Клуб патриотов - Кристофер Райх

Подняв с пола серебряную тарелку, Болден положил ее на колени. Из-под обертки выпала программа ужина. Ирландец просмотрел ее и передал Волку. Тот равнодушно взглянул и бросил ее обратно на пол.

— Зачем вы этим занимаетесь? — спросил Ирландец. — Надеетесь изменить мир?

Болден изучающе посмотрел на него. Худощавое, почти изможденное лицо с красноватой обветренной кожей. Смелый и жесткий взгляд голубых глаз. Такое лицо подошло бы альпинисту, марафонцу или триатлонисту — в общем, тому, кто любит испытывать себя на пределе возможностей. И шрам у него на щеке, скорее всего, оставила пуля.

— Парни, вы служили в армии? — спросил он. — Рейнджеры, десантники?

Ни тот ни другой не возразили, и Болден заметил, что внутренне они будто переменились. Скрытая гордость.

— Как там у вас говорят? — продолжил он. — «Своих не бросаем». Вот поэтому я и занимаюсь ими. У гарлемских мальчишек не всегда есть тот, кто позаботится о них — присмотрит, чтобы они не чувствовали себя брошенными.

Болден взглянул в окно, надеясь понять, на какой они улице, но увидел только свое отражение. Зачем он этим занимается? Может, затем, что его жизнь устоялась, вошла в нормальную колею, а с этими мальчишками ничего устоявшегося и нормального быть не может. Любое решение — начиная с того, какого цвета рубашку носить в школу, и заканчивая тем, в какой фастфуд-забегаловке делать потом домашнюю работу, — ощутимо влияло на их будущее. Это была жизнь на лезвии ножа, и она требовала умения канатоходца, чтобы не нажить неприятностей. А может, он делал это и для себя. Потому что когда-то сам был таким. Потому что он знал, каково оно: жить только сегодняшним днем, когда будущее — это всего лишь то, что произойдет через неделю. А еще, может, он занимался этим и потому, что оказался везунчиком и сумел выкарабкаться. Но не забыл своих младших братьев.

Волк посмотрел на часы:

— Свяжись с ними. Скажи, будем через две минуты.

Ирландец передал сообщение по рации.

— Прямо военная операция, — заметил Болден.

— Не больше чем необходимо, чтобы выполнить задание, — ответил Волк.

— И это задание — я?

— Вот именно.

Болден покачал головой. Смешно. Безумие какое-то. Ну и пусть они знают о нем, наверное, все, но взяли они не того, кто им нужен. А вот порез на руке у Дженни — это уже не смешно, как и пистолет с глушителем у него под боком. Он посмотрел на татуировку на груди у Волка.

— А что за картинка? Ружье? Приходилось водиться с плохими ребятами?

Волк прикрыл татуировку оторванным куском рубашки и застегнул пальто.

— Хотите поболтать, тогда лучше скажите, что собирались делать, если бы догнали нас?

— Забрать назад часы и разбить тебе башку.

— Да ну? — Волк удивленно осклабился. — Немного не в форме, но положительный настрой, в общем, есть. Так вот. Часы назад вы получили. Чего ж не выполнить и вторую часть плана? Продолжайте. Покажите ваш лучший удар. Ну, вперед! Я готов. — Улыбка исчезла. Он насмешливо подался вперед, — Ну же, мистер Болден! Коронный удар! Вы хотели разбить мне башку? Так давайте!

Болден отвел взгляд.

Волк рассмеялся:

— Что скажешь, Ирландец? Возьмем его в нашу команду?

Ирландец отрицательно покачал головой:

— Его-то? Издеваешься? Он же за шесть кварталов выдохся. Салага.

— Точно. Физически неподготовленный, — согласился Волк. — Салага вы, сэр.

Но Болдена не особо беспокоила оценка его физической формы. Внимание привлекло другое.

— Что за команда? — поинтересовался он.

— А то вы не знаете, — ответил Ирландец.

— И все-таки? — не унимался Болден.

— Мы хорошие ребята, — сказал Волк. Покопавшись в холщовой сумке, стоявшей у его ног, он вытащил салфетку, пропитанную антисептиком. — Приведите себя в порядок. Мистер Гилфойл не любит кровь.

Болден взял салфетку и аккуратно обтер себе колено. У Ирландца затрещала рация, и голос сообщил: «Расчетное время прибытия — девяносто секунд». Машина замедлила ход и начала поворачивать влево.

— Хотите совет? — спросил Ирландец. — Выдайте мистеру Гилфойлу все, что он хочет. И не устраивайте никаких заварушек. Помните: мы знаем о вас все.

— Ваша команда?

Ирландец кивнул.

— Выдайте этому человеку все, что он хочет. Понимаете, мистер Гилфойл… он особенный. У него есть это… ну как его… талант. Он разбирается в людях.

— В чем именно? — спросил Болден.

— Во всем. Даже не думайте врать. Это его расстраивает.

— Значит, если я скажу правду, он сразу поймет?

— В яблочко! — подтвердил Ирландец, касаясь дулом пистолета колена Болдена.

Волк снова запустил руку в холщовую сумку и извлек оттуда трикотажный капюшон.

— Наденьте это и не снимайте.

Болден повертел капюшон в руках. Черный мешок с зашитыми прорезями для глаз. Капюшон смертника.

5

Четвертого декабря 1783 года, после восьми лет военных действий против англичан, Джордж Вашингтон собрал своих верховных командующих в таверне Фраунсиса — популярном трактире в квартале к югу от Уолл-стрит, чтобы официально отправить их в отставку и выразить благодарность за годы преданной службы и принесенные молодой республике жертвы.

Третьего сентября был подписан Парижский мирный договор, положивший конец вражде между двумя народами и явившийся документальным признанием Великобританией Соединенных Штатов Америки как независимого государства. За восемь дней до этого последний британский солдат покинул Нью-Йорк. В форте Джордж на южной оконечности Манхэттена в последний раз спустили «Юнион Джек», и вместо него был поднят звездно-полосатый американский флаг. (Хотя замена флага прошла не без труда. Перед тем как покинуть форт, англичане смазали флагшток жиром, и даже самые опытные американские моряки никак не могли добраться до флага. В конце концов во флагшток вбили железные скобы, чтобы по ним можно было подняться и спуститься.)

Вашингтон и его офицеры собрались в Длинном зале на втором этаже таверны. За кружками пива и вина они вспоминали свои победы и поражения. Лексингтон. Конкорд. Бридз-Хилл. Трентон и Монмут. Вэлли-Фордж. Йорктаун.

Вместе они одержали победу над самой могущественной на свете нацией. Из тринадцати совершенно разных колоний они выковали страну, объединенную и вдохновленную верой в права человека и роль правительства. Никогда больше им не придется браться за оружие во имя столь благородной цели. Взгляд истории был обращен на них, и они покрыли себя славой.

Прощание было сентиментальным.

Через двести двадцать с лишним лет эту комнату целиком воссоздали на втором этаже одного из загородных домов в штате Вирджиния. От старого деревянного пола до бледно-желтой окраски стен. От камина, который топят дровами, до простых крепких стульев — все было совсем как в тот судьбоносный вечер. Говорят, даже стол был точной копией того, за которым сидел Вашингтон, когда одному за другим жал руки своим товарищам по оружию и со слезами на глазах прощался с ними.

— Есть изменения? — спросил мистер Вашингтон. — Она готова вступить в наши ряды?

— Нет, сенатор Маккой отказывается пересмотреть свою точку зрения, — ответил мистер Джей. — Эта женщина упряма как ослица.

— Но речь не идет о выборе, — покраснев, произнес мистер Гамильтон. — Это обязанность. Священный долг, посланный Богом.

— Вот вы и скажите ей об этом, — предложил мистер Пендлтон. — Она всю жизнь таких, как мы, посылает подальше. Но избиратели, похоже, как раз за это ее и любят.

Шестеро человек сидели вокруг стола. По традиции каждый из членов Комитета принимал имя одного из шестерых отцов-основателей, портреты которых, написанные маслом, висели на стене и уныло глядели сверху вниз на своих далеких потомков. Джордж Вашингтон. Александр Гамильтон. Джон Джей, первый председатель Верховного суда. Роберт Моррис, финансист, оплативший большую часть ружей и картечи Континентальной армии средствами из своих собственных, расшитых шелком карманов. Руфус Кинг, сенатор от штата Нью-Йорк. И Натаниэль Пендлтон, выдающийся юрист и ближайший друг Александра Гамильтона.

— А она, вообще-то, знает, кто это «такие, как мы»? — спросил мистер Кинг. — Вы достаточно доходчиво объяснили ей?

— Насколько мог, пока она не с нами, — ответил мистер Джей. — И только то, что можно рассказать, не ставя под угрозу наше положение.

— Такой же подход вы применили и ко мне, — сказал мистер Вашингтон, высокий видный мужчина с горящим взглядом инквизитора и густой седой шевелюрой, служившей предметом зависти других шестидесятилетних. — Большинство людей сочли бы это за честь. Проблема в другом. Она сделала себе имя благодаря своему отступничеству и именно поэтому победила на выборах. Присоединиться к нам для нее означает пойти против всего, за что она боролась.