Том 20. Дом шалунов - Лидия Чарская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Прежняя тьма окутывает лес.
Оглядывается Миколка, не понимая, каким образом он очутился здесь, а не на лавке, в избе дяди Михея, и неожиданно крик замирает на его губах… Прямо на него медленно надвигаются две горящие точки.
Это был волк, встречи с которым так опасался Миколка, тот, по всей вероятности, самый волк, из пасти которого они с Кудлашкой вырвали добычу. Теперь он, очевидно, пришел расплатиться с мальчиком за отнятую овцу.
Ужас сковал Миколку. О бегстве не могло быть и речи. Только руки он вытянул вперед, как бы желая оттолкнуть ими страшное чудовище. А оно между тем все приближалось и приближалось. Его горящие глаза точно плыли по воздуху, прямо по направлению к тому месту, где притаился мальчик. Миколка боялся дышать. Он весь замер. Холодный пот выступил у него на лбу.
Огненные точки как будто остановились. Глаза волка не двигались больше. Очевидно, хищник присел, чтобы ему легче было сделать прыжок и кинуться на свою маленькую жертву.
Мучительно колотилось сердце Миколки.
Еще минута проползла, долгая, томительная. Мальчик понимал, что минуты его были сочтены, что жить ему осталось немного.
А глаза, между тем, вспыхнули ярче, страшнее. Потом исчезли сразу… Волк присел… нацелился…
Крах!
Хрустнули сухие ветки.
Прыжок.
Отчаянный крик.
И горячее дыхание зверя пахнуло жарко в самое лицо Миколки.
* * *Что это?
Вместо острых зубов, нежное прикосновение шершавого, мокрого языка. Вместо страшного волчьего воя нежное повизгиванье.
— Кудлашка! Кудлашка! Ты? Милая, родненькая! Нашла-таки меня? Нашла, сердешная, голубушка моя! — слышится голос мальчика.
Миколка никогда не плакал. Даже тогда, когда дядя Михей бил его жестоко. Сожмет только губы, зубы стиснет, но ни единой слезинки. А тут заплакал. От радости, что нашел его верный друг, Кудлашка.
Миколка прижал к груди собаку, обнял. Плачет и шепчет:
— Нашла ты меня, Кудлашечка, родименькая, нашла? Вот спасибо тебе, дружок ты мой сердешный! Вот спасибо!
Кудлашка визжит и умильно крутит хвостиком в темноте.
— Никогда таперича не расстанусь с тобою. Ей-богу! Куда я, туда и ты. Ладно?
Кудлашка визжит так, что звон стоит в ушах от ее визга.
Мальчик и собака обнимаются снова, потом ложатся рядком на траву и через минуту уже спят крепко и сладко.
* * *Солнце стояло высоко на небе, когда еще сонный Миколка почувствовал, что кто-то тянет его за рукав. Он вскочил, протер глаза. Перед ним Кудлашка: тянет его за рубаху.
— Миленькая! — шепчет Миколка и чмокает Кудлашку в ее холодный влажный нос.
Потом решительно встряхивается, оправляется и, обратившись к Кудлашке, говорит:
— Ну, брат, таперича мы махнем дальше, в лес. Куда-нибудь да выйдем. Идет, што ли?
Кудлашка тявкает, точно хочет сказать:
— Куда хочешь веди, всюду пойду за тобою! И оба пускаются в путь.
Солнце печет. Но жара не чувствуется. Деревья кругом высокие, ветвистые и дают тень. Зато нечто другое начинает мучить Миколку и Кудлашку.
Это голод. Не поужинав с вечера, мальчик чувствует пустоту в желудке. Чувствует голод и Кудлашка; она уже не прыгает, довольная, как прежде, а идет, уныло опустив голову, подле своего маленького хозяина. А лес, как нарочно, становится все гуще и гуще. Мало надежды скоро выбраться из него. Миколка приуныл. К голоду присоединяется и жажда. Под ложечкой сосет. Язык стал тяжелый и шершавый. И пить, и есть хочется нестерпимо.
Вот солнце ниже. Вот оно красным огненным шаром спустилось к верхушкам деревьев. А они все идут.
— Господи! Поесть-то как охота! — срывается с губ Миколки, и он с тоскою оглядывается на своего друга.
Четвероногий друг глядит на Миколку печальными глазами. Глядит и визжит.
Но вот лес стал редеть понемногу.
Мальчик приободрился. Вдали заблестело что-то.
— Речка! — вскричал Миколка. — Чуешь, Кудлашка, — речка близехонько? Верно, и жилье есть. А где жилье — там и еда, вестимо! Чуешь?
Кудлашка тявкнула и помчалась вперед. За нею, собрав последние силенки, побежал и Миколка.
Лес еще поредел. Светлая полоса реки засверкала ближе. Кудлашка метнулась к ней. За нею Миколка.
Оба скатились кубарем к воде. Стали жадно пить, лежа на берегу. Вода бежала под самым лицом мальчика. Ее серебристые струйки искрились в лучах заходящего солнца. От этого постоянного мелькания, от голода и усталости в глазах Миколки зарябило. Голова его закружилась. Лишившись последних сил, мальчик, перекувырнувшись через спину, тяжело бухнул в воду.
* * *— Тише! Вам говорят: тише, пострелята! Кто только посмеет разбудить его, тому я дам здоровую взбучку. Гога Владин, ты знаком с моими кулаками! Сунься-ка!
— Уж ты бы помолчал, Алек Хорвадзе. Чего ты так важничаешь! Такой дылда, как ты, может одолеть любого малыша! Ты больше нас всех и оттого сильнее! Немудрено это!
— Я годами не старше вас. Ну, а теперь марш отсюда, покуда целы.
И стройный чернокудрый мальчик с пламенными глазами запер дверь перед самым носом детей, толпившихся на ее пороге, и, снова подойдя к постели больного, склонился над ним.
— Что за красавчик-мальчуган! — произнес он, рассматривая лицо лежащего перед ним.
— Этакий красавчик! Подумать больно, что такой-то чуть не утонул в реке!
Больной приподнял веки.
— Где я? — произнес больной слабым голосом.
— У друзей, не бойся, малыш! — отвечал Алек, — у друзей, которые тебя ничем не обидят.
— А где же Кудлашка? — беспокойно проговорил больной.
Но едва он успел произнести это, как из-под постели вынырнула Кудлашка во всей своей красоте. С визгом она кинулась прямо на постель больного, оставляя на чистом пикейном одеяле следы грязных лап. Темноволосый Алек покачал головою.
— Макака не похвалит, если увидит это, — произнес он серьезно, — и Кар-Кар тоже. Впрочем, я заступлюсь за тебя, когда понадобится, — заключил он тихо.
— А кто они будут? — спросил больной, широко раскрывая свои и без того огромные глаза.
— Макака — это обезьяна. Она похожа очень на человека и ест руками, как мы, и вся покрыта волосами при этом. Но наша Макака вовсе не обезьяна. Вот ты убедишься сам, когда увидишь. А зовут нашу Макаку господином Марковым, Александром Васильевичем. Настоящая макака — злая, а наш Макака — добрый. Кар-Кар же — это помощник нашего Макаки. У Кар-Кара четыре глаза и две головы: одна — своя, другая — чужая.
Больной еще шире раскрыл глаза. Хотел спросить что-то и не успел.
Распахнулась дверь, и из нее высунулось десятка два детских головенок. Глазенки устремились взорами на лежавшего в кроватке больного.
— Алек Хорвадзе! Алек Хорвадзе! Можно нам к нему? Можно посмотреть больного мальчика и собаку? Пожалуйста, Алек, пусти нас! — послышались детские голоса.
Но Алек не смог ни впустить, ни ответить, потому что в комнату вкатилась как раз в эту минуту, оттолкнув детей от двери, шарообразная толстая фигура, похожая на большой мяч. Румяное лицо в очках лоснилось. Из-за стекол приветливо и добро смотрели маленькие глазки. Очки едва-едва держались на кончике носа. Фигурка несла тарелку с дымящейся похлебкой. Тут же на краю тарелки лежал ломоть белого хлеба.
Круглый человек подошел к постели и знаками стал показывать больному, что принес ему завтрак. Больной не заставил себя долго упрашивать и с жадностью набросился на еду.
Глава 4
Круглый человечек и шалуны. Прыжок. Кар-Кар, Жираф и МакакаБольной ел. Круглый человечек сидел на стуле, кивал и улыбался. За его спиной стояли двадцать мальчиков, которые тоже кивали, улыбались и делали все то, что делал круглый человечек. Почешет себе нос круглый человечек, и все двадцать мальчиков почешут себе носы. Начнет сморкаться толстяк, и тут-то поднимается настоящая музыка, потому что все двадцать мальчиков принимаются сморкаться.
Но вот круглая фигурка протянула руку и погладила по голове больного. В ту же минуту двадцать рук потянулись к золотистым кудрям лежавшего в постели мальчика, силясь проделать то-же.
Тут случилось нечто неожиданное. Видя, что трогают ее маленького хозяина, Кудлашка тявкнула отчаянно и, вскочив на постель, рядом с Миколкой, оскалила зубы.
Это случилось неожиданно. Но еще неожиданнее опрокинулся стул, на котором сидела круглая фигура, и толстенький человечек очутился на полу.
— Ах, ду, либер Готт![1] — произнес кругленький человечек и забарахтался, силясь подняться.
В тот же миг двадцать мальчиков окружили его, громко крича:
— Я вас подниму, Карл Карлович!
— Нет, я!