился заряд.

— Стрелять! — заорал главный.

Брошенный кем-то из Джонов камень ударился о каску, и это привело меня в чувство. Словно бы против воли, нацелил Б-4 на ближайшего горожанина. Услышал клич:

— Смерть Ваням!

И коснулся сенсора. Пацану, с виду младше меня, срезал ногу безжалостный ядовито-оранжевый луч. Обагрил ли слух вопль? И юноша — рухнув, забился в конвульсиях? Сквозь непонятную пелену не разглядеть. А вместо жертвы чудился умирающий, бессловесный Васька Спицын.

Боковое зрение подсказывало, что сослуживцы всецело поглощены импровизированной казнью. Голова заныла от переживаний Лёхи, затуманилась от его метаний. Посмотрел глазами соседа в надежде скрыться. Не помогло. На грани звука зародился низкий гул. Он нарастал те бесконечные две-три минуты, что длилась бойня. И, достигнув предельной громкости, оборвался до боли в ушах, когда леденящее действо закончилось.

Пальцы разжались, бластер четвёртой модели стукнулся о покрытый трещинами асфальт. Организм быстро избавился от пищи, однако рвало меня ещё очень долго.

Сотни трупов с их стороны против одного убитого Гарика. Кроме нас, похоже, в городе не осталось никого живого. Либо Джоны попрятались: по подвалам, чердакам, квартирам.

Строй двигался по опустевшему, вырезанному городу. Я плохо сознавал, что творится. Слышал голоса. «Убийца, — повторяли они. — Предатель. Изверг. Убийца…»

Помассировал виски, сжал голову ладонями, закрыл глаза и прошёл с десяток шагов вслепую. Легче не стало.

«Я тоже их слышу», — тихо подумал Лёха.

Полковник улавливал любое слово, любую мысль, эмоцию. Через передатчик командиров подразделений подключали к солдатам, а разумы подчинённых настраивали на волну лидера.

От последнего слова сильно сдавило затылок. Когда-то я верил человеку, возглавлявшему колонну. Принимал за истину его слова, не сомневался в нём, словно… в себе? Отце? Боге?

«С непривычки сложно, — ментально, до дрожи знакомыми словами откликнулся Николаич. — Пройдёт».

Когда он изменился? Отчего я не угадал метаморфозы? Был слеп перед лицом более умелого… и хитрого. Наверное… Или полковник скрывал свою суть, прятал за показной праведностью? Или — не скрывал, а это я дурак, урод и палач? Я стрелял в этих людей. Нажимал на пуск! Он тоже, но не заставлял солдат. Приказал, да, только почему никто не дал отпор? Хотя бы не процедил короткое «нет»?.. А если и главный выполнял приказ?..

За путаными мрачными рассуждениями я не заметил, как строй остановился. Взгляд сфокусировался на фигуре в грязном платье. Женщина выглядела напуганной до полусмерти. К груди прижимала прозрачный пакет с продуктами: хлеб, консервы, зелень.

— Рядовой Николаев! — зазвучал зычный голос полковника. — А ну-кась покажи этой крале, почём твои помидоры! Начальство прописало тебе терапию, ха-ха.

Раздалось довольно много нестройных смешков.

Я не двигался с места.

— Оглох, что ли, рядовой! Команду слышал?

Загорелась алым мысль, отчётливая, неизбежная, как бьющий в сердце нож, и такая же болезненная. Изменился ли полковник — неважно. Но он никогда не станет прежним.

— Н-нет, — выдавил я.

Реакции не последовало, лишь:

— Тогда ты, Смертин. Надеюсь, детей делать не разучился?

Лёха смотрел на командира остекленевшими глазами, молчал, до посинения сжав губы.

Впервые молодые солдаты, салаги, ослушались авторитетного Николаича.

— Давайте я! — предложил кто-то.

Дружное ржание.

— Рот закрой, головка от боезаряда! — цыкнул полковник. — И вы все заткнитесь. Сопляки, мать вашу… — вторая фраза уже не бесстрастно — с яростью.

Он потянулся к пуговице на штанах.

Увлечённые зрелищем, солдаты не обратили внимания, как я шагнул в сторону. Полковник далеко, не дотянуться. А добежать не успею: схватят или сам пристрелит.

Женщина выронила пакет с продуктами. Упав на колени, разрыдалась, невнятно моля о пощаде. Крик срывался то на визг, то на стон.

Искусственную руку пронзил острый приступ псевдоболи. Чтобы унять его, я левой выхватил Б-4 и надавил на сенсор. Оранжевый луч разорвал голову полковника на части.

Трибунал признал меня виновным и приговорил к смертной казни через расстрел. Если бы не письменный рапорт Гены, в котором он подробно, безо лжи и прикрас рассказал о произошедшем, гнить мне в братской могиле. Среди прочего врач объяснил случай в окопе. Чувствовал себя виноватым, потому что не смог прийти на помощь смертельно раненному Ваське Спицыну. Морально не смог: от взгляда на изувеченного друга тошнило, накатывал панический ужас. Поэтому Генка принял решение помочь человеку, с которым его ничто особенно не связывало.

Под документом подписались ещё двое: Лёха с Пятновым.

Так что я гнил не в земле, а в штрафбате, на передовых позициях.

Первые дни продолжал ощущать присутствие Лёхи. Потом опустилась тьма: сознание-симбионт вырвали с корнем. Соседа отключили. Все знали, что так нельзя, что это может исковеркать психику — но плевать хотели. Я слонялся безрадостный, погрязший в неодолимой хандре, будто потерял друга… как оно и было на самом деле.

— Сегодня ночью выступаем, — лениво произнёс командир отряда, жлоб с маслеными глазками, имя которого выпадало из памяти.

— Куда? — отстранённо осведомился я. Говорил, скорее, по привычке.

— Куда скажут, туда и пойдёшь, дерьмо собачье.

На этом вводная закончилась.

В час ночи выступили.

Нас не предупреждали о численном преимуществе врага. О танках и бронетехнике. О том, что придётся штурмовать форт. Мы не были пушечным мясом — хуже, мы были никем. Главная задача: отвлекать внимание противника, пока десять человек из спецотряда обчищают продовольственные склады. Приказ знакомый, бесцельный, безразличный.

Штурм слился для меня в невероятных масштабов вспышку, состоящую из жёлтого и красного с малой примесью других цветов. Грохотало, стрекотало, жужжало, бухало. Возгласы. Падения и взрывы. Время потеряло счёт, истончившись до неузнаваемости. Я держал в руках покорёженную плазменную винтовку, осыпал яркими всполохами фигуры в чёрно-коричневой форме. А они лезли и лезли, лезли и лезли… Людей в густо-синих, покрытых голубыми пятнами одеждах под конец насчитывалось около тридцати. Потом, видимо, утомлённые нашим упорством, Джоны всё же задействовали танк. Снаряд с системой самонаведения превратил в кровавую кашу человек двенадцать-пятнадцать. Остальных покалечило или контузило. Набежавшие «чёрно-коричневые» перебили выживших выстрелами в голову.

Что со складами, так и не узнал. Не понимаю, зачем это вообще кому-то нужно. Зачем надо «спаивать» разобщённые, утомлённые, ослабленные войнами континенты в один? И не только континенты — сознания! Разумы солдат, и в перспективе гражданских тоже. Зачем? Чтобы устроить в едином мире третью, казалось бы, прошедшую стороной бойню?! В попытке переиначить Землю можно создать новый материк и наречь его Оплотом. Можно сойти с ума и, объявив вендетту себе подобным, назвать «чёрно-коричневых» Джонами, а «сине-голубых» Ванями. Вот только… Человек. Человек никогда не меняется…

Или?..

Нет, плевать. В кои-то веки плевать!

Лёжа на земле, за кустом без листьев, вспоминал о раненном диверсанте, которого убил глава его же отряда. А я выжил, снова обманул смерть. Где смысл? Где?!..

По щекам текли слёзы.

Измождённый, умирающий от голода, я нашёл её там же, где прежде. Когда шёл через город Вань, прохожие косились с испугом и интересом, некоторые держались на расстоянии.