Дамский мастер - Ирина Грекова

Я позвонила Виталию.

- Виталий, у меня что-то случилось с головой. Волосы встали дыбом.

- Голову мыли? - строго спросил Виталий.

- Конечно, мыла. А вы думали, что я уже никогда не буду голову мыть?

- Можно мыть и мыть. Волос требует ухода. Можно применять яичный желток...

- Простите, мне некогда слушать, Виталий, у меня сегодня доклад в министерстве, а с такой головой...

- Приезжайте, я вас обслужу.

Так я отыскала Виталия в его старой точке и стала ездить к нему почти каждую неделю. Точка была небольшая, небойкая, без длинных очередей и зеркальных витрин, с двумя просиженными креслами в затрапезном дамском зале.

Рядом с Виталием работал только один мастер - старик Моисей Борисович, с дрожащими руками и кивающей головой. Как только он ухитрялся этими своими руками работать? А работал, и превосходно. Правда, холодную завивку он не любил. Его специальностью были щипцы.

- Щипцы - это вещь, - говорил он. - Вы тратите время, но вы имеете эффект.

Ходили к нему "на щипцы" несколько старых дам. Мне они нравились седые, строгие, несдающиеся. Особенно хороша была одна - с черными, ясными глазами, гордым профилем и густыми, тяжелыми, голубыми сединами. Когда она их распускала, голубой плащ ложился на спинку кресла. Она сидела прямо-прямо и, не отрываясь, глядела в зеркало, плотно сжав небольшой бледный рот. Какая, должно быть, была красавица! А Моисей Борисович хлопотал щипцами, вращал их за ручку, приближал к губам, снова вращал и наконец решительно погружал в голубые волосы, выделывая точную, стерильно правильную волну. И все время кивал головой, словно соглашался, соглашался...

- А вы умеете щипцами? - спросила я как-то Виталия.

- Отчего же? Мы в школе все виды операций проходили: ондюляция, укладка феном, вертикальная завивка... Только для нашего времени это все не соответствует. Наше время требует крупные бигуди, владение бритвой и щеткой, форму головы. Мастер, если он уважает себя, должен знать все особенности головы клиентки. Если у клиентки уплощенная форма головы, мастер должен предложить ей такую прическу, чтобы эта уплощенность скрадывалась. Бывает, что голова у клиентки необыкновенно велика или шея короткая. Это все необходимо учесть и ликвидировать с помощью прически. Если бы у меня была жилплощадь, я бы развернул работу по своей специальности, но я лишен всяких условий.

- А где вы живете?

- По необходимости я вынужден снимать угол у одной старушки. Прописан я у сестры, но у нее пьющий и курящий муж и двое детей, комната двенадцать с половиной метров, но проходная, один человек буквально живет на другом, без всякого разделения. Это создает неподходящую нервную обстановку, поэтому я снял квартиру, хотя бы ценой материальных лишений.

- А с родителями вам жить нельзя?

- С отцом и с мачехой? Нежелательно. Отец зарабатывает меньше, чем пропивает. Живя у них, я вынужден буду не то чтобы пользоваться с их стороны поддержкой, но даже отдавать часть своего заработка отцу на вино, а это меня не удовлетворяет.

6

Как было сказано, мы с Виталием встречались каждую неделю. А работал он медленно, вдумчиво, и мы проводили вместе довольно много времени. Можно, пожалуй, сказать, что мы подружились. Вот его я не чувствовала к себе ортогональным. Нам было о чем поговорить. Время от времени я помогала ему в работе над "планом личного развития" и убедила-таки его отложить изучение Белинского на более поздний срок. Иногда он приносил специальные парикмахерские журналы - на немецком языке, на английском, - и я переводила ему текст сплошняком, включая рекламы и брачные объявления, например:

"Молодой парикмахер, 26 лет, рост 168 см, вес 60 кг, желает жениться на парикмахерше, хорошо освоившей химическую завивку, не старше 50 лет, имеющей собственное дело..."

Случалось, что я поправляла ему неправильные ударения; он внимательно слушал, и ни разу я не заметила, чтобы он повторил ошибку. Я научила его говорить "я ем" вместо "я кушаю", "половина первого" вместо "полпервого". Изредка он брал у меня деньги - не помногу, рублей пять, десять - и всегда возвращал точно, день в день.

Часто он расспрашивал меня о моих сыновьях. Видимо, эта мысль его занимала. Нет-нет да и спросит:

- Ваши сыновья учатся?

- Да. Коля уже кончает. Костя - на втором курсе.

- На кого они учатся?

- На инженеров. Коля - по автоматике. Костя - по вычислительным машинам.

- Они сами выбрали свою специальность или вы им посоветовали?

- Сами выбрали.

- А испытывали они затруднения при выборе специальности?

- Право, не знаю. Кажется, не испытывали.

- А они хорошо учатся, ваши сыновья?

- По-разному. Старший - ничего, младший - неважно.

- Если бы у меня были такие условия, как у вашего сына, я бы не позволил себе плохо учиться.

- Я думаю, да.

Иногда его интересовали более сложные вопросы:

- Как вы добились, чтобы ваши сыновья не сделались плесенью?

- Как добилась? Я специально этого не добивалась,

- Вы проводили с ними беседы?

- Нет, кажется, не проводила...

...Я ходила к Виталию, время шло, и постепенно происходили какие-то перемены.

Во-первых, Виталий сдал на мастера.

Когда я спросила его об экзамене, он ответил:

- Это нельзя даже назвать экзаменом, пустяки. Мои требования к самому себе далеко выходят за пределы этого экзамена.

Во-вторых, появились очереди. Не только перед праздниками, но и в обычные дни. И все - только к Виталию.

- Виталий, вы приобретаете популярность.

- Мне эта популярность, если сказать правду, ни к чему. Я заинтересован подобрать себе солидную клиентуру, у которой я мог бы что-либо почерпнуть. Меня, например, рекомендовали одной жене маршала. Другая врач, приехала из ГДР и привезла бигуди совсем нового типа. А эти, - он презрительно мотнул в сторону очереди, - им что баран, что не баран, все одинаково.

...Удивительно все-таки меняется психология в зависимости от обстоятельств. Это я говорю вот к чему. Когда я сама ждала у дверей зала и жирный мастер в зеленом галстуке принял кого-то без очереди, я орала и волновалась. Теперь я сама проходила к Виталию без очереди, а кто-то сзади орал и волновался и иногда требовал жалобную книгу. Тогда я смотрела на проходящих без очереди снизу вверх, теперь на стоящих в очереди - сверху вниз. Совсем другой ракурс. Вечная история. Держатели привилегий жаждут их сохранить, остальные - уничтожить. Мне было стыдно своих привилегий, и душой я была с теми, кто орал и волновался, тело же мое садилось без очереди в кресло. Что делать? Времени у меня было до ужаса мало.

- У этой дамы сегодня доклад в министерстве, - сказал как-то Виталий одной особенно напористой девушке. У нес были глаза смелые и светлые, как вода.

- Мало ли у кого где может быть доклад. Очередь есть очередь.

Совершенно верно... Душой я была на стороне этой девушки.

- Ну, хорошо, я уйду.

Но кругом, как всегда в таких случаях, зашумели протестующие голоса:

- Может быть, у нее и правда доклад...

- Пожилая, видно, интеллигентная...

- Одного человека не подождем, что ли?

Таким образом, на волне народного признания меня вынесло в кресло. Никакого доклада в министерстве у меня в тот день не было. До чего же мне было стыдно!

...А все-таки доклады в министерстве время от времени случались, а иной раз и того хуже - приемы. Тут уж без Виталия было не обойтись. Однажды в день такого приема - черт бы его взял - я пришла прямо в парикмахерскую, без звонка. Моисея Борисовича не было. Виталий был один. Он сидел в своем кресле, задумавшись и разложив перед собой свою производственную снасть разнокалиберные бигуди, зажимы, жидкости, пряди волос. Он не сразу меня заметил, а когда заметил, отнесся не по обычаю холодно.

- А, Марья Владимировна, это вы... А я тут только что развернул работу, пользуясь тем, что один. Пытаюсь понять особенность одной операции в связи с качеством волоса.

- Телефон был занят... Если вам некогда, я уйду.

- Нет, отчего же? Раз уж пришли, я вас обслужу. Только придется подождать.

Он стал прибирать свое рабочее место, а я села с угол с книгой. Ох это чтение урывками! Сколько раз я себя уговаривала бросить его. Все равно ничего не воспринимаешь. Просто дурная привычка - как семечки лущить...

А тут еще против меня шебаршил маленький радиоприемничек - от горшка два вершка - и мешал мне читать: передавали скрипичный концерт Чайковского. Вообще я люблю эту вещь, но сейчас шло мое самое нелюбимое место - когда скрипка без сопровождения давится двойными нотами, безнадежно пытаясь изобразить оркестр. А ну, ну, кончай скорей эту музыку, понукала я ее мысленно. Давай-ка, давай полный голос. И она послушалась, дала. Скрипкин голос запел, но рядом с ним неожиданно появился второй. Флейта, что ли? Откуда в концерте Чайковского флейта? Я подняла голову. Это свистал Виталий.

Он убирал со стола - и свистал. Мало того, он еще двигался под музыку. Он сновал между столом и шкафом - узкий, легкий, с мальчишеским выворотом острых локтей - и свистал. Свист осторожно, бережно, тонко поддерживал скрипку, то поддакивал ей: так, так, так, то разубеждал: нет, нет, нет, то отступал, то возникал снова. Я заложила пальцем страницу и слушала, удивляясь, с морозом по коже.