Гроза над Русью - Станислав Пономарев

— Братие и дружина! — раздался с высокого помоста зычный голос воеводы переяславского. Все в шрамах, жесткое лицо его горело гневом, длинные седые кудри трепал ветер. В лучах солнца взблескивал золотом панцирь, добытый в сече на Фессальской земле[19].

В наступившей тишине голос Слуда был слышен всем.

— Перун, бог наш разящий, зовет славных русичей к трудам ратным. Идут полчища нечистого козарина на святую Русь! Черный ворон хакан-бек Урак ищет живота[20] нашего, полона и рабского труда! Но нам ли, руссам, страшиться нахвальщика бессовестного?! Разве не пращуры наши, деды, отцы и мы сами рубили козарские головы и рушили козарские вежи[21] за разбой и набеги?! Несметную рать ведет в наши пределы хакан Урак. Сам, собака, тешится поглядеть горящую землю нашу, услыхать плач и стоны детей и жен наших, пожечь на вонючих кострищах табунных святыни святорусские!

Воевода на мгновение замолк, внимательно оглядывая безмолвное людское море, и продолжил:

— Переяслав-град — ключ земли Русской! А кто и в кои времена мог вырвать ключ из рук русича, покамест он жив?! Так к оружию все! Потягнем за Русь, братие и дружина!

— Потягнем!!! — словно громом потрясло окрестности. Галки рассыпались в синем небе.

— Во славу Руси! Пер-ру-ун!!! — гремела площадь.

Дюжие дружинники выносили из ратной избы на площадь связки копий, секир, мечей, горы щитов. Их мгновенно разбирали сторонники русские и поспешали на стены. Ратников-ополченцев встречали и расставляли на боевых местах десятские и сотские, часто из простых людей, знавших ратную науку и отличившихся в былых сражениях.

— Чур меня! Заколол было, леший! — воскликнул Будила, сторонясь рыжего мужика с копьем, которым обычно в дружинном пешем строю управляются четверо. — Нешто яз тебе козарин, голова-полова? — улыбнулся городник. Сам будучи немалого роста, он едва до плеча доставал кудлатому великану. Рубаха на необъятной груди мужика была распахнута, ручищи граблями торчали из широких рукавов.

— А ча? — осклабился тот. — Спужался? Меня, чать, и медведь пужается.

— А казарин не спужается, — пошутил кто-то.

— На рожон сядет, дак небось спужается, ежели сразу не помрет. На то яз и прозван сельчанами Кудимом Пужалой.

— Пошто ты, Кудим Пужала, броню не надел? Чай, у воеводы для тебя и кольчуга и шелом нашлись бы? — спросил, подмигнув ратникам, Будила.

— Ан нету. Все брони и одежки малы мне. Велик телом зело. Чтоб тулуп пошить мне, десятка баранов мало, — сокрушенно ответил великан.

Ратники заулыбались. А черный, как грач, щупленькии мужичонка, неотлучно сопровождавший Пужалу, сказал:

— Кудим нашего села мужик. Бона оно стоит, за лесом, Курятино. Олонесь[22] налетели на нас козары, дак Кудим ослопом многих уложил. Потом сел на свово мерина, бо никакая другая коняка его не удержит, и пустился вдогон за козарской ватагой. Так с жердиной и поскакал. Козары как узрели его, застонали ажио: «Вай, Перун!». Кто еле ноги унес, а кто со страху с коней пал да ему и сдался. Дак вот его матушка с трех козар кафтаны посымала, штоб Кудиму одежку пошить, и то коротка оказалась. А ведь ему всего-то двадцать лет от роду. Сущее наказанье с ним.

Кругом рассмеялись, а Будила спросил:

— Чай, не одну гривенку за полон выручил? Куда ж злато-серебро подевал, коль в одних портках в город пришел? Небось в кубышку схоронил и сидишь на ней, ако Кашей Бессмертный?

— Ча? Не надсмехайся, не то в ухо дам, — пообещал Кудим. — А гривенок нетути. Весь полон заграбастал тиун[23] воеводы Ядрея за долги. Чтоб ему лопнуть, клопу поганому. Мало ишшо, бает... Вот, мож, ноне наловлю козар поболее, дак и долгу конец. Сказывают, много их будет тут.

Ратники враз загрохотали смехом.

— Ай тебе козарин клоп?

— А по мне все одно, только б не разбежались, — без тени улыбки заявил Пужала.

— Ишь ты, — хохотали вокруг. — Не разбежались бы!..

— Сколько ж ты задолжал тиуну, раз более десятка полонянников для откупа не хватило? И што ты у него такого взял?

— Да как орда наскочила, яз в самый раз у тиунова подворья стоял. Гляжу, што б такого для отмаху взять. Тут жердя торчит. Рванул яз ее што есть мочи и давай степняков потчевать. Да толечко жердя та из хлева того тиуна была. Как яз ее вырвал, так хлев и завалился. Да задавились в нем четыре свиньи с боровом. Вот тиун и взъелся.

— Ха-ха-ха! Завалилась! Постройка-то, — заливался староста шорников Тудор.

— Ча это он, га? — указал на него пальцем Кудим.

— Ой! Ха-ха-ха-ха! Вот тебе и Пужала!.. Унесите меня скореича, не то лопну туточки!..

— Да ну вас всех к лешему! — отмахнулся от ратников смерд и, подойдя к стене, стал смотреть в степь. Наконечник четырехсаженного копья-рогатины на толстом ясеневом древке поблескивал высоко над головой великана.

А в город через все четверо ворот продолжали идти люди. Кто пеший с косой на плече, кто на неоседланных лошадях с топорами или дедовскими мечами. Шли старики, женщины, дети; матери несли младенцев под крепкие стены твердыни; входили обозы со съестными припасами.

На вечевой площади табором располагались беженцы. Горели костры под котлами — женщины варили своим защитникам похлебку и толоконную кашу.

Все еще продолжали прибывать сторожи с покинутых застав. Воины везли раненых товарищей, гнали перед собой хазарских или печенежских полудиких косматых коней.

На стену, где зубоскалили ратники, поднялся безусый отрок в богатом одеянии и почтительно обратился к старосте городников:

— Витязь Будила, воевода Слуд зовет тебя.

Мастер стал спускаться со стены. Отрок шел следом, поминутно оглядываясь на Пужалу и удивленно качая головой. Наконец не выдержал и спросил:

— Што за ратник такой? Впервой вижу.

— Витязь и непоколебимый защитник земли Святорусской... Только он этого еще не ведает.

Воевода встретил городника на пороге своего терема, что считалось на Руси особой честью. Богатырь отметил это про себя.

— Исполать тебе, славный витязь! Зайди в горницу, разговор есть.

— Слава и тебе, воевода! Благодарствую за честь, — поясно поклонился Будила.

Они прошли через длинные бревенчатые сени в горницу с узкими оконцами, изукрашенными затейливой резьбой и цветными стеклами — дивом, виданным только в очень богатых теремах Руси. Бревенчатые со смоляным духом стены сплошь увешаны щитами фрязинов, ромеев, латынян, хазар, арабов и других неведомых народов. На них или рядом с ними висели мечи и кинжалы, копья, сулицы[24], секиры, панцири и кольчуги. А посредине главной стены, как бы над всем этим чуждым воинством висели крест-накрест два русских, синеватого отлива, двуручных меча.