Сто страшных историй - Олди Генри Лайон

Смотреть на чавкающего перерожденца было неприятно. Я старательно глазел по сторонам, пропуская мимо ушей ворчливое бормотание Мэмору. Земля па́рила под солнцем, не до конца просохнув после недавнего дождя. Влажный и теплый воздух был напоен ароматом глициний. Их соцветия клочьями вечерних сумерек свешивались через невысокие ограды. На смену глициниям, чье время уходило, спешили пушистые шары расцветающих гортензий: белые, розовые, небесно-голубые.

Само сложилось:

И что вы думаете? Зловредная память, хихикая старушечьим голоском перерожденки, немедля подсунула мне стихи Басё. Посвященные – ну да, разумеется! – глициниям и гортензиям. Вот уж воистину: «Без слов – цветок»! Молчи, Торюмон Рэйден, не лезь к великим со своими поэтическими потугами! Глядишь, за цветок сойдешь.

Хоть за какой-нибудь.

Никогда не записываю свои стихи. И никому их не читаю, только вам.

Я оглянулся – проверить, не отстал ли мой новый слуга – и мысленно обругал себя за скудоумие. Куда там – отстал! При его-то росте и журавлиных ногах? Напротив, Широно приходилось сдерживать шаг, чтобы не обогнать своего господина. Он, кстати, очень ловко держался у меня за спиной: привык за годы службы у господина Абэ.

– Болван!

Это я не слуге. Это я Мэмору. Обжора, чтоб он подавился, встал как вкопанный, когда я повернул голову к Широно. Ну, я на него и налетел; в смысле, на Мэмору. Мой подопечный, понимаете ли, вздумал купить полдюжины шариков онигири[7]…

– Тупая башка!

Мэмору сыпал извинениями, кланялся – и не прекращал отчаянный торг, проклиная жадность торговца и несусветную цену за дрянной товар. Я схватил его за шиворот и поволок дальше.

Миновав квартальные ворота, мы принялись кружить по мешанине улочек и закоулков, кривых и грязных. Здесь торговли съестным не было и Мэмору заметно приуныл. Я уж стал опасаться, что он забыл дорогу – с перерожденцами такое случается – но нет, он встрепенулся и припустил вперед с такой резвостью, что я едва за ним поспевал.

Вот Широно, наверное, было в самый раз.

– Мисо, мисо[8]… – бормотал Мэмору себе под нос. – Чую, пахнет!..

– Подайте, добрый господин!

Нищие обретаются на базарах или рядом с лавками – там подают лучше. Ну, еще возле храмов. Этой глупой женщине – разлохмаченному кому пестрого тряпья – вздумалось промышлять в здешней глухомани, где половина жителей вряд ли богаче ее. На что и рассчитывала? На то, что сюда забредет богатенький и добросердечный самурай? И ведь забрел же!

– Явите милосердие!

Отлепившись от забора, цветастое недоразумение сунулось мне под ноги, протягивая деревянную миску для подаяний. На ее беду, я пытался не отстать от Мэмору и двигался едва ли не бегом. Нищенка промахнулась, подкатившись прямо под длиннющие ноги Широно.

Невиданное дело: просить подаяния у каонай!

Слуга отшатнулся, боясь наступить на дуру, и споткнулся на камнях. Деревянная подставка-перекладина на правой сандалии громко хрустнула и сломалась. Широно покачнулся – и долгий-предолгий миг я был уверен, что он сейчас упадет. Даже мысленно продолжил начавшееся движение, воочию представив: вот Широно заваливается набок, влетает плечом в забор, некрашеный и занозистый даже на вид; от удара с него слетает служебная маска карпа, безобразная серая личина каонай выставляется на всеобщее обозрение…

Он не упал. Чудом удержался на ногах, вернее, на левой ноге, исполнив замысловатый танец – серию прыжков по колдобинам. Замер, застыл, высоко вздернув колено правой ноги.

Как есть журавль!

– Простите, добрый господин, простите! Не гневайтесь!

Прощения нищенка просила у меня. При этом она уставилась на Широно, не в силах оторвать от него взгляда. Ну да, безликий слуга дознавателя скачет на одной ножке – такое не каждый день увидишь!

– Прошу простить мою неуклюжесть…

На нищенку Широно не глядел. По-прежнему стоя журавлем на болоте, этот подлец ухитрился поклониться мне со всем подобающим почтением, не теряя, впрочем, собственного достоинства.

– Неуклюжесть? Скорее я должен восхититься твоей ловкостью.

– Вы мне льстите, господин. Извините за задержку, я готов следовать за вами.

И он сбросил с ног обе сандалии – целую и сломанную – без колебаний встав в грязь, как был, в белых носках.

Ничего, потом выстирает.

Я кивнул ему и ринулся за Мэмору, который – вот ведь гад! – и не подумал нас подождать. Клянусь, я едва не потерял его в здешнем лабиринте, а когда наконец догнал, перерожденец расплылся в ухмылке:

– Пришли! Мы пришли!

Проворно нырнув в незапертую калитку, он поспешил к дому – надо полагать, своему – нимало не интересуясь, следует ли за ним господин дознаватель.

– Мисо! – донеслось уже из дома. – Супчик!

3

«Вопросы? Моему мужу?!»

Во дворе мое внимание первым делом привлекли шесты. Крепкие бамбуковые шесты длиной в полтора человеческих роста были составлены под тростниковым навесом у колодца, сложенного из плоских камней. С такими шестами мы, бывало, упражнялись в додзё сенсея Ясухиро. Неужто Мэмору тоже посещает додзё?

Позор! Торюмон Рэйден, ты совсем рехнулся?

Что-то я сегодня плохо соображаю. Саке перебрал, что ли? Мэмору – уличный разносчик, он на шесте корзины с товаром таскает. Вон, кстати, и корзины – под вторым навесом вдоль забора. Ни дать ни взять, гнезда исполинских птиц. В каждую взрослый мужчина забраться может; а если сложится в три погибели, его и видно не будет.

Из-под крышки колодца повалил густой белый дым. От неожиданности я отступил на шаг, потянул носом. Запах показался знакомым. Ну точно! Это не колодец, а коптильня для тофу. Вот вам и первый день после испытательного срока! Что ни мысль – все мимо.

Соберись, тряпка!

Судя по ароматам, долетавшим из фальшивого «колодца», там коптился жареный творог с чесноком и пряными травами. Рот наполнился слюной, в животе взвыли гулящие коты. Надо было и самому купить пирожков! Сейчас я отлично понимал Мэмору, спешившего перекусить при всяком удобном – а хоть и неудобном! – случае, даже рискуя навлечь на себя гнев должностного лица.

Небось, за обе щеки суп наворачивает, перерожденец! Хоть бы из приличия угостил, что ли? О чем я думаю?! Я пришел сюда проводить дознание, а не брюхо набивать…

Из дома объявилась женщина: серая застиранная одежда из домотканого полотна, соломенные лапти. Волосы хозяйки были наспех сколоты деревянными, больше похожими на занозы шпильками в подобие самой простой прически. Завидев меня, женщина упала на колени, ткнулась лбом в землю:

– Господин!

После чего, с еще бо́льшим проворством вскочив на ноги, она кинулась к коптильне: проверить, не подгорел ли тофу.

– Торюмон Рэйден! – гаркнул я. – Дознаватель службы Карпа-и-Дракона!

Небось, за три дома слышно было. Пусть слушают, мне еще свидетели понадобятся. Лучшие свидетели, как известно, соседи: проверено многократно.

Женщина замерла над коптильней. Втянула голову в плечи, словно в ожидании удара. Бережно опустила на место крышку, развернулась ко мне, вновь упала на колени.

– Ты жена Мэмору?

– Да, господин.

– Как тебя зовут?

– Асами, господин.

– Тебе известно, что твой муж сделал заявление о фуккацу?

Пауза. С медлительностью смертельно больного человека Асами подняла голову. Я успел поймать ее взгляд, где испуг мешался с растерянностью, после чего хозяйка вновь уставилась в землю.

– Нет, господин.

Ответ был лишним. Я и так понял, что Мэмору не поставил жену (невестку…) в известность о своем решении.

– Я задам тебе вопросы. Потом ты задашь вопросы своему мужу. Тебе ясно?