Последнее прощение - Сюзанна Келлс

Спускаясь вниз, Кэмпион все еще всхлипывала. Ее прекрасное лицо было залито слезами, глаза покраснели.

Эбенизер следил за сестрой. Его черные волосы были коротко острижены. В соответствии с той самой модой, которая и дала повод для появления прозвища «круглоголовые». Гудвайф кивнула ему, на что он ответил неспешным, величественным наклоном головы. Он казался намного старше своих девятнадцати лет, его переполняла та же горечь, что и сердце отца, а сестре он просто завидовал.

Кэмпион повели в кабинет отца. Перед дверью Гудвайф, как обычно, пригнула ее плечо.

— На колени!

Потом Гудвайф постучалась.

— Войдите!

Ритуал никогда не менялся. После наказания — прощение, после истязания — молитва. Она вползла в кабинет на коленях, как того требовал отец, и Гудвайф закрыла дверь, оставив ее с Мэттью Слайзом.

— Подойди, Доркас.

Она покорно подползла. В тот момент она его ненавидела. Подчинялась только потому, что не видела выхода.

Большие руки властно стиснули ее чепец. И это прикосновение она тоже ненавидела.

— О Боже, Отче наш! О всемогущий Боже!

Пальцы сжимали ее голову все крепче и крепче. Во весь голос он читал молитву. Мэттью Слайз взывал к своему Богу, требовал простить его дочь, даровать ей очищение, отвести от нее позор, а руки все время готовы были раздавить ей череп. Он тряс ее голову, опьяненный собственной властью, старался убедить Бога, что Доркас нуждается в Его милости. После молитвы Мэттью Слайз в изнеможении откинулся на спинку стула и велел ей подняться.

Лицо у него было властное, неистовое. Лицо, несшее отпечаток гнева Господня. С обычным отвращением он взглянул на Кэмпион:

— Ты разочаровала меня, дочь моя.

— Да, отец.

Она стояла, склонив голову и ненавидела его. Ни он, ни мать никогда не обнимали и не целовали ее. Они били ее, молились за нее, но, по-видимому, никогда не любили.

Мэттью Слайз положил руку на Библию. Он тяжело дышал:

— Женщина принесла в мир грех, Доркас, и женщина должна всегда жить с этим позором. Позор женщины в ее наготе. Это омерзительно Богу.

— Да, отец!

— Посмотри на меня!

Она подняла глаза. Его лицо было искажено отвращением.

— Как ты могла?

Она подумала, что он снова ударит, и стояла не шевелясь.

Он открыл Библию, пальцы искали Книгу Притчей Соломоновых. Когда он начал читать, голос заполнил все пространство. «Потаскуха дала мужчине хлеб». Страница перелистнулась. «Ее дом — путь в ад, путь в ее покои смерти. Он взглянул на нее.

— Да, отец.

Он почти рычал. Сколько раз он бил ее и все же чувствовал, что не сумел сломить. Он видел проблески непокорности в ее душе и знал, что бессилен их уничтожить, но пытаться он не перестанет.

— До завтрашнего дня выучить наизусть седьмую и восьмую главы Книги Притчей Соломоновых.

— Да, отец.

Она уже знала и ту и другую.

— И будешь молиться о прощении, милости Святого Духа.

— Да, отец.

— Ступай.

Эбенизер еще сидел в зале. Он посмотрел на нее и улыбнулся:

— Больно было? Она остановилась:

— Да.

Он продолжал улыбаться, придерживая одной рукой раскрытые страницы Библии:

— Это я сказал отцу.

— Я так и думала.

Она всегда старалась любить Эбенизера, дарить ему ту любовь, которой была лишена сама, опекать маленького слабенького мальчика-калеку. А он неизменно глумился над ней.

— Ты мне отвратительна, Доркас, ты не годишься для жизни в этом доме.

— Спокойной ночи, Эб.

Она медленно поднялась по лестнице, спина болела, ее обступали уныние и ужас Уэрлаттона.

Когда она ушла, Мэттью Слайз стал молиться. Требовательно, настойчиво, будто не верил, что спокойная просьба будет услышана Господом.

Доркас была для Мэттью Слайза проклятьем. Да, она принесла ему богатство, о котором он не мог даже мечтать, но, как он и заподозрил в тот момент, когда это богатство ему предлагали, она была дитя греха.

По правде говоря, испорченной она никогда не была, но Мэттью Слайз этого не видел. Грех ее состоял уже в том, что она выросла сильной, жаждущей счастья, в том, что она не трепетала перед карающим, не ведающим снисхождения Богом, владыкой Мэттью Слайза. Эту гордую натуру надо было сломить во что бы то ни стало. Дитя греха должно было стать дитятей Господа, но он знал, что не справился. Он знал, что Доркас называет себя христианкой, что она молится, верит в Бога, но Мэттью Слайз страшился ее самостоятельности. Доркас может полюбить светскую жизнь, потянуться к Богом проклятым наслаждениям этого мира. Тем наслаждениям, которые станут ей доступны, как только она откроет тщательно скрываемую тайну.

У Мэттью Слайза было спрятано сокровище. Печать из золота, на которую он не смотрел вот уже шестнадцать лет. Если Доркас ненароком обнаружит реликвию, если узнает ее истинное назначение, то все пропало. Она может захотеть воспользоваться печатью и докопаться до Договора. Мэттью Слайз застонал. Согласно Договору, деньги принадлежат Доркас, но она ни в коем случае не должна об этом узнать. Судьба сокровища должна быть связана с его завещанием, его желаниями и более всего с брачным контрактом. Его красавица дочь не должна узнать, что она богата. Деньги, порожденные грехом, должны принадлежать только Богу, Богу Мэттью Слайза. Он придвинул к себе лист бумаги и написал письмо в Лондон. В голове все еще звучали слова молитвы. Он разделается с дочерью раз и навсегда. Он уничтожит ее.

Наверху в спальне, которую она вынуждена была делить с одной из служанок, Кэмпион сидела на широком подоконнике, уставившись в ночь.

Некогда усадьба Уэрлаттон была красивой, хотя Кэмпион не помнит ее в прежнем блеске. Увитые плющом старые каменные стены были осенены тенью громадных вязов и дубов. Приобретая имение, Мэттью Слайз безжалостно оборвал плющ и спилил деревья. Он окружил дом огромной лужайкой, которую летом едва успевали скосить двое работников, а вокруг посадил живую изгородь из тиса. Теперь тисы вымахали и отгородили чистый упорядоченный мир Уэрлаттона, отделяя, тот чужой, запутанный внешний мир, где смех не считался грехом.

Кэмпион вглядывалась в темноту за изгородью.

В долине глухо прокричала сова, охотившаяся среди буков. Мимо окна бесшумно прошмыгнули летучие мыши, пролетела привлеченная пламенем свечи ночная бабочка, отчего служанка Чэрити испуганно взвизгнула.

— Закройте окно, мисс Доркас.

Кэмпион обернулась. Чэрити выдвинула свою низенькую кровать из-под постели Кэмпион и подняла перепуганное бледное лицо.

— Больно было, мисс?

— Всегда больно, Чэрити.

— Зачем вы это сделали, мисс?

— Не знаю.

Кэмпион снова повернулась в сторону успокаивающей ночной темноты. Каждую ночь она молилась, чтобы Бог помог ей стать добропорядочной дочерью, но все равно не могла угодить отцу. Она знала, что купаться в ручье — грех, но не могла понять почему. В Библии нет заповеди «не купайся», хотя нагота, как говорили, греховна. И соблазн возникал снова и снова. Но теперь ее уж конечно больше не пустят к ручью.