Притяжение Донбасса: Очерки о писателях шахтерского края - Андрей Чернов

Но настоящая широта степи, широта русского человека на этом просторе, требовали большей формы, нежели рассказ. 1 января 1888 года Чехов принимается за повесть для «толстого» литературного журнала, повесть, которая могла бы охватить, всецело передать южное великолепие степи. Повесть, которая стала бы достойной для дебюта в серьезной литературе. Здесь писатель столкнулся с трудностями, поскольку практически не имел опыта написания крупной прозы. В письме В. Г. Короленко от 9 января 1888 года Чехов делится своими тревогами: «С Вашего дружеского совета я начал маленькую повестушку для «Северного вестника». Для почина взялся описать степь, степных людей и то, что я пережил в степи. Тема хорошая, пишется весело, но, к несчастью, от непривычки писать длинно, от страха написать лишнее я впадаю в крайность: каждая страница выходит компактной, как маленький рассказ, картины громоздятся, теснятся и, заслоняя друг друга, губят общее впечатление. В результате получается не картина, в которой все частности, как звёзды на небе, слились в одно общее, а конспект, сухой перечень впечатлений». Подобным беспокойством о трудностях написания крупной вещи, Чехов делится и в письме Д. В. Григоровичу 12 января, в этом же письме Чехов называет свою повесть «Степь».

Над повестью «Степь» А. П. Чехов работал немногим более месяца, уже 3 февраля отправил рукопись в «Северный вестник». В этой повести Антону Павловичу Чехову удалось изобразить и степь, и степных людей, и передать свои степные впечатления. Сотрудник редакции «Северного вестника» А. Н. Плещеев так отозвался о повести, ещё до выхода «Степи» в журнале: «Прочитал я её с жадностью. Не мог оторваться, начавши читать… Это такая прелесть, такая бездна поэзии, что я ничего другого сказать Вам не могу… Что за бесподобные описания природы, что за рельефные, симпатичные фигуры…» Чеховская повесть увидела свет в мартовском номере «Северного вестника» и степные просторы зазвучали в русской литературе, как до этого они звучали лишь у Гоголя.

Степная тема, луганская земля, в творчестве Чехова прозвучат ещё в 1897 году, через десять лет после южной поездки. Осенью 1897 года А. П. Чехов отдыхал в Ницце. Здесь, вдали от русских пространств, писатель пишет рассказы «В родном углу» и «Печенег», которые опять возвращают нас в северную часть Таганрогского округа. В рассказе «Печенег» упоминается станция Донецкой железной дороги Провалье, близ которой живёт казачий офицер Жмухин. В описании дома персонажа «Печенега» Ивана Абрамыча Жмухина, прозванного за дикость мировоззрения «печенегом», угадывается дом Гавриила Павловича Кравцова. Но, впрочем, не следует думать, что Г. П. Кравцов был прототипом Жмухина – скорее, Чехов художественно преобразовал и описываемое пространство, и действующих лиц. В «Печенеге» писатель ставит проблему глубокого культурного отставания казачьего офицерства. Я. Я. Полферов приводит следующее высказывание Чехова о казаках Донского края: «Мне больно было видеть, что такой простор, где все условия созданы, казалось, для широкой культурной жизни, положительно окутан невежеством и притом невежеством, исходящим из правящей офицерской среды… Будь офицер… образованнее, культурнее духовно, я уверен, что не было бы такого невежества и «печенеги» все бы перевелись». Не правда ли, очень современно звучит?

Пребывание А. П. Чехова в Донбассе было не продолжительным, но великий русский писатель вынес из поездки по югу живые, яркие впечатления. И по истечении более 120 лет мы, вчитываясь в строки «Степи», «Счастья», «Печенега», видим живых обитателей Луганщины XIX века, оживлённых мастерством Чехова-художника. И всё так же раскинулась степь, всё так же шумят над ней грозы, всё так же ищет на ней своего счастья человек.

Луганский парижанин Владимир Смоленский

Имя этого известного эмигрантского поэта почти неизвестно на его донбасской родине. Оно вернулось в Россию, там издаются его книги, а стихи – включаются в многочисленные антологии литературы русского зарубежья.

Кто же он, Владимир Смоленский?

Уездный город

Навряд ли современный луганчанин может себе представить еще тот, старый, Луганск. Нищий, вдавленный в степь городок, пыжившийся и жавшийся от зноя к реке. Немногочисленные многоэтажные здания, огромная базарная площадь, Никола Златые главы на Романовской.

Четырехэтажный дом Васнёва казался нелепым Гулливером среди ничтожно бедных, придавленных домиков-лилипутов… Современный луганчанин уже никогда не увидит в перспективе Казанской улицы (ныне – ул. Карла Маркса) величественный и суровый облик Казанского собора, снесенного в 30-е годы.

Что думал о нем, родном Луганске, юный Володя Смоленский, сын полковника жандармерии, «начальника Луганского отделения Екатеринославского жандармского полицейского управления железных дорог»? Помнил ли о нем в эмиграции? Наверное, этот вопрос не так был важен для зрелого Смоленского: уж слишком юным покинул родной город, да и для потомственного донского казака, каким он являлся, куда памятнее был Великий Дон. «… Родился 24 июля [6 августа по новому стилю – А.Ч.] 1901 года в имении моего отца на Дону», – сообщал впоследствии Владимир Смоленский Зинаиде Шаховской.

А у нас на ДонуВетер гонит волнуИз глубин голубых в вышину,И срываясь с высот,Он над степью плывет,И тогда степь как лира поет.

Имение Смоленских находилось под Луганском (в двадцати верстах от города), именно там рос хрупкий тонкорукий юноша-брюнет, которого в детстве близкие называли Коша. Неизвестно, как бы сложилась жизнь молодого дворянина Смоленского, однако едва Володе исполнилось 16 лет, Россию поглотила безжалостная стихия, имя которой – Революция.

Отец Смоленского был схвачен большевиками в своем имении и тут же, на глазах заплаканного сына – расстрелян.

Солдат ребёнка хлещет по лицу,А у ребёнка щечка золотая.Забудь, забудь… Но как забудешь тыУвиденное этими глазами, —Небесный луч, срываясь с высоты,Земными преломляется слезами.

«И Ангел плакал над мёртвым ангелом…

– Мы уходили за море с Врангелем»

Известный русский эмигрантский прозаик Гайто Газданов в романе «Вечер у Клэр» приводит интересный диалог (кстати, носящий автобиографический характер) между дядей и племянником, который в 15-летнем возрасте собирается уйти в Добровольческую армию. Дядя убеждает племянника, что у Белой гвардии нет поддержки народа, а значит, она неизбежно проиграет. Племянник соглашается. И прибавляет: именно потому, что проиграет и иду.

Думаю, что Смоленский, как и многие-многие тысячи, также это понимал. Но всё же: брали оружие и шли на смерть, смерть и неся. Бессмысленное братоубийство… Кровавая мельница Гражданской войны уносила жизни сотен тысяч дочерей и сынов Отечества. За что боролись? За идеалы? За чье-то богатство? За царя? Кажется, в этом Судном дне России не было истины иной, нежели собственная жизнь.

Для Владимира Смоленского не могло быть примирения с новой властью: ни в Гражданскую войну, ни после, в эмиграции, когда так активно работал Союз возвращения на Родину. Расстрел отца навсегда перечеркнул возможность примирения.

С большевиками был народ. Именно потому провалился Ледовый поход на Москву, рухнули марионеточные «царства» и «республики», поддерживаемые Антантой. Трагедия Ипатьевского дома лишила Белую гвардию одного из важнейших символов борьбы – царя и наследника престола. Наверное, самые пронзительные строчки о царской фамилии написал Георгий Иванов:

Эмалевый крестик в петлицеИ серой тужурки сукно…Какие печальные лицаИ как это было давно.Какие прекрасные лицаИ как безнадежно бледны —Наследник, императрица,Четыре великих княжны.

Но всё же… Долгие годы обескровливающего Россию противостояния.

Но исход был предрешен. Последний бастион – Крым пал в 1920 году. С остатками армии барона Врангеля Смоленский покидает Россию. Навсегда.

Великий исход… Сотни тысяч детей России рассеялись по всему миру (иные исследователи считают, что Россию в первую волну эмиграции покинуло до 2 миллионов человек).

Чаще бежали в Европу: в бывшие российские провинции Финляндию, Польшу, страны Прибалтики. Достаточно радушно встречали русских эмигрантов славянские государства: Болгария, Чехия, Югославия. У кого было побольше денег – ехали в Германию, Берлин до 30-х годов был сильным эмигрантским центром; либо во Францию, в столицу мира Париж. У кого же не было денег, как, например, у обыкновенных солдат и офицеров Белой гвардии, оставивших в России всё, кроме собственного достоинства, – тех принимали в лагеря беженцев страны члены Антанты. В один из таких лагерей, находящийся во французской колонии Тунисе, попал и Владимир Смоленский.