Ищу человека (сборник) - Сергей Довлатов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
…На протяжении всего разговора я испытывал странное ощущение. Что-то в редакторе казалось мне необычным. И тут я осознал, что дело в прорехе. Она как бы уравняла нас. Устранила его номенклатурное превосходство. Поставила на одну доску. Я убедился, что мы похожи. Завербованные немолодые люди в одинаковых (я должен раскрыть эту маленькую тайну) голубых кальсонах. Я впервые испытал симпатию к Туронку. Я сказал:
– Генрих Францевич, у вас штаны порвались сзади.
Туронок спокойно подошел к огромному зеркалу, нагнулся, убедился и говорит:
– Голубчик, сделай одолжение… Я дам нитки… У меня в сейфе… Не в службу, а в дружбу… Так, на скорую руку… Не обращаться же мне к Плюхиной…
Валя была редакционной секс-примой. С заученными, как у оперной певицы, фиоритурами в голосе. И с идиотской привычкой кусаться… Впрочем, мы снова отвлеклись…
– …Не к Плюхиной же обращаться, – сказал редактор.
Вот оно, думаю, твое подсознание.
– Сделайте, голубчик.
– В смысле – зашить?
– На скорую руку.
– Вообще-то, я не умею…
– Да как сумеете.
Короче, зашил я ему брюки. Чего уж там…
Заглянул в лабораторию к Жбанкову.
– Собирайся, – говорю, – пошли.
– Момент, – оживился Жбанков, – иду. Только у меня всего сорок копеек. И Жора должен семьдесят…
– Да я не об этом. Работа есть.
– Работа? – протянул Жбанков.
– Тебе что, деньги не нужны?
– Нужны. Рубля четыре до аванса.
– Редактор предлагает командировку на три дня.
– Куда?
– В Пайде.
– О, воблы купим!
– Я же говорю – поехали.
Звоню по местному Туронку:
– Можно взять Жбанкова?
Редактор задумался:
– Вы и Жбанков – сочетание, прямо скажем, опасное.
Затем он что-то вспомнил и говорит:
– На вашу ответственность. И помните – задание серьезное.
Так я пошел в гору. До этого был подобен советскому рублю. Все его любят, и падать некуда. У доллара все иначе. Забрался на такую высоту и падает, падает…
Путешествие началось оригинально. А именно – Жбанков явился на вокзал совершенно трезвый. Я даже узнал его не сразу. В костюме, печальный такой…
Сели, закурили.
– Ты молодец, – говорю, – в форме.
– Понимаешь, решил тормознуться. А то уже полный завал. Все же семья, дети… Старшему уже четыре годика. Лера была в детском саду, так заведующая его одного и хвалила. Развитый, говорит, сообразительный, энергичный, занимается онанизмом… В батьку пошел… Такой, понимаешь, клоп, а соображает…
Над головой Жбанкова звякнула корреспондентская сумка – поезд тронулся.
– Как ты думаешь, – спросил Жбанков, – буфет работает?
– У тебя же есть.
– Откуда?
– Только что звякнуло.
– А может, это химикаты?
– Рассказывай…
– Вообще, конечно, есть. Но ты подумай. Мы будем на месте в шесть утра. Захотим опохмелиться. Что делать? Все закрыто. Вакуум. Глас в пустыне…
– Нас же будет встречать секретарь райкома.
– С полбанкой, что ли? Он же не в курсе, что мы за люди.
– А кто тормознуться хотел?
– Я хотел, на время. А тут уже чуть ли не сутки прошли. Эпоха…
– Буфет-то работает, – говорю.
Мы шли по вагонам. В купейных было тихо. Бурые ковровые дорожки заглушали шаги. В общих приходилось беспрерывно извиняться, шагая через мешки, корзины с яблоками…
Раза два нас без злобы проводили матерком. Жбанков сказал:
– А выражаться, между прочим, необязательно!
Тамбуры гудели от холодного ветра. В переходах, между тяжелыми дверьми с низкими алюминиевыми ручками, грохот усиливался.
Посетителей в ресторане было немного. У окна сидели два раскрасневшихся майора. Фуражки их лежали на столе. Один возбужденно говорил другому:
– Где линия отсчета, Витя? Необходима линия отсчета. А без линии отсчета, сам понимаешь…
Его собеседник возражал:
– Факт был? Был… А факт – он и есть факт… Перед фактом, как говорится, того…
В углу разместилась еврейская семья. Красивая полная девочка заворачивала в угол скатерти чайную ложку. Мальчик постарше то и дело смотрел на часы. Мать и отец еле слышно переговаривались.
Мы расположились у стойки. Жбанков помолчал, а затем говорит:
– Серж, объясни мне, почему евреев ненавидят? Допустим, они Христа распяли. Это, конечно, зря. Но ведь сколько лет прошло… И потом, смотри. Евреи, евреи… Вагин – русский, Толстиков – русский. А они бы Христа не то что распяли. Они бы его живым съели… Вот бы куда антисемитизм направить. На Толстикова с Вагиным. Я против таких, как они, страшный антисемитизм испытываю. А ты?
– Естественно.
– Вот бы на Толстикова антисемитизмом пойти! И вообще… На всех партийных…
– Да, – говорю, – это бы неплохо… Только не кричи.
– Но притом обрати внимание… Видишь, четверо сидят, не оборачивайся… Вроде бы натурально сидят, а что-то меня бесит. Наш бы сидел в блевотине – о’кей! Те два мудозвона у окна разоряются – нормально! А эти тихо сидят, но я почему-то злюсь. Может, потому, что живут хорошо. Так ведь и я бы жил не хуже. Если бы не водяра проклятая. Между прочим, куда хозяева задевались?..
Один майор говорил другому:
– Необходима шкала ценностей, Витя. Истинная шкала ценностей. Плюс точка отсчета. А без шкалы ценностей и точки отсчета, сам посуди…
Другой по-прежнему возражал:
– Есть факт, Коля! А факт – есть факт, как его ни поворачивай. Факт – это реальность, Коля! То есть нечто фактическое…
Девочка со звоном уронила чайную ложку. Родители тихо произнесли что-то укоризненное. Мальчик взглянул на часы…
Возникла буфетчица с локонами цвета половой мастики. За ней – официант с подносом. Обслужил еврейскую семью.
– Конечно, – обиделся Жбанков, – евреи всегда первые…
Затем он подошел к стойке:
– Бутылочку водки, естественно… И чего-нибудь легонького, типа на брудершафт…
Мы чокнулись, выпили. Изредка поезд тормозил, Жбанков придерживал бутылку. Потом – вторую.
Наконец он возбудился, порозовел и стал довольно обременителен.
– Дед, – кричал он, – я же работаю с телевиком! Понимаешь, с телевиком! Я художник от природы! А снимаю всякое фуфло. Рожи в объектив не помещаются. Снимал тут одного. Орденов – килограммов на восемь. Блестят, отсвечивают, как против солнца… Замудохался, ты себе не представляешь! А выписали шесть рублей за снимок! Шесть рублей! Сунулись бы к Айвазовскому, мол, рисуй нам бурлаков за шестерик… Я ведь художник…
Был уже первый час. Я с трудом отвел Жбанкова в купе. С величайшим трудом уложил. Протянул ему таблетку аспирина.
– Это яд? – спросил Жбанков и заплакал.
Я лег и повернулся к стене.
Проводник разбудил нас за десять минут до остановки.
– Спите, а мы Ыхью проехали, – недовольно выговорил он.
Жбанков неподвижно и долго смотрел в пространство. Затем сказал:
– Когда проводники собираются вместе, один другому, наверное, говорит: «Все могу простить человеку. Но ежели кто спит, а мы Ыхью проезжаем – век тому не забуду…»
– Поднимайся, – говорю, – нас же будут встречать. Давай хоть рожи умоем.
– Сейчас бы чего-нибудь горячего, – размечтался Жбанков.
Я взял полотенце, достал зубную щетку и мыло. Вытащил бритву.
– Ты куда?
– Барана резать, – отвечаю, – ты же горячего хотел…
Когда я вернулся, Жбанков надевал ботинки. Завел было философский разговор: «Сколько же мы накануне выпили?..» Но я его прервал.
Мы уже подъезжали. За окном рисовался вокзальный пейзаж. Довоенное здание, плоские окна, наполненные светом часы…
Мы вышли на перрон, сырой и темный.
– Что-то я фанфар не слышу, – говорит Жбанков.
Но к нам уже спешил, призывно жестикулируя, высокий, делового облика мужчина.
– Товарищи из редакции? – улыбаясь, поинтересовался он.
Мы назвали свои фамилии.
– Милости прошу.
Около уборной (интересно, почему архитектура вокзальных сортиров так напоминает шедевры Растрелли?) дежурила машина. Рядом топтался коренастый человек в плаще.
– Секретарь райкома Лийвак, – представился он.
Тот, что нас встретил, оказался шофером. Оба говорили почти без акцента. Наверное, происходили из волосовских эстонцев…
– Первым делом – завтракать! – объявил Лийвак.
Жбанков заметно оживился.
– Так ведь закрыто, – притворно сказал он.
– Что-нибудь придумаем, – заверил секретарь райкома.
Небольшие эстонские города уютны и приветливы. Ранним утром Пайде казался совершенно вымершим, нарисованным. В сумраке дрожали голубые, неоновые буквы.
– Как доехали? – спросил Лийвак.
– Отлично, – говорю.
– Устали?
– Нисколько.
– Ничего, отдохнете, позавтракаете…
Мы проехали центр с туберкулезной клиникой и желтым зданием райкома. Затем снова оказались в горизонтальном лабиринте тесных пригородных улиц. Два-три крутых поворота, и вот мы уже на шоссе. Слева – лес. Справа – плоский берег и мерцающая гладь воды.
– Куда это мы едем, – шепнул Жбанков, – может, у них там вытрезвиловка?