Притяжение Донбасса: Очерки о писателях шахтерского края - Андрей Чернов

О двух годах, проведенных Смоленским в лагере в Тунисе, почти ничего не известно, кроме, пожалуй, того, что именно в Тунисе он начал писать стихи. В 1923 году Владимир Смоленский переезжает в Париж – город, который станет ему родным.

Русский Монпарнас

Междувоенный (1919–1939) Париж претендовал на роль столицы русской эмигрантской литературы. В этом городе вели активную деятельность многочисленные русские писательские организации, издавались русские газеты и журналы, в том числе и литературные. Любопытен следующий факт, приводимый эмигрантским критиком Марком Алдановым: «Согласно произведенному в 1925 году подсчету, за границей существовало 364 периодических издания на русском языке…» Да, эмиграция была целым миром, Россией в изгнании. Пускай многие газеты и журналы эмиграции выходили не продолжительное время (иногда 2–3 номера), однако литературная жизнь эмиграции была чрезвычайно обширной. И в значительной степени она концентрировалась именно в Париже. Здесь жили Куприн, Бунин, Мережковский, Гиппиус, Адамович, Ходасевич, Саша Черный и многие другие литераторы, заполучившие признание ещё в России. И здесь же – молодые писатели, оторванные, как и Смоленский, от Родины еще в юности, но также стремящиеся сказать своё слово в литературе: Юрий Терапиано, Николай Туроверов, Борис Поплавский, Гайто Газданов и многие, многие другие…

В своей массе эмиграция представляла собой дворянство и интеллигенцию, как правило, с достаточно высоким уровнем образования. Правда, приходилось бывшим адвокатам, врачам, инженерам и филологам очень нелегко: на иную работу, нежели тяжелую физическую, им было трудно устроиться. Это хорошо, если они успели получить образование в России, те же, кто приехал без образования, как Смоленский, были вынуждены работать где попало. Владимир Смоленский работал на металлургических и автомобильных заводах, после ему удалось получить стипендию и окончить в Париже русскую гимназию. Затем учился в Сорбонне и коммерческой академии, работал бухгалтером. На протяжении всей жизни, неся материальные лишения, ощущая весь неуют эмиграции, Смоленский не оставлял поэзии.

Естественно, что «молодая поросль эмиграции» стремилась в литературу, ей было что сказать и выразить: тягучую тоску по Родине, безысходность своего существования, ненужность ни своей жизни, ни творчества здесь, во Франции. Не зря литературный критик Владимир Варшавский назвал это поколение русских писателей эмиграции «незамеченным поколением»: хоть и была эмигрантская литература, но не было эмигрантского читателя. Однако, как писал Александр Блок: «Мы умираем, а искусство остается». Эмигрантская литература вернулась на свою Родину и стала неразрывной частью великой русской литературы.

Казалось, какая ещё может быть литература, когда нужно просто выжить? Зачем писать и издавать стихи и прозу? К чему? Ведь «ни денег, ни славы»? Однако это была их жизнь. Нет, они уходили из реальности не в литературу. Они уходили в Россию, их Россию, живую только в воспоминаниях. Уходили стихами и прозой.

После трудового дня, усталые, но полные неутомимой жажды творчества, они – молодые и не очень, опытные и совсем зеленые, собирались где-нибудь на Монпарнасе или в районе Латинского квартала, шли в дешевенькое кафе – «Селекту» или «Ле Болле». У многих денег хватало лишь на «аскетическую» чашку кофе, а иные не имели даже угла, где бы могли переночевать. Однако они собирались – монархисты и демократы, сменовеховцы и эсеры – и всю ночь проводили вместе, жадно прильнув всем своим естеством к Русскому Слову. Может быть, в минуты таких собраний они забывали, что находятся за многие-многие километры от Родины? «В Париже ночи сырые, темные, розовеет мглистое зарево на непроглядном небе, Сена течет под мостами черной смолой, но под ними тоже висят струистые столбы отражений от фонарей на мостах, только они трехцветные: белое, синее и красное – русские национальные флаги…». Пожалуй, Ивану Бунину невероятно емко удалось передать ностальгические ощущения русского эмигранта в Париже.

Конец ознакомительного фрагмента.