Поэмы - Константин Случевский

Темная ночь по Сибири шагает,

Песню у печки Андрей напевает,

Мерно под песню уходит работа…

Слышит он: будто стучатся в ворота?

Лайка встревожилась, быстро вскочила,

Зубы осклабила, хвост наструнила.

Цыц! Не топырься! То ветер ревет,

Старою веткой по надолбе бьет;

Ветку бы срезать… И кто ж в эту пору

Пустится в путь по степному простору?

Снег не осел и как раз занесет…

Нет! То не ветер стучит у ворот.

Живо Андрей свой фонарь засветил,

Вышел к воротам, гостей опросил!

Слышит он: баба ему отвечает,

Просит пустить; говорит — умирает…

Отпер ворота. А ночь-то темна,

Даром что звездами вся убрана.

Свет фонаря в темноте замирает,

Черным крестом белый снег застилает.

Смотрит Андрей: на клюку опираясь,

Ветхой шубенкой едва прикрываясь,

Сжавшись с мороза, старуха стоит

И не шевелится, только глядит.

Ветер лохмотьями платья качает,

Стукает ими, как будто играет;

Снег, что наплечники, лег по плечам,

Иней к ресницам пристал и к бровям.

Сжатые губы старухи черны,

Щеки морозом слегка прижжены…

«Эк ты, родная! Иди поскорей!»

Тронул старуху рукою Андрей,-

Только старуха как пень покачнулась,

Молча, всем телом, на свет потянулась

И повалилась вперед головой,

Будто как мертвая, в снег молодой…

Зимнее солнце над степью всходило,

Яркий румянец на степь наводило;

Пышно сверкая, блестя, но не грея,

Золотом влилось в конуру Андрея;

В миски взглянуло, к ружью поднялось,

В низенькой кадке воды напилось,

В щель ее искру на дно заронило,

Все осмотрело и все осветило:

Белые стружки на темном полу,

Рыбу в лохани и лапти в углу.

К книжкам, на темную полку, всползало,

Даже заглавия книг прочитало:

Турнера — «Горное дело России»,

Штельцеля — «Опыты металлургии»,

Томик Некрасова, Милля — «Свобода»

И календарь исходящего года.

Лайке же солнце совсем досадило:

Прямо ей в морду так сильно светило,

Что недовольная Лайка проснулась,

Встала и несколько раз повернулась,

И, перейдя, улеглась под скамью,

Скалясь на грезу собачью свою…

Глаз не сомкнувши, над гостьей своей

Целую ночь провозился Андрей.

К утру старухе лицо пораздуло,

Гладко морщины по нем растянуло,

Яркая краска явилась на нем,

Пышет лицо необычным огнем.

Силы старуху совсем оставляли,

Губы, чуть внятно, молитвы шептали;

Было и так, что она не дышала,

Жизнь, уходя, на губах трепетала…

Что только могут без мудрой науки

Нищенский опыт да жесткие руки,-

Сделал Андрей. Утомился старик

И, подле печки, под утро приник.

Солнце по небу тихонько идет,

Степь бесконечная свет его пьет.

В ночь миновавшую страшный мороз

Дню молодому подарки принес.

Озеро, стывшее с воплем вчера,

Скрыла сплошная, как саван, кора;

Груды летавшего с вечера снега

Стали, прикованы к месту ночлега;

Лес разоделся в тяжелую ризу

И поосел всеми ветками книзу…

Спят старики. Запоздавшего сна

Прочь не отгонит от них тишина;

День не принес стукотни и движенья,

Мирно свершаются их сновиденья.

«Ой! Как далеко до храма святого!..

Страннице время в дороженьку снова…»

Слышит Андрей… Поднялся, посмотрел…

Голос над ним, будто гром, прогудел,-

Так непривычен был голос людской

В этой лачуге и этой порой!

Сразу припомнил он стук у ворот,

Как он упавшую поднял, несет!

Вот она, тут… То она говорила…

Только что сила ей вдруг изменила,

Очи старухи глубоко закрылись,

Руки с шубенки тихонько скатились!

Поднял Андрей их, на грудь положил;

В печке погасшей огонь запалил,

В миску, на Лайку, на солнце взглянул —

И, потянувшись, широко зевнул.

Ежели лес молодой обгорит,

В нем запустенье не долго лежит,

Жизни в нем много! Чтоб выйти из пепла,

Ждать ей не нужно, чтоб сила окрепла;

Прет остриями побегов зеленых

Всюду из сучьев его опаленных;

Тут она почкой взойдет, там цветком,

Ей и от корня начать — нипочем!

Если же лес загоревшийся стар,-

Смертью проходит по лесу пожар,

В горьком дыму, трепеща и стеная,

Смрадом расходится мощь вековая;

В пене соков, в крупных каплях смолы

Ярко горят, разрываясь, стволы,

Будто бы груди, шипя, раскрывают,

Воздуха ищут, а где он — не знают!

Сыплются сучья, летят головни,

Стукаясь в камни и красные пни;

В уголь одежду свою обращая,

Лес исчезает, как греза живая!

И от подпочвы, где в темной земле

Жизнь под корнями роилась во мгле,

Вплоть до вершин, где над сочной листвой

Только крупнейший качал головой,-

Смерть водворяется в пепле, в золе.

Ох! Уж не так ли престать и земле,

В срок, когда к призракам, в должный черед,

Призрак людей от земли упорхнет?

Впрочем, не русской, бурлацкой натуре

Треснуть в пожаре, осунуться в буре.

Много промчалось и дней и ночей,

Встала старуха с палати своей.

Только залег в нее, будто чужой,

Кашель какой-то глубокий, сухой;

Только сама она как-то осела —

Все же недаром в морозе горела!

II

Вышел порядок в лачуге иной —

Будто Андрей обзавелся женой!

С прежней хозяйкой, — была она злая,

Прозвище было ей жизнь холостая,-

С юности ранней, господь ей прости,

Право — ну не было вовсе пути!

С новой иначе. Приперт в потолок,

Вывешен черный как смоль образок;

Значит, узнает сейчас, кто войдет,

Что не татарин, не жид тут живет.

Метлы, лопаты сошлись в стороне,

Скромно уставились в угол, к стене;

С прежней хозяйкой иначе бывало —

Все, вишь, бросалось куда ни попало;

Этим бесчинствам теперь не бывать —

Всякому в доме места свои знать.

Ну а того, чтобы миска какая

Сутки валялась, мытья ожидая,

Лайку прельщая своим содержаньем,-

Стало у мисок давнишним преданьем!

Мелкому миру по щелям стены

Тягость открылась ужасной войны:

Как только праздник придет небольшой —

Ерзает тряпка с горячей водой,

Жжет беспощадно в потемках келейных

Многие тысячи счастий семейных.

Жжет… А Андрей не поймет, почему

Спится спокойней и слаще ему?

Шапка ли лезет, рубаха ль порвется,

Выйдут лучины иль жир изведется —

Всякое горе хозяйка исправит,

Дела лежать никогда не оставит.

Даже на Лайку старуха ворчит:

И недовольная Лайка молчит!

Как-то никак старикам не случалось

Встретиться так, — чтобы речь завязалась?

Скажут по слову, в глаза поглядят,

Скажут и снова упорно молчат!

Точно обоим, за долгим досугом,

Нечем им было делиться друг с другом

И ничего в их умах не созрело,

Что бы сказаться порой захотело?

К слову случилось Андрею узнать,

Что его гостью Прасковьею звать.

Но уж различны, как «я», и «не я»,

Шли и свершалися их бытия!

Равно начавшись, нигде не скрестившись,

Шли, чтобы кончиться, объединившись;

Точно две струйки — в единую слились,

Два ветерочка — в один превратились!

Жизнь старика вся бесцветна была,

Облачком в горных туманах прошла;

Мимо событий, сторонкою, с края,

Всюду и все обходя, проскользая,

Вечно безличная, не очертилась

И, без остатка, в степях схоронилась.

Ну, а Прасковья, напротив того,

Видела, ведала много всего.

Ярко очерчена, окаймлена,

Обрисовалася в жизни она!

Всяких епископов, митрополитов,

Схимников разных прославленных скитов,

С мертвыми главами на власяницах,-

Знала Прасковья и видела в лицах.

На Валааме, в Печорской, в Задонской,

В дальних Соловках и даже в Афонской,-

Всюду она самолично бывала

И монастырских квасов испивала.

Свет увидала она на Хопре;

Выросла в службах, на барском дворе;

Бабою сделаться ей не пришлось:

Дрянное дело замужство, хоть брось!

Позже в Москве в белошвейках училась

И с барчуками, бывало, водилась.

У балерины одной знаменитой,

Нынче вполне, даже сплетней, забытой,

В горничных год с небольшим проживала,

Феей, вакханкой ее одевала!..

Постники-схимники в черных скуфьях,

Ножки танцовщицы в алых туфлях,

Говор в кулисах, пиры до утра,

Память деревни, разливов Хопра,